Битва при Арсуфе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Арсуфе
Основной конфликт: Третий крестовый поход

Битва при Арсуфе. Элуа Фирмин-Ферон,
Дата

7 сентября 1191

Место

Арсуф, Палестина

Итог

Победа крестоносцев

Противники
Крестоносцы
Тамплиеры
Госпитальеры
Айюбиды
Командующие
Ричард I Львиное Сердце
Робер де Сабле
Гарнье де Наплуз
Гуго III, герцог Бургундский
Ги де Лузиньян
Салах ад-Дин
Аль-Адил I «Сафадин» (англ.)
Ала ад-Дин Мосульский
Мусек, великий эмир курдов†
Таки ал-Дин (англ.)
Силы сторон
от 20[1] до 50[2] тыс. человек: около 50 тыс. человек[1]

(в основном конница)

Потери
около 700 человек[3] 7 тыс. человек[3]

Битва при Арсуфе (7 сентября 1191) — битва в рамках Третьего крестового похода между силами крестоносцев (около 40 тыс. человек) во главе с королём Англии Ричардом Львиное Сердце и силами айюбидов (около 50 тыс. человек) во главе с султаном Салах ад-Дином, произошедшая недалеко от города Арсуф (ныне Израиль).

Победа крестоносцев стала первой значительной победой в открытом бою со времён битвы при Монжизаре в 1177 году. Битва при Арсуфе и последовавшая за ней битва при Яффе позволила христианам добиться возвращения прибрежной полосы Средиземного моря под свой контроль.





До сражения

К югу от Акры

После завершения осады Акры в июле 1191 года Ричард Львиное Сердце принял верховное командование над объединёнными силами крестоносцев. Главной целью Третьего крестового похода оставалась надежда на возвращение в руки христиан Иерусалима, осаждённого и взятого в 1187 году войсками Салах ад-Дина. Ричард понимал, что прежде чем атаковать Иерусалим, ему необходимо усилить свой контроль в Акре, чтобы сохранить необходимые для снабжения порты города. 22 августа войско в боевом порядке начало марш вдоль берега к югу от Акры. Флот крестоносцев продвигался на юг, не опасаясь египетского флота, большая часть которого была потоплена или захвачена при осаде Акры.[4]

Помня урок битвы при Хаттине, Ричард знал, что его армия больше всего будет страдать от нехватки воды и теплового истощения. Поэтому, несмотря на нехватку времени, продвигались они только в утренние часы, до наступления пика жары, делали частые остановки около источников воды. Флот крестоносцев старался сохранять тесный контакт со своими наземными силами и обеспечивал их необходимыми поставками воды и пищи, принимал на борт раненых и больных.

Сознавая постоянную опасность со стороны армии айюбидов, войска продвигались в строгом боевом порядке: двенадцать конных отрядов, по сотне рыцарей в каждом, ехали по центру плотными колоннами; пехота маршировала вокруг них плотным кольцом, давая всадникам некоторую защиту от возможных атак конных стрелков противника. Внешнее кольцо пехоты состояло из арбалетчиков, вдоль берега моря посменно передвигались отряды, отдыхая от постоянных стычек с армией Саладина. Ричард мудро руководил своими войсками, стараясь сохранить их силы[5].

Хотя крестоносцы страдали от атак воинов Саладина, которые выходили ночью из лесов[6], приказ Ричарда выполнялся беспрекословно: держать строй и поддерживать дисциплину в любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. Баха ад-Дин ибн Шаддад, мусульманский хронист, так описывал передвижение крестоносцев:

Мусульмане обстреливали их фланги, пытаясь разбить их строй, потому как они жестко себя контролировали и прокладывали путь так, чтобы их корабли держались четко напротив них, и так от остановки до остановки, пока не разобьют лагерь.[7]

Баха ад-Дин ибн Шаддад также описал разницу между арбалетами христиан и луками мусульман. По его словам, он видел крестоносцев, в латах которых торчало по десять стрел, не причинив им особого вреда, в то время как арбалеты поражали и лошадей, и воинов мусульман.[8]

Стратегия Саладина

Обременённые пехотой и обозом, крестоносцы двигались медленно, в то время как войско айюбидов, состоящее в основном из конницы, было более мобильным[10]. Не имело никакого смысла уничтожать урожаи, лежащие на пути христиан, так как флот, двигавшийся на юг параллельно наземным силам, снабжал армию необходимым провиантом.

25 августа арьергард, пересекая ущелье, оказался практически отрезан от основной группы, однако наездники так стремительно сомкнули ряды, что мусульмане были вынуждены спасаться бегством. С 26 до 29 августа нападения также не произошло, потому что армия Ричарда подошла к горной гряде Кармель, огибая берег, а армия Саладина пошла в обход. Айюбиды появились в окрестностях Кесарии раньше, чем крестоносцы, выбравшие более длинную дорогу. В течение всего времени, начиная с 30 августа до 7 сентября, армия Саладина находилась в непосредственной близости, готовясь к атаке. Мусульмане ждали ошибки со стороны крестоносцев, так как разбить четко слаженный строй извне у них не было возможности[11].

В начале сентября Саладин решил: нападая мелкими отрядами, христиан невозможно разбить. Для победы ему необходимо бросить все свои войска в бой. К удаче Саладина, путь крестоносцев лежал через один из наиболее обширных лесных регионов Палестины — «Леса Арсуфа», который тянулся вдоль берега моря больше чем на 19 км. Лесной массив легко мог скрыть расположение войск и обеспечить внезапное нападение.[12][13]

Крестоносцы прошли половину леса и 6 сентября расположились на отдых в лагере, защищённом от леса болотистой рекой Нахр-эль Фалик. К югу от лагеря, примерно в 7 км, лес отступал вглубь материка, образуя узкую равнину (примерно 1,5 на 2 км) между морем и лесистыми холмами, по которой крестоносцам надо было пройти, прежде чем достигнуть Арсуфа. Именно в этой равнине айюбиды решились на атаку. Угрожая нападением на христиан одновременно по всей длине колонны небольшими отрядами, основные свои силы Саладин сосредоточил в центре, для прямой атаки на врага. Он рассчитывал ударить в авангард и центр крестоносцев и надеялся, что созданный разрыв станет фатальным для тыла, находящегося в наиболее сложном положении. В этот разрыв Саладин и планировал бросить свои резервы, чтобы окончательно разбить крестоносцев.[14]

День битвы

Продвижение на юг

7 сентября 1191 года, как только передовые отряды Ричарда начали двигаться, разведчики заметили в лесах движение, обнаруживая тем самым присутствие многочисленной армии Саладина.

Ричард предполагал неизбежность битвы с Саладином и заранее выстроил своё войско в боевой порядок: тамплиеры во главе с Робером де Сабле составляли авангард, за ними следовали личные войска Ричарда, состоявшие из бретонцев, нормандцев, англичан и объединённых войск Аквитани, Анжу, Гаскони и Пуату. Ги де Лузиньян командовал объединёнными силами королевства Иерусалимского.

За ними следовали фламандцы под командованием Жака д'Авена и французский контингент во главе с Гуго III Бургундским; иоанниты составляли арьергард[15]. Все части состояли из пехоты и из кавалерии; первые маршировали по берегу, вторые — следовали за ними на кораблях в непосредственной близости. Наибольшие надежды Ричард возлагал на рыцарские ордена, воины которых были наиболее дисциплинированы и уже имели опыт сражений в Святой земле.

Крестоносцы маршировали на юг, айюбиды ударили с севера, в тыл противнику. Точный состав войск Саладина неизвестен, хронист Амбруаз (англ.), в своей рукописи «История священной войны»[16] пишет, что пехота состояла из суданцев и бедуинов, легкая кавалерия из сирийцев и турок, тяжёлую кавалерию составляли, в частности, мамлюки[1]. Армия была разделена на три части: центр и правое и левое крыло.[17]

Саладин, направив своих лучников в атаку, попытался вынудить тяжёлых рыцарей крестоносцев контратаковать, чтобы из-за неудачной позиции они сломали свой строй и стали лёгкой добычей для пехоты айюбидов. Натиск армии айюбидов был невероятно силён, о чём свидетельствует рукопись «Путешествие короля Ричарда» — Itinerarium Regis Ricardi (англ.):

"Богомерзкие турки напали на нашу армию со всех сторон, с направления моря и земли. На две мили вокруг не было места, даже пяди земли, которое бы не было покрыто враждебной расой турок"[18]

Ричард позволил своим копейщикам выйти вперёд, построив тем самым стену из копий, и расставил между ними арбалетчиков для ответного обстрела противника; своих рыцарей отправил за импровизированную стену, запретив им атаковать до его сигнала. Ричард намеревался подождать, пока первые силы сарацин подойдут на расстояние ближнего боя, и лишь затем повести свою кавалерию в разрушительную атаку. Лучники сарацин не могли нанести серьёзного вреда солдатам, закованным в тяжёлую броню. От обстрела страдали иоанниты, находящиеся в самом конце колонны. На них сразу можно было напасть с трёх сторон — с обоих флангов и с тыла. Многим воинам, замыкающим колонну, приходилось идти спиной вперед, чтобы, подняв щиты, защищать себя и своих товарищей от стрел сарацин, направленных в спины.[19]

Приободряя своих воинов, сам Саладин вместе с младшим братом Сайаф ад-Дином (англ.) решились возглавить войско, подвергая себя невероятной опасности быть убитыми арбалетчиками, чьи стрелы летели сравнительно дальше стрел айюбидов.[20][21]

Арьергард армии

Все попытки айюбидов разбить строй христиан и остановить их продвижение к Арсуфу оказались безуспешными. Ричард твёрдо намеревался сохранить единство армии и контратаковать строго в определённый момент, когда мусульмане, выведенные из себя постоянными безуспешными атаками, ослабят напор. Но выжидать становилось всё труднее, потому как люди, помимо того что страдали от жары и жажды, теряли много лошадей. Некоторые из рыцарей Ричарда начинали сомневаться в возможности контратаки, так как многим из них приходилось присоединяться к пехоте, теряя своих лошадей.[22][23]

Магистр ордена госпитальеров, Гарнье де Наплуз, неоднократно просил разрешения Ричарда атаковать противника, но всякий раз получал отказ. Но раздражённые и несущие потери среди лошадей иоанниты, не выдержав напора мусульман и не дождавшись сигнала Ричарда, прорвались сквозь строй пехоты и контратаковали правый фланг сарацин.

Контратака крестоносцев

Вслед за иоаннитами в атаку бросились французские рыцари, идущие перед ними.[24] Ричард понял, что его план по удержанию единого фронта погиб, и ему не оставалось другого выбора, кроме как направить остальную часть войска в массовую атаку. И всё-таки, несмотря на отрыв арьергарда, кавалерия атаковала единым фронтом, замкнутой линией из тяжёлых всадников, сдержать который у сарацин не было возможности. Самих мусульман, как отмечает Баха ад-Дин, такой резкий переход от пассивной защиты к свирепой атаке со стороны крестоносцев привел в замешательство и показался им частью заранее разработанной стратегии.[25]

Уже вступивший в перестрелку с крестоносцами правый фланг сарацин, хоть и был плотно собран, но всё-таки находился слишком близко к врагу, чтобы успеть отступить. Некоторым из всадников пришлось спешиться, чтобы более эффективно разить крестоносцев из лука[26], но это не принесло им успехов. Рыцари, мстя за потери, нанесённые им за время пассивной обороны, уничтожили весь правый фланг сарацин.

Баха ад-Дин отмечает: «Разгром был полный»[27]. Сам летописец оказался в середине правого фланга во время контратаки крестоносцев. Пытаясь спастись, он устремился в сторону левого фланга, но обнаружил, что он также атакован крестоносцами. В результате Баха ад-Дин укрылся под защитой личных телохранителей Саладина, которых оставалось лишь 17 человек вместе с барабанщиком.[27][28]

Однако для Саладина битва на данном этапе не была окончательно проиграна; он надеялся на повторение ситуации, сложившейся ранее. В битве при Акре его кавалерия успешно контратаковала крестоносцев, когда те рассредоточились, чтобы добить разбегающихся противников. Ричард учёл такой риск, и, когда рыцари потеряли непосредственный контакт с преследуемыми, приказал им заново выстроиться в одну линию. Надежды Саладина не оправдались, и ему пришлось контратаковать организованный строй противника.

Контратаки с обеих сторон повторялись ещё несколько раз, прежде чем войско Саладина окончательно отступило в леса около Арсуфа.

Ричард Львиное Сердце находился в самой гуще сражения, о чём свидетельствует «Путешествие короля Ричарда»:

Король Ричард преследовал турок с особой яростью, нападал на них и рассеивал их тела по земле. Никто не мог избежать его меча; куда бы он ни направился, его размахивающий меч всюду расчищал себе путь. Нанося непрекращающиеся удары неустанным мечом, он, казалось, пожинает урожай серпом, так, что трупы убитых им турок покрывали землю на полмили.[29]

Битва завершилась решительной победой Ричарда и его крестоносцев, став первой со времен поражения при Хаттине в 1187 году значительной победой крестоносцев. Саладин потерял много своих людей, в то время как потери крестоносцев оказались сравнительно невелики: около 700 человек, в том числе Жак д'Авен[30].

Последствия

После поражения айюбиды больше не решались на открытое сражение с крестоносцами, и Ричард продолжил свой путь к Яффе.

10 сентября 1191 года Ричард без сопротивления занял Яффу и начал подготовку к походу на Иерусалим. Несмотря на большие потери, войско Саладина не было окончательно сломлено. Набрав новые отряды, айюбиды сосредоточились на захвате и разграблении поставок продовольствия и оружия для крестоносцев.

Ричард Львиное Сердце понимал, что Саладин не в силах дать открытое сражение. А он, Ричард, не сможет даже в случае успешной осады Иерусалима удержать город в своих руках, пока поставки провианта и других необходимых вещей могут прекратиться в любой момент из-за блокирования путей айюбидами, армия которых была многочисленной и всё ещё находилась не столь далеко. Это и стало основной причиной, которая помешала объединённым силам Третьего крестового похода, несмотря на победу в битве при Яффе, летом 1192 года достигнуть главной своей цели — Иерусалима.

Отражение в кинематографе

Сама битва описывается в одной из серий цикла передач компании BBC.

  • BBC:Великие воины. Король Ричард.

Источники

  • René Grousset, Histoire des croisades et du royaume franc de Jérusalem — III. 1188—1291 L’anarchie franque, Paris, Perrin, 1936 (réimpr. 2006)
  • Перну Р. [books.google.com/books?id=BHIuSQAACAAJ Ричард Львиное Сердце] = Richard Cœur de Lion / Пер. с фр. А. Г. Кавтаскина; вступ. ст. А. П. Левандовского. — М.: Молодая гвардия, 2009. — 232 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-235-03229-3.
  • Gillingham, John (1978). Richard the Lionheart. London: Weidenfeld & Nicolson. ISBN 0-297-77453-0.
  • Angus Konstam: Die Kreuzzüge. Tosa Verlag, Wien 2001. S.127,144-145.
  • Oman, Charles William Chadwick. (1924) A History of the Art of War in the Middle Ages Vol. I, 378—1278 AD. London: Greenhill Books; Mechanicsburg, Pennsylvania: Stackpole Books, reprinted in 1998.
  • Baha' Al-Din Yusuf Ib Ibn Shaddad, trans. C.W. Wilson (1897) Saladin Or What Befell Sultan Yusuf. Reprinted: Kessinger Publishing, 2004.

Напишите отзыв о статье "Битва при Арсуфе"

Примечания

  1. 1 2 3 A. Konstam. Die Kreuzzüge. — S. 144
  2. Jaume Mestres i Capitán, 2011: 22
  3. 1 2 A. Konstam. Die Kreuzzüge. — S. 145
  4. Gillingham, p. 187
  5. Oman, pp. 309—310
  6. Helen J. Nicholson, ed., The Chronicle of the Third Crusade: The Itinerarium Peregrinorum et Gesta Regis Ricardi (Ashgate, 1997), p. 241.
  7. "The Muslims were shooting arrows on their flanks, trying to incite them to break ranks, while they controlled themselves severely and covered the route in this way, travelling very steadily as their ships moved along at sea opposite them, until they completed each stage and camped." - The Rare and Excellent History of Saladin, Bahā'al-dīn Ibn Shaddād, trans D.S. Richards, Ashgate, 2002, pp. 170–171.
  8. Oman, p. 309
  9. Jonathan Riley-Smith, Atlas des Croisades, Paris, Edition Autrement, coll. " Atlas/Mémoires ", 1996 (réimpr. 1996), 192 p. (ISBN 2-86260-553-0), p. 64.
  10. Gillingham, p. 186.
  11. Oman, p. 308.
  12. Oman, pp. 310—311.
  13. Gillingham, p. 188.
  14. Oman, pp. 312.
  15. Oman, стр 311—312
  16. Ambroise, «Estoire de la guerre sainte»
  17. Oman, p 312
  18. "So the unspeakable Turks fell on our army from all sides, from the direction of the sea and from dry land. There was not a space for 2 miles [3.2 kilometres] around, not even a fistful, which was not covered with the hostile Turkish race." - Itinerarium, pg. 248
  19. Oman. p 113
  20. Baha al-Din, p. 290
  21. Oman, pp. 313—314
  22. Gillingham, p. 189
  23. Verbruggen, pp. 236—237
  24. Itinerarium, pp. 251-2
  25. Oman, p 315
  26. Verbruggen, p. 238
  27. 1 2 Baha al-Din, p. 291.
  28. Oman, pp. 315—316
  29. King Richard pursued the Turks with singular ferocity, fell upon them and scattered them across the ground. No one escaped when his sword made contact with them; wherever he went his brandished sword cleared a wide path on all sides. Continuing his advance with untiring sword strokes, he cut down that unspeakable race as if he were reaping the harvest with a sickle, so that the corpses of Turks he had killed covered the ground everywhere for the space of half a mile - Itinerarium, pg. 254
  30. Oman, p. 317

Литература

  • Evans, Mark (August 2001). «Battle of Arsuf: Climactic Clash of the Cross and Crescent». Military History.
  • Gillingham John. Richard the Lionheart. — London: Weidenfeld & Nicolson, 1978. — ISBN 0-297-77453-0.
  • Nicolle David. The Third Crusade 1191: Richard the Lionheart and the Battle for Jerusalem. — Oxford: Osprey, 2005. — Vol. 161. — ISBN 1-84176-868-5.
  • Nicolle David. Saladin and the Saracens. — London: Osprey. — ISBN 0-85045-682-7.
  • Smail R. C. Crusading Warfare, 1097–1193. — 2nd. — New York: Cambridge University Press, 1995. — P. 162–165. — ISBN 0-521-48029-9.

Отрывок, характеризующий Битва при Арсуфе

– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.