Битва при Арахове

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Арахове
Основной конфликт: Греческая война за независимость
Дата

18-24 ноября 1826

Место

Арахова

Итог

победа греческих революционеров

Противники
Греческие революционеры Османская империя
Командующие
Георгиос Караискакис Мустафа-бей
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
Общие потери
2000


Битва при Арахове — битва между греческими повстанцами и силами Османской империи в ходе Освободительной войны Греции 1821—1829 годов, произошла 18 ноября 1826 года и закончилось почти полным уничтожением турецко-албанских войск.





Предыстория

В апреле 1826 года пал город Месолонгион — очаг Греческой революции в западной Средней Греции. Осаждавшие город османские силы, под командованием Кютахья, и египетские, под командованием Ибрагима-паши, освободились для подавления восстания. Ибрагим вернулся на Пелопоннес, где попытался взять полуостров Мани, но потерпев поражение, продолжил тактику выжженной земли. Греческие повстанцы под руководством Теодора Колокотрони вели против Ибрагима партизанскую войну. Греческое правительство контролировало лишь клочок полуострова в треугольнике Аргос — Коринф — Нафплион.

В Средней Греции Кютахья повёл себя иначе. Кютахья следовал директиве из Константинополя, которая в свою очередь была результатом советов австрийской дипломатии. Меттерних, видя сближение России и Британии в Греческом вопросе, пыталась опередить события. Кютахья повел себя мирно по отношению к населению. Основной его задачей стало подписание старейшинами и многими военачальниками признание власти султана. В этом ему способствовали и посланники нового (после того как Григорий V (Патриарх Константинопольский) был повешен в 1821 году) Константинопольского патриарха. На всей территории Средней Греции почти не оставалось очагов сопротивления.

Выступив из Месолонгиона в конце мая, во главе 10 тысяч солдат, Кютахья почти не встречая сопротивления, 28 июня подошёл к городу Фивы. 16 июля Кютахья подошёл к последнему серьёзному очагу сопротивления, незначительному тогда, городу Афины, где на скалу Афинского Акрополя поднялись для обороны 1 тысяча повстанцев во главе с Яннисом Гурасом и Иоаннисом Макрияннисом и гражданское население. Началась осада и оборона Акрополя, которая продлится 10 месяцев.

Капитулянтские настроения стали вырисовываться и на Пелопоннесе, где часть местной знати, при содействии британской дипломатии, была готова согласится на ограниченную автономию под властью султана, подобной той что была предоставлена Молдавии и Валахии в результате русско-турецких войн. Средняя Греция осталась бы вне и этой вассальной автономии. И это после 5 лет кровавой войны за независимость[1].

Караискакис

Караискакис был румелиотом, то есть уроженцем Средней Греции. Видя какая опасность нависла над революцией и над его родиной, Караискакис решил действовать сам. 17 июня, во главе 500 бойцов, Караискакис прибыл в Нафплион, бывший тогда временной столицей. Караискакис вызвал в Аргос Колокотрониса и устроил сходку военачальников, в которой приняли также участие Кицос Тзавелас и Андреас Метаксас. Военачальники пришли к мнению, что для спасения революции необходимы параллельные кампании в Пелопоннесе, которую продолжит Колокотронис и кампания в Средней Греции для спасения осажденных в Афинах и возрождения революции в Средней Греции, которую возглавит Караискакис. Колокотронис обещал выделить в помощь кампании в Среднюю Грецию Никитаса Стамателопулос и своего сына Геннеос Колокотронис.

Но перед тем как выступить Караискакис запросил у правительства командование войсками Средней Греции, что дало бы ему возможность легче преодолевать трения с местными военачальниками[2]. Правительство отклонило его запрос. Пришлось прибегнуть к шантажу. Только когда в Нафплионе распространились слухи о том, что Караискакис был готов произвести переворот, он был спешно назначен командующим силами Средней Греции.

Командующий Караискакис выступил из Нафплиона, имея под своим командованием только 600 бойцов (против 500, с которыми он сюда пришёл месяцем раннее).

Аттика

Караискакис разбил лагерь у города Элефсис. К нему подошли Христофор Перревос с 600 фессалийцами, македонянами и фракийцами, Эвморфопулос с фалангой добровольцев Ионических островов, Никитас Стамателопулос с бойцами из Смирны (Измир) и другими малоазийцами. В течение нескольких дней вокруг Караискаиса собралось до 4 тысяч бойцов. Прибыл и Шарль Фавье с 1200 солдат регулярной армии.

В первом сражении на подступах к Афинам, турки потеряли 500 солдат. Но бывший наполеоновский офицер не хотел признавать командование неграмотного Караискакиса. Фавье самовольно забрал регулярные части и переправил их на остров Саламина. Караискакис вынашивал план похода чтобы вернуть Среднюю Грецию под греческий контроль, но для этого нужно было обеспечить продолжение обороны Акрополя. 11 октября был послан Криезотис, во главе 400 бойцов, на прорыв блокады.

Сам Караискакис, во главе 3 тысяч бойцов, атаковал Мениди, чтобы привлечь все силы турок на себя. Криезотис с отрядом высадился на полуострове Кастелла, Пирей и сквозь древнюю оливковую рощу подошёл к Акрополю. Рывок 400 бойцов, каждый из которых нёс на спине по 1,2 кг пороха и продовольствие для осаждённых, был успешным. Только 2 получили ранения.

Поход в Среднюю Грецию

Создав образцовый лагерь, через который пастухи без опаски потерять животных могли провести свои стада[3] и обеспечив осажденных в Акрополе, Караискакис мог приступить к с осуществлению своего плана. Оставив в лагере 1 тысячу бойцов под командованием Васоса Мавровуниотиса, Караискакис 25 октября выступил в поход, во главе 2500 бойцов. Больной туберкулезом, Караискакис не мог ходить по горным тропам и бойцы несли его на носилках. 27 октября Караискакис осадил турок в селе Домврена.

Между тем Кютахья отправил к Аталанти, где находился отборный албанский отряд Мустаи-бея принимавший участие в осаде Месолонгиона, подкрепления под командованием Кехая-бея, своего заместителя. Получив эту новость, Караискакис оставил Домврену и пошёл на соединение с другими военачальниками, осаждавшими город Амфиса.

Арахова

Караискаис находился в селе Дистомо, когда получил информацию из Иерусалимского монастыря, что 2,5 — 3 тысячи турок пройдут через Арахову, направляясь к Амфисе, чтобы снять осаду. Он немедленно направил 500 бойцов под командованием Гардикиотиса и Вайаса, чтобы они заняли позиции в самой Арахове. Другим военачальникам был дан приказ окружить Арахову с запада и востока. Сам Караискакис пошёл по стопам турок.

19 ноября албанцы Мустаи-бея вошли в Арахову и обнаружили там повстанцев. Начался бой, к которому постепенно подключались и турки Кехая-бея. Когда Караискакис ударил им в тыл, турки обнаружили, что они окружены. Турки попытались выйти из кольца в направлении Дельфы, но оказались заблокированными за селом. Бой продолжался и весь последующий день. Турки обложили себя мулами и седлами и отчаянно оборонялись. К грекам подходили все новые отряды. На третий день, 21 ноября, 800 турок из Давлиа подошли спасать осажденных. По сигналу осажденные бросились на прорыв. Но греки отбили прорыв и подошедших на помощь турок отогнали. После чего, потеряв надежду на подмогу и видя что погода стала портиться и пошёл мокрый снег, турки стали вести переговоры с Караискакисом, но их условия не были приняты. Всю ночь и весь последующий день шёл мокрый снег. 24 ноября повалил густой снег. Турко-албанцы пошли к командующим Кехая-бею и лежавшему при смерти раненному Мустаи-бею. Ответом брата Мустаи-бея было: принимайте сами решение, бей уже не жилец на этом свете. За час высота снега дошла по колено[4]. Албанцы, ведомые местным предателем, пошли на прорыв через ему одному известные тропы. Брат ещё живого Мустаи-бея отрубил ему голову, чтобы он не попал в руки неверным, и понёс голову в мешке.

Как только Караискакису донесли, что турки уходят, он поднял на ноги бойцов, укрывшихся в домах деревни и окрестных часовнях. Начался молчаливый бой. В ход пошло только холодное оружие, поскольку порох просырел. Греки разбили турецкую колонну на 2 части. Началась резня. Особую злость проявили бойцы, выжившие из прорыва Месолонгиона и помнившие албанцев Мустаи-бея. Из 2 тысяч турок выжили только 300, но и те окончательно вышли из строя, поскольку оказались обмороженными[5]. Рядом с головой Мустаи-бея легла и голова Кехая-бея.

Как никогда ранее, Караискакис подтвердил приставку, данную турками к его фамилии («кара» — чёрный, в данном случае страшный для турок). В плен был взят некий Магинас, грек, бывший до того на на службе у Маврокордато и преследовавший в своё время Караискакиса. Он сопровождал турок, убеждая селян подписывать бумаги признания власти султана. Караискакис не стал марать руки. Со словами «пошлю тебя к правительству, пусть оно воздаст тебе должное» он отправил его в Нафплион. И воздали. Магинас участвовал в Национальном конгрессе, а при правлении короля Оттона даже стал министром.

Последствия

Победа при Арахове и последующие победы Караискакиса в Средней Греции, включая победу 31 января 1827 года над первыми регулярными войсками Османской империи, не только воскресили Греческую революцию в Средней Греции, но и нарушили планы султана и австрийской дипломатии о усмирении Греции и компромиссные планы колеблющейся британской дипломатии о предоставлении автономии, ограничивая её только Пелопоннесом[5].

За 3 месяца этого похода вся Средняя Греция перешла под греческий контроль, оставив туркам только лагерь Кютахьи в Афинах и контроль над Месолонгионом и прибрежными крепостями Вонитса и Навпакт (Лепанто). Война разгорелась с новой силой.

Напишите отзыв о статье "Битва при Арахове"

Ссылки

  1. [Κασομούλης, έ. ά., τ. Β, σ. 316—317]
  2. [Blaquiere,Letters from Greece, p.128]
  3. [Blaquiere,Letters from Greece, p.130]
  4. [Περραιβός,Απομνημονεύματα πολεμικά,έκδ. Β,σ.204]
  5. 1 2 [Σπηλιάδης,έ.ά.,τ.Γ,σ.156]

Источники

  • Δημήτρης Φωτιάδης,Καρα΄ι΄σκάκης,Πολιτικές καί Λογοτεχνικές Εκδόσείς 1958,σ.324-343
  • Δημήτρης Φωτιάδης,Ιστορία τού 21,ΜΕΛΙΣΣΑ 1971,τ.Γ,σ.284-315


Отрывок, характеризующий Битва при Арахове

– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.