Битва под Любаром

Битва под Любаром
Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667
Дата	6 сентября (16 сентября)—16 сентября (26 сентября) 1660 года
Место	Любар, Житомирская область
Итог	ничья
Противники
Речь Посполитая Крымское ханство Русское царство Гетманщина
Командующие
Станислав Потоцкий Ежи Любомирский Иван Выговский Мурад-Гирей Сафа-Гирей Василий Шереметев Тимофей Цецюра
Силы сторон
около 27 тыс. 1,5-2 тыс. казаков Выговского около 15 тыс. около 14 тыс. около 20 тыс.
Потери
неизвестно неизвестно

Битва под Любаром — сражение русско-польской войны 1654—1667, состоявшееся 16 сентября-26 сентября 1660 года около местечка Любар. Польские войска в союзе с крымскими татарами сошлись в бою с русской армией под командованием боярина Василия Шереметева и украинскими (малороссийскими) казаками наказного гетмана Войска Запорожского Тимофея Цецюры.

Предыстория

В 1660 году русское командование начало подготовку наступления на Львов. В Киеве собирались войска под командованием боярина Василия Шереметева. По планам, численность русских войск должна была составить около 19 000 человек, но из-за событий в Литве мобилизовать удалось только 15 000 человек. В июле 1660 года польско-литовские войска в Литве вышли к Днепру, взяли Шклов и перерезали эту водную коммуникацию. В результате отправка по реке полков корпуса князя Константина Щербатова из Смоленска в Киев не состоялась. В мае 1660 года в Киев пришли казацкие левобережные полки наказного гетмана Тимофея Цецюры, всего около 20 тысяч человек. Совместно с армией Шереметева должно было действовать казачье войско (от 20 до 30 тысяч человек) под началом гетмана Юрия Хмельницкого, соединение с которым предполагалось под Слободищами. Хмельницкий должен был двигаться вдоль правой стороны Днепра с целью пресечения соединения польско-литовской армии с войском Крымского хана. Хмельницкий также выделил отдельный отряд запорожцев для прикрытия границы с Крымским ханством, придав для усиления Черкасский и Каневский полки.

У Шереметева были большие планы похода и желание наступать вглубь Польши, которые всецело поддерживал Цецюра. Из всех воевод только князь Григорий Козловский возражал против этого, убеждая Шереметева, что нельзя доверять казакам, которые неоднократно изменяли своим союзникам и не стоит идти в Польшу, а нужно ждать врага на Украине, укрепляя города - но его мнение не было услышано. 17 августа 1660 года боярин Василий Борисович Шереметев начал поход на Львов. 25 августа к нему присоединился вышедший из Умани отряд князя Григория Козловского. В результате в армии Шереметева находились 15.031 человек и 33 пушки русского войска и около 20.000 человек и 7 пушек Войска Запорожского. По дороге Шереметев оставил 1 000 человек в гарнизоне Чуднова.

Узнав о наступлении русских, польский король направил свои войска навстречу неприятелю. Из Луцка выступили польские войска польного гетмана коронного Ежи Любомирского численностью около 15-19.000 человек. В Подолье к войскам Любомирского присоединился отряд Ивана Выговского численностью от 1.500 до 2.000 человек. Около Константинова Любомирский соединился с армией Великого гетмана коронного Станислава Потоцкого (около 8.000 человек), сформированной в Тарнополе.

Тем временем Шереметев подошёл к Котельне, где узнал что польская армия стоит в Меджибоже. Одновременно, Хмельницкий не смог остановить татарскую орду. 26 августа татарская армия нуреддин-султана Мурад-Гирея и царевича Сафа-Гирея, численностью около 15.000 человек, соединилась с польскими войсками.

9 сентября передовые отряды противников встретились под Бердичевым. До последнего момента Шереметев не знал о соединении Потоцкого с Любомирским и считал, что против него действуют незначительные силы коронного гетмана и крымских татар.

Ход битвы

16 сентября 1660 года у местечка Любар армия Шереметева встретила польские войска. Правое крыло польской армии составляли конные полки гетмана Потоцкого, левое крыло — конные полки гетмана Любомирского, центр — пехота и артиллерия. Татары находились впереди и с флангов: на крайнем правом крыле — нураддин Мурад-Гирей, на крайнем левом — Сафа-Гирей. Шереметев и Цецюра встали табором напротив противника: правую часть табора занимали казаки Цецюры, левую — полки Шереметева.

Большое сражение началось около полудня 16 сентября «за высокий холм, что лежал между левым крылом московского и правым крылом польского войска». Шереметев отдал приказ 4 ротам пехоты с 4 пушками занять этот холм и держивать его любой ценой, так как с этой важной позиции можно было обстреливать его войска. Поляки попытались сбить русскую пехоту с холма, но были отбиты. Тогда Потоцкий послал на помощь своим частям драгун полковника Бокума, а сам с конницей и татарами атаковал русско-казацкий лагерь. После жестокого часового боя войскам Потоцкого удалось почти захватить холм, но русская конница, укрытая за холмом, обошла драгун полковника Бокума и выбила поляков с холма. Потоцкий снова послал вперед конницу и пехоту, «закипела горячая битва, бились с великим упорством и напряжением, то одни, то другие брали вверх. В конце концов московская конница, понеся большие потери, стала отступать. Ещё некоторое время сражалась пехота, но и она также отступила». Шереметев, занятый обороной лагеря, не смог оказать помощь защитникам холма. Во время этой битвы польское левое крыло Любомирского атаковало казаков Цецюры, которые занимали правую сторону русско-казацкого табора. Казаки устроили вал и шанцы, и успешно отбивались от поляков. Не желая штурмовать укрепленный лагерь, польские войска отступили и сражение затихло.

Через некоторое время татары попытались атаковать казацкие шанцы, но отбитые побежали. Казаки бросились в преследование, оставив свои шанцы, но татары развернулись, атаковали казаков и обратили их в бегство. Увидев это, Любомирский послал на помощь татарам свою пехоту. Пользуясь замешательством казаков, польская пехота ворвалась внутрь табора. В это время Шереметев направил против поляков и татар свою пехоту и стал окружать увлекшегося боем противника. Не желая рисковать своими солдатами, Любомирский отдал приказ об отступлении. Во время боев 16 сентября Шереметев лично несколько раз появлялся в поле в опасных местах. Полякам даже удалось пленить знаменщика, что стоял при воеводе и держал над ним знамя. Один раз пушечное ядро попало в шатер Шереметева. К вечеру бои прекратились без явного перевеса сторон.

Шереметев принял решение перейти к обороне. Он занял оборону в своем лагере, огородившись обозом и валом, и стал ожидать прибытия казаков Хмельницкого. Оказавшись в окружении многочисленных польско-татарских сил, воевода ещё не думал об отступлении. Шереметев рассчитывал на помощь гетмана, который, прояви бы он решительность, мог бы изменить ход всей кампании. Но Хмельницкий не появился, татарские отряды перерезали дороги, припасы русского-казацкого войска истощались.

Отвод русских войск к Чуднову

26 сентября, не дождавшись помощи, Шереметев начал отвод к местечку Чуднов, рассчитывая, что Хмельницкий выйдет там на соединение. Русские соорудили из возов подвижный табор (вагенбург), связав телеги железными цепями. Для защиты от пуль на возы насыпали землю и поставили легкие пушки. Между 16 рядами повозок двигалась кавалерия и пехота. Впереди шёл отряд, прорубавший просеку сквозь лес. По сообщению польских источников, «свидетели, которые видели этот большой подвижный табор, удивлялись его конструкции и называли Шереметева истинным полководцем. Говорили, что он своё отступление выполнял по всем правилам военного искусства и в полном порядке».

Литература

• Бабулин И. Б. Состав русской армии в Чудновской кампании 1660 года // Рейтар, 2006, № 28.
• Герасимчук В. Чуднiвська кампанiя 1660 р. Львiв, 1913.
• Малов А. В. Русско-польская война 1654—1667 гг. Москва, Цейхгауз, 2006. ISBN 5-94038-111-1.

Отрывок, характеризующий Битва под Любаром

Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.