Битва у Липан

Би́тва у Липа́н (чеш. bitva u Lipan) — сражение произошедшее 30 мая 1434 года в ходе Гуситских войн между войсками утраквистов (чашников) и католиков (660—720 боевых возов, около 13 000 пехотинцев и около 1200 всадников) с одной стороны и таборитов и так называемых «сирот» (480 боевых возов, от 9 до 10,5 тысяч пехотинцев и 700 всадников) с другой близ селения Липаны в Центральной Богемии. В результате битвы армия таборитов и «сирот» была разбита, её потери составили около 2 тысяч воинов.

Политическая ситуация

В конце Гуситских войн среди гуситов начались разногласия. Табориты и «сироты» проявляли враждебность к шедшим тогда переговорам с католиками, опасаясь, что это может привести к признанию папской власти. Умеренные же гуситы склонялись к продолжению переговоров и стремились к миру, чтобы восстановить разрушенное в ходе войн хозяйство. Когда табориты и «сироты» напали на центр католиков в Пльзене, чашники, пошли на союз с католическим меньшинством, договорившись о совместных действиях против таборитов и «сирот».

Армии сторон

Панский союз

В созданный союз вошли практически все чешские паны, и их личные дружины составили ядро войска. Особенно крупные силы пришли из Западной Богемии. Формально армию панского союза возглавлял назначенный 1 декабря 1433 года главой правительства Алеш из Ризмбурка. Непосредственно командовали войсками паны Ян Швиговский из Ризмберка, Зденко Дршков, Ян из Швамберка, братья Ян и Буриан из Гутштайна. Также прибыли отряды панов-чашников Пршибика из Кленова и Алеша из Жеберка. К этой армии присоединился также гарнизон замка Карлштейн, которым командовал Вилем из Ярославиц и Кунеш Тлукса из Буржениц, а также во главе своих отрядов прибыли паны Менгарт III из Градца, Йиндржих из Вартенберка (сын Ченека из Вартенберка), Йиржи из Подебрад (будущий король Чехии), Вилем Костка из Поступиц, Дивиш Боржек из Милетина и многие другие.

Южночешский пан Ольдржих II из Рожмберка прислал 800 пеших и 200 конных воинов. Сам Ольдржих из Рожмберка участия в битве не принимал, и командовать этими войсками поручил рыцарям Микулашу Крхлебецу и Хвалу из Хмельнего. Вместе с рожмбергскими отрядами пришло также войско страхоницкого великого магистра из Михаловиц.

К армии панского союза присоединились отряды горожан Праги и Мельника.

Общая численность войск панского союза составила от 660 до 720 боевых возов (чеш. vůz), около 13 000 пехотинцев и около 1 200 всадников. Верховным гетманом, который должен был командовать объединёнными силами, был избран рыцарь Дивиш Боржек из Милетина.

Армия таборитов

Армией таборитов и «сирот» командовал гетман Прокоп Голый, выходец из зажиточных горожан, возглавивший таборитов после смерти Яна Жижки. Из других командиров таборитов наиболее видными и прославленными были Прокоп Малый и Ян Чапек из Сан (чеш. Jan Čapek ze Sán).

Поддержку таборитам оказали 16 городов: Табор, Бероун, Слани, Жатец, Лоуни, Коуржим, Нимбурк, Градец-Кралове, Яромерж, Трутнов, Двур-Кралове, Високе-Мито, Клатови, Прахатице, Домажлице и Литомержице. Всего Прокопу Голому удалось собрать около 480 боевых возов, от 9 до 10,5 тысяч пехотинцев и 700 всадников.

Приготовления к битве

Прокоп Голый сумел занять отличную оборонительную позицию на склонах Липской горы. Возы были усилены земляными укреплениями. Перед возами был выкопан ров глубиной в полтора метра. Кроме того, левый фланг таборитов был прикрыт ручьём, который серьёзно затруднял действия атакующих и обеспечивал обороняющихся питьевой водой. Позиция на холме также позволяла таборитам лучше использовать свою артиллерию. Наконец, паны были вынуждены атаковать снизу вверх, что нивелировало их численный перевес.

Традиционная схема боя гуситов состояла в том, чтобы измотать атакующего противника, а затем нанести ему контрудар. Для этого Прокоп Голый расположил кавалерию, находившуюся под командованием Яна Чапека из Сан, вне лагеря.

Ход битвы

Верховный гетман панской армии Дивиш Боржек из Милетина (бывший соратник Яна Жижки), расположил своё войско лагерем у деревни Гржибы. Армия таборитов начала обстрел панского лагеря. Однако командование армии чашников на это никак не отреагировало. Многие воины из армии чашников требовали что-то предпринять, начать атаку или отступить, но не выжидать. Некоторые воины даже начали роптать, что их выставили мишенями против таборитских пушек. Наконец Дивиш Боржек из Милетина разработал план битвы.

Битва началась в 3 часа дня 30 мая 1434 года, в воскресенье. Панская пехота была построена в колонны, впереди которых двигались боевые возы. Дивиш Боржек из Милетина отдал приказ начать атаку в момент, когда пушки таборитов, сделав очередной залп, будут разряжены и скрыты в пороховом дыму. Это позволило несколько сократить потери при атаке. Тем не менее, когда панская пехота под прикрытием возов пошла в атаку, табориты снова открыли огонь.

Однако расстояние между войсками сократилось и в бой смогли вступить пушки панских войск, хотя их огонь был менее эффективен. Наступавшие несли серьёзные потери от таборитской артиллерии, продвижение пехоты замедлилось, потом остановилось. Наконец, панские войска начали отступать. Теперь Прокоп Голый в соответствии с традиционной гуситской тактикой отдал приказ сделать вылазку и разгромить противника, не давая ему опомниться и обратить в бегство. Линия таборитских возов была разомкнута и воодушевлённые первоначальным успехом табориты и «сироты» перешли в контратаку, не подозревая, что притворное отступление противника - это лишь его хитрость.

Как только табориты догнали противника, возы панской армии остановились и открыли огонь. В это время во фланговую атаку перешла скрытая до того времени тяжелая панская кавалерия. Армия радикалов была быстро смята. Ян Чапек из Сана с кавалерией сироток вышел из битвы. Оба Прокопа погибли, удерживая вагенбург. В плен попали несколько видных лидеров радикалов, исключая таборитского гетмана Яна Рогача из Дубы, которому удалось бежать вместе с отрядом пеших и конных соратников. Однако около 700 рядовых таборитов, сдавшихся в плен под обещание сохранения жизни и принятия на службу, были казнены. Их безжалостные победители под угрозой оружия загнали в несколько близлежащих сараев и сожгли заживо.

Потери таборитов и «сирот» составили около 2 тысяч человек убитыми. Части таборитов удалось бежать к Чешскому броду и к Колину. Потери панской армии подсчитаны не были.

Как современники, так и историки впоследствии считали причиной поражения таборитов и «сирот» поведение командующего конницей Яна Чапека из Сан, в решающий момент не вступившего в бой. Но свою роль сыграло также и то, что привыкшие к победам табориты забыли об осторожности, бросившись в атаку на превосходящие силы противника.

Итог битвы

В результате влияние радикалов оказалось ослабленным, «сиротки» перестали существовать как военная сила. Была открыта дорога подписанию Пражских компактатов, что и произошло 5 июля 1436 в Йиглаве. Через месяц император Сигизмунд был признан королём Чехии всеми основными политическими силами в Чехии. Сигизмунд сказал о битве: «Чехи могут быть побеждены только чехами».

Хотя поражение таборитов и «сирот» у Липан означало их конец, не все табориты смирились с поражением и военные действия по их добиванию продолжились; в 1437 году пал замок Яна Рогача из Дубы — Сион. Ян Рогач попал в плен и был повешен после отказа признать Сигизмунда королём. Табор держался до 1452 года

Поражение таборитов не означало поражения гуситского движения. Решающей политической силой в Богемии после битвы стало умеренное крыло гуситов.

Отрывок, характеризующий Битва у Липан

Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его: