Битва под Кокенгаузеном

Битва под Кокенгаузеном
Основной конфликт: Польско-шведская война 1600—1611 годов
Расстановка войск перед битвой
Дата	23 июня 1601
Место	Кокенгаузен
Итог	победа польско-литовской армии
Противники
Речь Посполитая Швеция
Командующие
Христофор Радзивилл Карл Юлленъельм
Силы сторон
3000 9 пушек 5000 17 пушек
Потери
100-200 убитых 2000 убитых

Битва под Кокенгаузеном (23 июня 1601) — сражение польско-шведской войны 1600—1611 годов. Одна из величайших в истории побед польской гусарии.

Предыстория

Кокенгаузен являлся одной из трёх крупных крепостей, блокировавших шведское продвижение вдоль Западной Двины. 10 марта 1601 года двухтысячный шведский отряд под командованием блокировал Кокенгаузен, а с 28 марта, после прибытия герцога Сёдерманландского с тяжёлой артиллерией, началась правильная осада. 1 апреля шведы захватили город, однако литовский гарнизон укрепился в замке. После четырёх неудачных штурмов шведы оставили блокирующий отряд силой в 2600 человек, и отправились в Эргли; руководство войсками герцог Сёдерманландский оставил на своего сына Карла Карлссона Юлленъельма.

Весной 1601 года польский сейм поднял налоги, чтобы получить средства для ведения войны в Ливонии. Не дожидаясь неторопливых магнатов, гетман Христофор Радзивилл поручил полковнику Яну Сичиньскому предпринять действия, которые лишили бы шведов поставок продовольствия и заперли бы их в городских стенах. В результате шведы сами оказались в положении осаждённых, однако отсутствие крупнокалиберных орудий не давало литовцам возможности покончить с ними. Лишь 8 июня Ян Кароль Ходкевич привёл подкрепления, в результате чего литовское войско возросло до 4 тысяч человек с 16 орудиями. Однако 23 июня подкрепления подошли и к шведам: Юлленъельм привёл 5 тысяч человек и попытался снять блокаду.

Ход событий

Противоборствующие стороны сошлись в полевом сражении на площадке севернее Западной Двины. Радзивилл оставил 500 пехотинцев под командованием Отто Денхоффа продолжать блокировать шведский гарнизон в Кокенгаузене, остальные же свои силы (около 3000 человек с 9 пушками, в том числе около 400 пехотинцев и 1000 крылатых гусар) разделил на четыре группы: главные силы из 1000 кавалеристов под командованием Ходкевича и своего сына Януша Радзивилла он разместил по центру, на правом крыле встал Кшиштоф Дорогостайский с гусарами, на левом — Пётр Стабровский, а сам командующий с резервом разместился на возвышенности позади своих войск.

Шведы поставили пехоту по центру, а за ней спрятали 17 пушек, надеясь спровоцировать польскую кавалерийскую атаку на якобы беззащитную пехоту; перед строем пехоты был сооружён защитный вал и выставлены испанские рогатки. Шведская кавалерия была разделена поровну на две части, которые прикрыли фланги пехотного строя; из-за того, что ширина поля боя составляла всего 600 м, это сделало невозможным манёвр силами по фронту, и когда шведы поняли, что поляки сосредоточили ударный кулак против их левого фланга, они уже ничего не могли изменить в расстановке своих войск. Правое крыло шведских войск составило ополчение из шведской Ливонии, левое крыло — финские рейтары. Правое крыло шведов было дополнительно усилено телегами, поставленными на границе с прилегающим лесом.

Битва началась с того, что финские рейтары левого крыла шведов атаковали литовское войско, но были отбиты. Гусария Дорогостайского нанесла ответный удар, и обратила противника в бегство. Тем временем шведское правое крыло нанесло удар по польско-литовским кавалерии и пехоте, и заставило их начать отступать. Христофор Радзивилл отправил полк на помощь левому крылу, и вынудил шведских кавалеристов искать укрытия в лесу на севере. В это время упорная шведская оборона в центре, которую не могла прорвать польская гусария из-за испанских рогаток, вынудила литовцев подтянуть артиллерию, которая и решила дело.

Итоги и последствия

Увидев разгром деблокирующего отряда, осаждавшие Кокенгаузенский замок 1800 шведов сдались в тот же день. Однако победного марша литовской армии не произошло: не получавшие долгое время жалования солдаты стали в итоге разбегаться.

Отрывок, характеризующий Битва под Кокенгаузеном

Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.