Битва под Мяделем
| Битва под Мяделем | |||
| Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Русская победа | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва под Мяделем (Битва на озере Мядель) — сражение Русско-польской войны 1654—1667, состоявшееся 8 февраля 1659 года, у города Мядель на берегах одноимённого озера.
Русская армия Новгородского разряда князя Ивана Хованского одержала победу над войсками Великого княжества Литовского под командованием мальтийского кавалера генерала Николая Юдицкого и полковника Владислава Воловича. Юдицкий отступил и заперся в Ляховичах.
Содержание
Предыстория
К концу 1658 крупные силы литовских войск расположилось в окрестностях Мяделя — в местности, ранее присягнувшей русскому царю. Под Мядель начали съезжаться шляхтичи Полоцкого и других воеводств, отозвавшиеся на призыв гетмана Сапеги о Посполитом рушении.
После заключения Валиесарского перемирия, русская армия получила возможность освободить свои войска, воевавшие до этого со шведами. В январе в Литву выступает полк стольника князя Хованского[2].
Хованскому удалось собрать очень ограниченные силы. Основные силы полка разъехались по домам, в силу того, что «зимовая служба была не сказана» им заранее. Зато оставшиеся в распоряжении князя войска были преданы своему полководцу. Дворяне считали, что шведы пошли на уступки в перемирии, «устрашась» их славного воеводы и «убоясь» их[2].
Вскоре князю сдались Браслав и Иказнь, а из Дисны на соединение подошли казаки и новокрещены Новгородского разряда, одержавшие под Дисной победу над полковником Воловичем.
Весть о вступлении в Литву Псковского полка заставила Юдицкого, выступившего с полком на Иказнь, вернуться под Мядель, а Волович выдвинулся из Глубокого на соединение с Юдицким. Несмотря на то, что шляхта начала дезертировать из войск Юдицкого и Воловича и отъезжать обратно «под Государеву высокую руку», литовские войска ещё располагали значительными силами, насчитывая около 6 тысяч человек[2].
Битва
Располагая ограниченными силами Хованский составил многочисленный «ертаул» (до 1000 всадников), сконцентрировав в нём свои основные силы. 24 января 1659 «Проведав великое собранье полских и литовских людей в Мядилове и на Глубоком, и вышед ис-под Бряслова, с первово стану», князь отправил ертаул в «посылку… для языков». Двигаясь по замерзшим озёрам и руслам рек Дрисвяты и Мяделки, русские войска, преодолев около 60 вёрст, на следующий день разгромили авангард литовской армии в селе Поставы, захватив пленных и знамя. Воевода с остальными силами догнал их только через несколько дней, причем за 20 верст от села Хованский оставил задерживающую движение пехоту, приведя с собой не более тысячи всадников[2].
На рассвете 29 января с.ст. ертаульные сотни разбили литовское охранение в версте от Мяделя и «гнали и секли» его до самого города. Выйдя к городу ертаул натолкнулся на основные силы литовской армии, которые «стояли в справе» на замерзшем озере. Начались «многие напуски» с обеих сторон, литовская кавалерия начала одолевать русские части.
В это время к месту сражения подходят остальные силы князя (до 1000 всадников). Увидев русские войска те несколько хоругвей, «перед которыми неприятель уже хотел было отступать», едва сойдясь врукопашную, обратились в бегство. Встретив многочисленный ертаул, литовцы ожидали, что с князем придут гораздо более значительные силы и приближение «основных сил» вызвало панику. Эффект получился ошеломляющим: вся масса литовцев обратилась в такое безудержное бегство, что на следующий день остановилась только в Новогрудке[2][3]. Русские войска преследовали их более 30 верст до деревни Куренец, «отгромили» весь обоз, «наряд» и взяли более 200 пленных[2][4].
Последствия
В результате этой победы русская армия овладела стратегической инициативой и установила контроль над большей частью Великого княжества Литовского. Русское командование начало планировать наступление на Варшаву. Князя Хованского вызвали в Москву, где 27 марта 1659 года на Вербное воскресенье за победу под Мяделем, князь был пожалован в бояре с почётным титулом «наместника Вятского»[5].
Напишите отзыв о статье "Битва под Мяделем"
Примечания
- ↑ Непосредственно в бою участвовал только ертаульный полк в 1000 человек.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Курбатов О. А. Морально-психологические аспекты тактики русской конницы в середине XVII века // Военно-историческая антропология: Ежегодник, 2003/2004: Новые научные направления. — М., 2005. — С. 193—213
- ↑ Pamietniki Samuila i Boguslawa Kazimierza Maskiewiczow (wiek XVII). Wroclaw, 1961. S. 274, 275.
- ↑ По польским данным в плен попало 400 человек. См.: Kubala L. Wojny Dunskie i Pokoj Oliwski 1657—1660. Lwow, 1922. S. 356.
- ↑ Курбатов О. А. Из истории военных реформ в России во 2-й половине XVII века. Реорганизация конницы на материалах Новгородского разряда 1650-х — 1660-х гг./Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук, М., 2002, стр. 103
Литература
- Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. -Т.5. 1633—1699. — Санкт-Петербург, 1853.
- Акты, издаваемые Виленскою комиссиею.-Т.34. Акты, относящиеся ко времени войны за Малороссию (1654-1667). - Вильно, 1909. - С.292.
- Малов А. В. Русско-польская война 1654—1667 гг. Москва, Цейхгауз, 2006. ISBN 5-94038-111-1.
- Курбатов О. А. Морально-психологические аспекты тактики русской конницы в середине XVII века // Военно-историческая антропология: Ежегодник, 2003/2004: Новые научные направления. — М., 2005. — С. 193—213
Отрывок, характеризующий Битва под Мяделем
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
