Битва под Сточеком
| Битва под Сточеком | |||
| Основной конфликт: Польское восстание 1830 года | |||
 Ян Розен. Битва под Сточеком | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
село Сточек (Люблинское воеводство) | ||
| Итог |
победа Польских сил | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва под Сточеком — битва в ходе подавления польского восстания 1830 года, произошедшая 14 февраля 1831 года у села Сточек (польск. Stoczek Łukowski, ныне — Люблинское воеводство), первая битва военной фазы восстания.
Дивизия Юзефа Дверницкого обратила в бегство полки 1-й бригады 2-й конно-егерской дивизии генерал-адъютанта барона Фёдора Гейсмара.
Положение сторон
Приняв командование 2-й конно-егерской дивизией за 10 дней до боя барон Гейсмар вошёл на польскую территорию менее чем за сутки до его начала. Узнав от информатора, что генерал Дверницкий с крупным отрядом переправился через Вислу и находится в нескольких верстах от места сосредоточения дивизии, Гейсмар с 1-й бригадой — в составе Переяславского и Принца Вюртембергского полков — попытался напасть на отряд Дверницкого через 2 узких дефиле, представлявшие собой лесные дороги по направлению к Сточеку с востока и северо-востока. Дверницкий, войска которого уже готовились к ночлегу, вынужден был построить их севернее Сточека, расположив 6 3-фунтовых пушек под охраной пехоты, а кавалерию — севернее и южнее. Передвижение русских войск по узким дефиле дали информатором время сообщить Дверницкому об их приближении.
Ход сражения
Переяславский полк под командованием бригадного командира 1-й бригады генерал-майора Пашкова при 4-х 10-фунтовых орудиях пешей артиллерии первым достиг поля боя с северо-востока. Расположив орудия напротив польских, Пашков спешил один из дивизионов полка (1-й), поставил его перед орудиями, а 2-му приказал атаковать польскую кавалерию. Однако, 2-й дивизион развернулся и проследовал в лес, затем началось беспорядочное бегство 3-го дивизиона. Польские уланы бросились на бегущих и орудийную прислугу. В этот момент подошедший с востока и построенный для подивизионной атаки полк Принца Вюртембергского бежал с поля боя полностью[1] — последовательно 3-й, 2-й и 1-й дивизионы — не успев даже вступить в бой с польскими уланами, причём барон Гейсмар лично пытался возглавить атаку 2-го дивизиона, что никак не помогло делу. В руки поляков и тут попали 4 из 6 орудий пешей артиллерии.
Последствия боя
Барон Гейсмар и генерал-майор Пашков вынуждены были отступить под прикрытие — в расположение полков 2-й бригады[2] собственной дивизии.[3]
Поляки потеряли 46 убитыми и 59 раненными, а русские — около 280 убитых, 230 пленных[4] и 8 пушек.
О последовавшем поражении Фёдор Клементьевич, по воспоминаниям его современников и потомков, всегда отзывался в том смысле, что его фатальной ошибкой было
|
незнание нравственного состояния вверенных мне войск, в противном случае я никогда не решился бы атаковать Дверницкого в той позиции.[5] | 
|
Отсутствие должной боевой выучки вверенных ему войск для действий "подивизионно" в сложных условиях местности против превосходящих сил противника привело к побегу обоих полков с поля сражения практически без боя.[6] В официальном рапорте Дибичу Гейсмар приписал это "внезапно охватившей солдат панике", но в частном письме полковнику Анрепу,[7] назначенному полковым командиром Переяславского конно-егерского полка по результатам Сточека, — сообщал, что "не заметил в людях полка того рвения к службе, которое всегда находил в русских офицерах и, особенно, в нижних чинах".
Поляки немедленно разнесли весть о своей победе по всей Польше. В Варшаве были устроены праздненства, продолжавшиеся несколько дней. Особенно полякам нравилось то, что побеждён был именно генерал Гейсмар, чья победа над турками при Боелешти ещё гремела по всей Европе. Память о битве живёт в польской традиции: Густав Эренберг написал об этом стихотворение Gdy naród do boju, а Винценты Поль — Grzmią pod Stoczkiem armaty. Битва также нашла своё отражение в работах таких живописцев как Ян Б. Розен, Войцех Коссак.
Распоряжением императора Николая I в 1833 году конные егеря были уничтожены как род оружия русской армейской кавалерии.[8][9]
Источники
- "Русская Старина" 1881 год - Книга 5-я. Воспоминания барона Гейсмара с комментариями, опубликованные его внуком Владимиром Гейсмаром.
- "Русская Старина" 1882 год - Книга 1-я. Воспоминания барона Гейсмаре с комментариями, опубликованные его внуком Владимиром Гейсмаром - критический отзыв.
Напишите отзыв о статье "Битва под Сточеком"
Примечания
- ↑ интересно, что уже через 5 дней - во время 1-й битвы при Вавере - полк в конном полковом строю атаковал и смял части польской кавалерии и пехоты, причём пехота была загнана в болото
- ↑ Арзамасского и Рижского полков
- ↑ где уже собрались уцелевшие беглецы
- ↑ в основном — нижних чинов Переяславского конно-егерского полка и пешей артиллерии
- ↑ "Русская Старина" 1881 год - Книга 5-я. Воспоминания о Бароне Гейсмаре, опубликованные его внуком Владимиром Гейсмаром.
- ↑ Едва ли в истории регулярной русской кавалерии найдётся ещё хотя бы один эпизод подобного бегства столь крупного подразделения
- ↑ близкому знакомому — сыну генерала Анрепа, пригласившего самого Гейсмара на русскую службу в Сибирский мушкетерский полк в 1805 году на Корфу
- ↑ причём были раскассированы по полкам исходя из масти лошадей, что само по себе — оскорбление
- ↑ Интересно, что командовавший 2-й конно-егерской дивизией 2,5 года князь Лопухин — (переведён с должности 1 декабря 1830 года - за 1,5 месяца до Сточека) — никакого наказания за состояние боевой подготовки не понёс — как и командовавший 1-й бригадой 10 месяцев Пашков.
Отрывок, характеризующий Битва под Сточеком
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
