Битва под Подгайцами (1667)

Битва под Подгайцами
Основной конфликт: Польско-казацко-татарская война (1666—1671)
Атака кавалерии (художник Юзеф Брандт)
Дата	6 — 16 октября 1667 года
Место	Подгайцы, ныне в Тернопольской области Украины
Итог	Победа Речи Посполитой
Противники
Речь Посполитая Крымское ханство Войско Запорожья
Командующие
Ян III Собеский Калга Кырым Гирей Пётр Дорошенко
Силы сторон
3 тыс. солдат 6 тыс. крестьян 18 пушек 16-20 тыс. татар 15 тыс. казаков 30-40 пушек 3 тыс. янычар 12 орудий
Потери
неизвестно неизвестно

Битва под Подгайцами (6 — 16 октября 1667) — битва, произошедшая во время польско-казацко-татарской войны 1666—1671 годов возле городка Подгайцы, ныне Тернопольской области Украины. В результате которой коронный гетман Речи Посполитой Ян Собеский с 3 тыс. войском, поддержанным вооружёнными крестьянами, успешно отбил атаку 30-и тыс. войска казацко-татарской армии под предводительством гетмана Петра Дорошенко и калги Кырым Гирея (см. Гиреи). Это поражение вынудило Дорошенко заключить соглашение, признающее превосходство Речи Посполитой над Правобережной Украиной.

Предпосылки

С конца апреля 1666 года в селе Андрусово правительства Царства Русского и Речи Посполитой вели переговоры о мире. Гетману Петру Дорошенко стало известно о намерениях Москвы отказаться от претензий к Правобережной Украине, чтобы укрепить свои позиции над Левобережьем, тогда он решил нанести удар по Речи Посполитой и заставить отказаться от Правобережья, тем самым добиться независимости этой части Украины. Осенью того же года Дорошенко заручился поддержкой Крымского ханства, к нему в помощь прибыли 30 000 Крымцев.

В январе 1667 года заключено перемирие между Россией и Речью Посполитой. Согласно этому договору мир устанавливался на 13,5 лет, Левобережная Украина отходила России, правобережная — Польше, Запорожская Сечь оставалась под общим управлением Русского царства и Речи Посполитой. Андрусовское перемирие было негативно встречено как Дорошенко, так и турками с татарами: для гетмана это существенно усложняло план по объединению обеих частей Украины, а для Крымского ханства и Османской империи возникала опасность создания объединённого фронта России и Польши. Однако, благодаря отказу Русского царства от Правобережной Украины, Дорошенко получил возможность действовать против Польши в союзе с Крымом и Турцией.

Западный поход Дорошенко

В середине августа 1667 года Дорошенко приобретает Чигиринский замок и усиливает осаду польского гарнизона Белой Церкви. Не доверяя обещаниям короля предоставить независимость казацкой части Украины, он с 15 тыс. войском казаков с 30-40 пушками и с 16-20 тыс. войском татар во главе с калга-султаном в начале сентября отправляется в поход против Речи Посполитой. Ему на помощь пришли и 3 тыс. турецких янычар с 12 пушками. По признанию Собеского, казаки намеревались идти вплоть до Вислы. Основные силы украинского и татарского войска продвигались через Староконстантинов в Тернополь. Вспомогательный удар со стороны Поднестровья нанёс Остап Гоголь, захватив с казаками и повстанцами Шаровку, он атаковал Ярмолинцы.

План Собеского

Речь Посполитая, уставшая от гражданской войной, была не готова к боевым действиям, поэтому Ян Собеский вынужден был сам вместе с местным населением противостоять нашествию. Уже в июне он сообщил шляхту Русского и Люблинского воеводства о возможной опасности. Гетман, показывая хороший пример служения стране, сумел собрать 15 тыс. солдат (включая гарнизоны крепостей и частные войска). Кроме того, вооружил многих крестьян, которые охотно присоединились к войску. Хоть они и были православными русинами, татарские грабежи им настолько надоели, что они решили бороться с ними, даже если это означало также воевать против своих соотечественников — казаков Дорошенко.

До прихода соединённой казацко-татарской армии Собеский решил воспользоваться опытом Стефана Чарнецкого во время кампании 1664 года, применив его для разгрома татарского отряда. Собеский понимал, что его силы недостаточны для того, чтобы разбить казацко-татарскую армию Дорошенко в решающей битве. С другой стороны он знал, что главной целью татарского похода был грабеж и плен. Также Собеский понимал, что если бы он попытался закрыть путь вглубь страны для армии Дорошенко, став в одном из укреплённых лагерей, то часть сил противника могла бы его легко заблокировать в лагере, тогда как татарские чамбулы получили бы возможность безнаказанного разорения края. Поэтому Собеский принял решение разделить армию на пять соединений количеством от нескольких сотен до пары тысяч солдат. Каждая такая группа защищала определённый район или перекрывала важный путь, защищаясь в укреплённой крепости или лагере. При этом каждая группа имела достаточное количество сил, способных к нападению на отдельные отряды. Сочетание наступательной силы польской конницы с оборонной способностью крепостей должно было принести хороший результат. Собеский хотел рассредоточить силы противника и, навязав им маневровую борьбу, уничтожить.

С другой частью войска Собеский стал под Каменцем, куда прибыл 20 сентября. Здесь он рассчитывал заблокировать удобный открыт путь на Львов. Но Дорошенко с Кырым Гиреем не поддались на хитрость. Под прикрытием предложения о ведении переговоров, союзники 25 сентября отправились из-под Староконстантинова на запад, через Збараж и Вишневец и пришли 3 октября к селу Поморяны. Собеский, узнав о появлении татар и Дорошенко в Галичине, 1 октября отправился в Подгайцы и 4 октября стал там на расстоянии 45 км от главных сил противника.

Когда татары распустили чамбулов, оказалось, что польские отряды были расположены так, что нападавшие везде сталкивались с сопротивлением, в итоге большинство отправленных отрядов были разбиты. Особенно чувствительное поражение татары потерпели под Поморянами, Бучачем и Нараевом. Только Зборов сдался без борьбы, став жертвой грабежа. Когда выяснилось, что врассыпную действовать не удалось, казацко-татарские силы вновь сосредоточились вместе и двинулись на Львов.

На пути во Львов, под Подгайцами, казаки и татары встретили армию коронного гетмана Яна Собеского (3 тыс. солдат, 6 тыс. вооружённых крестьян и 18 пушек). Выбранное Собеским для боя место было очень удобно оборонять. Севернее Подгайцев лежит возвышенность, ограниченная с одной стороны лесом, а с другой — рекой Коропца, образующей здесь полосу прудов. Возвышенность разделена оврагами и ручьями на восточную и западную часть. С юга и запада Подгайцы прикрывали густые леса, а с востока болота и глубокие балки. Собеский заранее провёл инженерную подготовку поля боя, возведя два равелина с пушками на севере подгайцкого замка. Большинство войск Собеского остались в резерве. Отряды Кырым Герая и Дорошенко (около 20 тыс. войска) подошли к Подгайцам 4 октября, но битва началась на два дня позже.

Битва

Особенности поля боя заставили союзную армию разделиться на две части, которые слабо взаимодействовали тактически из-за того, что поле боя было разделено глубоким оврагом на две части. При этом как западная, так и восточная части поля шириной были не более 1 км, как следствие казацко-татарского войска не смогли использовать своё численное преимущество.

Замысел Кырым Герая и Дорошенко состоял в том, чтобы ударом татарской орды по левому флангу поляков втянуть в бой все силы Собеского и отвлечь их от попытки казаков захватить Подгайцы, форсировать реку, выйти в тыл поляков и отрезать их от подгайцкого замка.

Собеский разместил всю свою пехоту и артиллерию в двух равелинах в форме полукруга под командой будущего гетмана Яблоновского (победителя татар под Устечком в 1694 году), оставив в резерве всю свою конницу.

Первым начал наступление калга-султан с татарами, но поскольку он был на узком фронте, Собеский остановил его огнём пехоты и артиллерии из полевых укреплений, а также контратаками конницы со второй линии. В контратаке приняло участие две трети конницы Собеского, 13 хоругвей под руководством поручика гетманской гусарской хоругви Александра Поляновского. Этим 800 полякам противостояли около 2 тыс. единиц татарской конницы, которая за неимением пространства не могла реализовать численное преимущество и окружить Поляновского. Между тем польская артиллерия начала вести огонь через головы своей конницы по второй линии татар, не давая им прийти на помощь первой линии.

В это время началась атака Дорошенко на правый фланг Собеского. Против казаков Собеский бросил остальную конницу, 400 лошадей во главе с поручиком Вилчковським. Эта атака должна была дать время польской пехоте и крестьянам закончить линию окопов: довести её до Коропца и перекрыть путь в тыл польского расположения.

Атака казаков была поддержана огнём казачьих пушек и сопровождалась попыткой форсировать реку выше Старого Города с целью обойти поляков с тыла. Она также закончилась неудачей: казаки были остановлены польской конницей, переброшенной с левого крыла после отражения атаки татар.

Татары на польском левом фланге отступили и это позволило полякам вместе с крестьянами и лагерной челядью перейти в контратаку и отбросить казаков Дорошенко. Казаки, атакованные с трёх сторон, запаниковали и бежали с поля боя, а казацко-татарские резервы через узкий фронт в 1 км не смогли прийти им на помощь.

Неудача казацко-татарского войска, кроме сложности штурма хорошо защищенной позиции противника в условиях сложной местности, была обусловлена ещё и плохой координацией действий двух частей коалиционного войска. Из-за больших потерь казаки и татары отказались от попытки достичь быстрого решения боя и используя численное превосходство, приступили к осаде польских войск.

Соглашение

Во время этой осады польские гарнизоны, распределённые по краю, перекрыли линии снабжения казацко-татарского войска. Кроме того, запорожский кошевой атаман Ждан Рог (Иван Кириленко) и харьковский полковник Иван Серко, союзник Речи Посполитой, с 2 тыс. запорожцев вошёл в Крым и, пользуясь отсутствием на полуострове серьёзных военных сил, ограбил и разорил край так, что там остались «только псы и коты». Прорвавшись через Перекоп, казаки разрушили город Арбаутук, убили более 2 тыс. мужчин, захватили в рабство 1,5 тыс. женщин и детей, уволили 2 тыс. невольников и с триумфом вернулись в Сечь.

Это известие серьёзно ударило по боевому духу татар, воевавших с Дорошенко и отобрало у них желание воевать дальше в Галичине. Пошатнулось их доверие к союзникам, многие из них пустились в бегство из лагеря домой. Повторилась типичная в истории татарско-украинских союзов картина: по головам своих союзников Кырым Герай 16 октября начал переговоры с Собеским и всего через 4 часа заключил трактат о «вечной дружбе и нерушимом мире», а казаки должны были оставаться в польским подданстве на условиях, которые должна была выработать специальная комиссия. Соглашение также предусматривало обмен пленными.

Дорошенко оказался в столь опасной ситуации, что пришлось наспех копать окопы, чтобы защитить свой лагерь от своих же «союзников». Когда Кырым Герай предложил своё посредничество, то и ему не оставалось ничего другого, как приступить к переговорам с Собеским.

19 октября соглашение с гетманом Дорошенко было достигнуто: он сам и всё Запорожское войско обещали подданство королю и отказывались на будущее от любых претензий; помещики могли свободно возвращаться в свои имения; коронное войско не должно было входить в казацкую часть Украины. Пакт был скреплён взаимной присягой Дорошенко и Собеского.

Интересно, что советская «История Украинской ССР» вспоминает об этой битве как о победе Дорошенко:

В следующем году вблизи Подгайцев полки Дорошенко и татарские отряды снова окружили войско Речи Посполитой и нанесли ему поражение.

См. также

• Битва под Подгайцами (1698)

Литература

• Leszek Podhorodecki. Chanat Krymski. — P. 210-213. — ISBN 83-05-11618-2.
• Наталія Яковенко [history.franko.lviv.ua/yak_r5-2.htm Нарис історії України з найдавніших часів до кінця XVIII ст.]  (укр.)
• Дзира Я. І. [litopys.org.ua/samovyd/sam.htm Літопис Самовидця]. — К.: Наукова думка, 1971. — 208 с.
• [litopys.org.ua/grab/hrab.htm Літопис гадяцького полковника Григорія Грабянки] / Пер. із староукр. — К.: Т-во «Знання» України, 1992. — 192 с.
• Величко С. В. [litopys.org.ua/velichko/vel.htm Літопис] / Відп. ред. О. В. Мишанич. — К.: Дніпро, 1991. — Т. 1. — 371 с.
• Величко С. В. [litopys.org.ua/velichko/vel.htm Літопис] / Відп. ред. О. В. Мишанич. — К.: Дніпро, 1991. — Т. 2. — 642 с.

Отрывок, характеризующий Битва под Подгайцами (1667)

– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.