Битва при Амбуиле
| Битва при Амбуиле | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Амбуила, Западная Африка | ||
| Итог |
поражение и бегство армии Конго | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Амбуиле (порт. Batalha de Ambuíla/Batalha de Mbwila) — эпизод колониальных войн в Западной Африке. В сражении 29 октября 1665 года участвовали португальская армия под командованием генерала Секейры и войско королевства Конго под личным руководством короля Антониу I. Сражение окончилось гибелью короля Антониу и поражением конголезской армии.
Предпосылки
Португальская колониальная торговля в Западной Африке долгое время проходила в условиях невмешательства или даже союза с правителями христианского королевства Конго. В свою очередь португальская корона прилагала усилия к превращению Конго в региональную сверхдержаву. Ситуация изменилась с воцарением в Лиссабоне Жуана III, взявшего курс на прямую колонизацию атлантического побережья Западной Африки. Однако, укрепившись на территории сопредельного с Конго государства Нгола (или Ндонго), португальцы столкнулись в 1630-е годы с военной коалицией ряда африканских королевств — в первую очередь Касанже и Матамбы. Королева Матамбы Зинга перекрыла пути португальской работорговли, а затем и повела военное наступление на территории Ндонго. В начале 1640-х годов к антипортугальской коалиции присоединились Нидерланды и Конго. Португальско-голландские боевые действия продолжались около десятка лет и окончились отступлением нидерландских войск из Ндонго, которое позволило португальцам диктовать условия мира африканским странам. По этим условиям король Конго отправлял в Луанду — центр португальских владений в Африке — близкого родственника в качестве заложника, терял часть территории, выплачивал контрибуцию рабами и заранее отказывался от прав на любые золотые месторождения в пользу португальцев[2].
В 1663 году правителем Конго стал Антониу I. При нём конфликт с португальцами вспыхнул с новой силой — поводом стал отказ передать колонизаторам якобы имеющиеся в Конго золотые рудники[2]. В 1665 году португальцы воспользовались восстанием против власти Конго двух больших областей (современник этих событий, Джироламо да Монтесарчио, пишет о том, что и само восстание стало результатом португальского подстрекательства). В помощь мятежникам были направлены силы под командованием генерала Секейры (в чьих жилах текла как португальская, так и африканская кровь[3]) при поддержке воинственных племён яга. В ответ Антониу в июле 1665 год призвал к оружию всё взрослое мужское население Конго, собрав огромное по тем временам войско, с которым и выступил против мятежных областей[4].
Сражение и его последствия
Конголезско-португальские военные действия переместились к Амбуиле (в португальских источниках называемой «Дембос»), где местного правителя, бывшего вассалом Конго, отстранила от власти его тётка дона Изабел. Антониу I привёл к Амбуиле всю свою армию, по некоторым данным, насчитывавшую сто тысяч воинов (по мнению историков Дэвида Бирмингема и Джона Торнтона, эта оценка сильно завышена[3][5]), в том числе 800 щитоносцев и несколько сотен мушкетёров — по разным данным, от 190[5] до 380[3]. В состав армии входили несколько десятков португальцев, проживавших в Конго[2], мушкетёрами командовал Педру Диаш ди Кабрал — как и Секейра, офицер смешанного африканско-португальского происхождения[3]. Противостоявшие Антониу I силы состояли из маленького отряда доны Изабел, включавшего около 400 воинов, и португальской армии, состоявшей из 6-7 тысяч лучников и 466 мушкетёров и кадровых пехотинцев, а также двух полевых орудий[5].
Сражение состоялось 29 октября 1665 года. Когда армии оказались на расстоянии видимости, португальцы выстроили основные силы в ромбовидный защитный порядок, по флангам которого располагались более малочисленные отряды пехоты. Значительная часть сил также осталась в тылу в качестве резерва. Конголезский авангард, в который, помимо 4000 пехотинцев, входили все мушкетёры Антониу и половина щитоносцев, под командованием маркиза Мпембы атаковал португальцев. После боя, в котором, как считали португальцы, их полевая артиллерия сыграла ключевую роль, передовые силы Конго были вынуждены отступить и в бой вступила основная армия Антониу во главе с самим королём. Португальский авангард оказался в полном окружении, фланговые отряды рассеяны, но Антониу был дважды ранен мушкетными пулями, вышел из боя и после этого был убит во время вылазки португальской пехоты. Командующий конголезским арьергардом герцог Бенго сумел отвести войска, оставив обоз победителям[5]. Поскольку король Антониу, опасавшийся удара в спину от конкурентов в борьбе за престол, взял с собой в поход государственный архив и 14 сундуков драгоценностей, весь этот багаж попал в руки португальцев[3].
Поражение при Амбуиле означало крах Конго как великой африканской державы. Голова Антониу I была триумфально провезена португальцами по улицам Луанды[2], корона и скипетр королевства Конго были отправлены в качестве трофеев в Лиссабон[3]. В сражении также погибла значительная часть конголезской знати, а один из немногих уцелевших принцев, взошедший на престол под именем Алвару VII, погиб уже в следующем году, подавляя восстание в провинции Сойо[4].
После поражения при Амбуиле Конго в 1665—1709 годах захлестнула гражданская война между враждующими домами Кимпанзу и Кинлаза и многочисленными мелкими группами.
Напишите отзыв о статье "Битва при Амбуиле"
Примечания
- ↑ Численность, видимо, сильно завышена
- ↑ 1 2 3 4 А. М. Хазанов. Создание португальской колониальной империи (XV – XVII вв.) // Экспансия Португалии в Африке и борьба африканских народов за независимость. — М.: Наука, 1976.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 David Birmingham. [books.google.ca/books?id=qOEu4ALwR-IC&lpg=PA15&ots=sjszAg9BXf&dq=battle%20of%20ambuila&pg=PR4#v=onepage&q=ambuila&f=false Ambuila, Battle of] // The Reader's Companion to Military History / Robert Cowley and Geoffrey Parker (Eds.). — New York, NY: Houghton Mifflin Company, 1996. — P. 15. — ISBN 0-395-66969-3.
- ↑ 1 2 А. С. Орлова. Распад государства Конго во второй половине XVII в. // История государства Конго (XVI-XVII вв.). — М.: Наука, 1968.
- ↑ 1 2 3 4 John K. Thornton. Warfare in Atlantic Africa, 1500-1800. — London: UCL Press, 1999. — P. 121-122. — ISBN 0-203-55920-7.
Отрывок, характеризующий Битва при Амбуиле
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.
