Битва при Бадре
Битва при Бадре | |||
Итог |
победа Мухаммада | ||
---|---|---|---|
Противники | |||
| |||
Командующие | |||
| |||
Силы сторон | |||
| |||
Потери | |||
| |||
Битва при Бадре (араб. غزوة بدر)— первое крупное сражение между мусульманами и курайшитами (до данной битвы в 623—624 состоялось несколько малых столкновений между мусульманами и мекканцами), произошедшая во втором году по хиджре семнадцатого числа месяца Рамадан в пятницу утром 17 марта 624 гг. в Хиджазе (запад Аравийского полуострова). Крупная боевая победа мусульман и фактически поворотный пункт в их борьбе против курайшитов. Усилила распространение ислама вплоть до крупного поражения мусульман в битве при Ухуде (627). Мусульманская армия насчитывала 300—317 человек, 82-86 мухаджиров, 61 человек из племени Аус и 170 из племени Хазрадж.[1] Участников битвы при Бадре мусульмане называют асхаб аль-Бадр[2].
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Проверить нейтральность. На странице обсуждения должны быть подробности.
|
Содержание
Причины борьбы против курайшитов
В мекканский период деятельности Мухаммада он и его сподвижники подвергались всяческим нападкам, угрозам, бойкотам, избиению, издевательствам, угрозе смерти. Это побудило Мухаммада сначала переселить мусульман в Эфиопию (сам он остался в Мекке), а потом переселиться в Йасриб (Медину), где решили принять ислам. У Мухаммада появилась поддержка населения Медины и армия соответственно. Но армия курайшитов была более многочисленной, и первое время мусульмане собирали сведения о проходящих около Медины караванах курайшитов, а потом Мухаммад решил напасть на один из них. Такие нападения на караваны (мусульмане нападали только на караваны курайшитов) оказывали давление на верхи Мекки. Также оно могло быть вызвано ещё и тем, что у мусульман осталось много имущества в Мекке, и это было своего рода возвращением отнятого.
Особенности битвы при Бадре
Нужно заметить, что, несмотря на огромную значимость этой битвы, среди почти 1000 воинов-мекканцев (Г. Лебон указывает число 2000[3]) количество погибших составило 70 человек (Ибн Исхак говорит, что общее количество убитых курайшитов, которых им перечислили, было 50), а из чуть более 300 мусульман — 14, таким образом, из числа участвовавших в битве погибло всего 6,4 %. Правда, некоторые мусульмане, например Саад ибн Муаз, не были довольны тем, что их врагов оставляют в живых в такой важной битве. Также пророк Мухаммад, узнав, что люди из Бану Хашим и некоторые другие выступили против своей воли, не желая воевать против мусульман, запретил убивать их. По этой же причине он запретил убивать своего дядю. Среди тех, кого было запрещено убивать, был Абу аль-Бахтария, который воздерживался от нападок на пророка Мухаммада и мусульман в мекканский период. Однако тот настоял на сражении с аль-Муджаззаром ибн Зийадой аль-Балавий, союзником ансаров, побоявшись, что в Мекке будут говорить, что он бросил своего товарища, и был убит.
В жизнеописаниях говорится об участии ангелов в этой битве. Это была единственная битва, в которой ангелы принимали непосредственное участие (наличие ангелов в битве признавалось и язычниками, например Абу Суфьяном). В Сире рассказывается, например, что один маленький мусульманин взял в плен огромного курайшита, возгордившись этим, а ему кто-то заметил: «Разве ты смог бы одолеть его? Тебе помог ангел».
Боевым кличем сподвижников пророка Мухаммада был клич: «Аллаху Акбар» (Аллах Велик)
О сражении
До Мухаммада дошла весть о том, что большой караван курайшитов во главе с Абу Суфьяном ибн Харбом возвращается из Сирии. Мухаммад решил напасть на этот караван. Караван состоял из тридцати или сорока курайшитов. Но Абу Суфьян, подходящий с караваном к Хиджазу, своевременно узнал о том, что мусульмане готовятся напасть на них. Он нанял человека и послал его в Мекку, чтобы призвать курайшитов на сражение. Все знатные курайшиты собрались на битву, за исключением Абу Лахаба, который послал вместо себя аль-Аса ибн Хишама ибн аль-Мугиру. Были представители всех родов курайшитов, кроме рода Бану Адий ибн Кааб, которые не поехали.
Мухаммад выехал в понедельник, в восьмой день с начала месяца Рамадана, оставив вместо себя Амра ибн Умм Мактума. Потом вернул Абу Лабабу и назначил его главой Медины. Мухаммад вручил знамя Мусабу ибн Умайру. Перед самим Мухаммадом было два чёрных знамени. Одно у Али, другое у одного из ансаров. Количество верблюдов достигало семидесяти, но лошадей было только две (у язычников, для сравнения, было 100 коней). Сподвижники сидели по нескольку человек на верблюде. Мухаммад сидел на одном верблюде с Али и Марсадом ибн Абу Марсадом аль-Ганави. Главным по тылу был назначен Кайса ибн Абу Саасаа из Бану Мазин ибн ан-Наджжар. Знамя ансаров было у Саада ибн Муаза, как передал ибн Хишам. В Ирк аз-Зубйе они встретили кочевого араба, но не получили от него никаких сведений о враге. Когда перед Мухаммадом оказалось селение ас-Сафра, ему сказали, что там живут Бану ан-Нар и Бану Хурак — два рода из Бану Гифар; он проехал между ними, потом пересёк Зафиран и остановился. До него дошла весть о том, что курайшиты вышли на защиту своего каравана. Когда Мухаммад подошёл с мусульманами к долине Бадр, Мухаммад с одним из сподвижников уехал от войска, встретив бедуина, который рассказал им, не зная, кто перед ним, о нахождении мусульман и нахождении курайшитов. Мухаммад вернулся к остальным, а когда наступил вечер, отправил Али, аз-Зубайра ибн аль-Аввама, Саада ибн Абу Ваккаса с группой сподвижников к воде Бадра для того, чтобы они узнали о курайшитах. Те обнаружили водопой курайшитов. Там они встретили Аслама, слугу Бану аль-Хаджаж и Арида Абу Йасара, слугу Бану аль-Ас ибн Сайд, привезли их с собой и допросили. Те сказали, что из знатных курайшитов были: Утба ибн Рабиа, Шайба ибн Рабиа, Абу аль-Бухтури ибн Хишам, Хаким ибн Хизам, Науфаль ибн Хувалид, аль-Харис ибн Амир ибн Науфаль, Туайма ибн Адий ибн Науфаль, ан-Надр ибн аль-Харис, Замаа ибн аль-Асвад, Абу Джахль ибн Хишам, Умаййа ибн Халаф, Нубайх и Мунаббах — сыновья аль-Хаджажа, Сухайль ибн Амр и Амр ибн Абд Вадд, то есть вся знать Мекки. Басбас ибн Амр и Адий ибн Абу аз-Загба, посланные на разведку узнали, что курайшиты будут завтра или послезавтра.
Абу Суфьян узнал, что мусульмане близко, и свернул с дороги и поехал по побережью, оставив Бадр слева. Когда Абу Суфьян благополучно довёл караван, он послал гонца к курайшитам, приехавшим защищать их. Абу Джахль, узнав об этом, решил не возвращаться, пока не приедет в Бадр, где арабы устраивали ярмарку каждый год, пробыть там три дня, заколоть животных, поесть, попить вина, послушать музыку, рассказать о походе арабам-кочевникам, чтобы те боялись их (курайшитов). Аль-Ахнас ибн Шарик посоветовал курайшитам возвращаться, и его послушались люди из рода Бану Зухра, которые все вернулись. Также вернулся Талиб ибн Абу Талиб вместе с некоторыми людьми.
Курайшиты пошли дальше, остановились в долине за песчаным холмом аль-Аканкаль в чаше долины Йальйиль между Бадром и Аканкалем. В долине начался дождь. Из-за воды курайшиты не смогли двигаться дальше. У мусульман тоже шёл сильный дождь, из-за которого грязь прилипала к ногам, но они двигались и поэтому первыми пришли к воде. Аль-Хубаб ибн аль-Мунзир предложил военную хитрость, Мухаммад согласился. Мусульмане подошли близко к воде, потом было велено засыпать все колодцы. Тогда из колодца, у которого остановились, был построен водоём. Таким образом, вода была только у мусульман, а курайшиты остались без неё. Была поставлена палатка для Мухаммада. Курайшиты спустились с аль-Аканкаль, группа курайшитов подошла к водоёму. Все курайшиты, которые были у водоёма, были убиты, кроме Хакима ибн Хизама, который впоследствии примет Ислам. Курайшиты послали разведчика, который доложил о численности войск (около 300 человек) и посоветовал не вступать в бой. Абу Джахль настоял на сражении. Тогда курайшиты стали приходить к колодцу и стали биться. Сначала на поединок вышел один человек — аль-Асвад ибн Абд аль-Асад аль-Хазуми, против которого вышел Хамза ибн Абд аль-Мутталиб и убил его. После этого вышел Утба ибн Рабиа между своим братом Шайбой ибн Рабиа и сыном аль-Валидом ибн Утба. Он выступил вперёд шеренги и вызвал мусульман на поединок. Вышли трое ансаров, но курайшиты отказались сражаться с ними и сказали, что будут сражаться с «благородными, уважаемыми людьми племени» (или они сказали, что будут сражаться с людьми из своего племени). Пророк сказал выйти Убайду ибн аль-Харису, Хамзе и Али. Хамза сразу же убил Шайбу, а Али сразу убил аль-Валида. Убайда и Утба обменялись ударами и были ранены. Али и Хамза убили Утбу и понесли Убайду к мусульманам. Таким образом, мусульмане в поединке трое на трое одержали победу. Мухаммад приказал мусульманам не нападать без его приказа, а если их окружат, то они должны отгонять курайшитов стрелами. Он выровнял ряды мусульман, потом вошёл в палатку, где был только Абу Бакр ас-Сиддик. Мухаммад стал молиться. Первым из мусульман был убит Михджа, вольноотпущенник Омара ибн аль-Хаттаба, убитый стрелой. Потом был полный разгром курайшитов, самые знатные из них оказались в плену.
Абу Джахль, вождь язычников и наиболее ярый противник Мухаммада и его притеснитель, участвовал в битве со своим сыном Икримой. Его нашёл Муаз ибн Амр ибн аль-Джумух из племени Бану Салима, ударил его, отрубил полноги, а его сын отрубил Муазу руку. Потом раненого Абу Джахля увидел Муавваз ибн Афра, ударил его и сделал неподвижным. Муавваз говорил, что он был убит. Потом Абу Джахля увидел Абдаллах ибн Масуд, когда Мухаммад приказал разыскать его среди убитых. Абдаллах рассказывал, что увидел того на последнем издыхании. Абу Джахль в мекканский период запер Абдаллаха, мучил и бил кулаком. После короткого диалога, в котором Абу Джахль не признал своего поражения и оскорбил Абдаллаха, Абдаллах отрубил ему голову.
Тела всех убитых Мухаммад приказал сбросить в колодец аль-Калиб. Все тела были сброшены, кроме тела Умаййи ибн Халафа, так как его тело раздулось в кольчуге и заполнило её. Потом оно начало разлагаться. Тело оставили и закидали землей и камнями, зарыв ими полностью.
Результатом сражения было бегство язычников и победа мусульман. Четырнадцать мусульман погибли, из которых шестеро были мухаджирами, а восемь — ансарами. Жертвы среди многобожников: семьдесят человек были убито и столько же взято в плен.[1].
Об отношении к военнопленным
Была взята добыча и военнопленные, двое из которых были казнены. (Это были двое язычников, которые были известны своими враждебными действиями — Укба ибн Абу Муайт и ан-Надр ибн аль-Харис. Ан-Надр был одним из самых враждебно настроенных к мусульманам курайшитов, был одним из командиров в битве при Бадре, Укба, будучи родственником Мухаммада, также был одним из самых враждебно настроенных курайшитов, был известен случай, когда он оскорбил Мухаммада, плюнув ему в лицо). Пленников распределили среди своих сподвижников. Мухаммад велел обходиться с ними по-хорошему. Этот приказ был выполнен. Пленным давали хлеб, хотя сами ели финики (финики являлись очень скромной пищей, пищей для бедных). Как рассказывал Абу Азиз ибн Умайр, один из пленников, когда мусульмане приступали к обеду или ужину, давали ему хлеб, а сами ели финики, выполняя тем самым наказ Пророка в отношении пленных. Как только кому-нибудь из мусульман в руки попадал кусок хлеба, он тотчас же вскакивал и давал ему этот кусок. Абу Азиз стыдился и возвращал хлеб кому-нибудь из них, а тот снова возвращал его, даже не прикоснувшись (возможно, имеется в виду — боясь прикоснуться)[4]. Нужно заметить, что Абу Азиз был командиром группы язычников в битве при Бадре после ан-Надра ибн аль-Хариса. О подобном отношении к пленникам говорится в Коране: «Они дают пищу беднякам, сиротам и пленникам, несмотря на любовь к ней»[5]. Мать выкупила Абу Азиза за 4 тысячи дирхамов. Омар ибн аль-Хаттаб хотел выбить два передних зуба пленника Сухайла ибн Амра, чтобы тот не смог больше ораторствовать против Мухаммада, о чём сказал самому Мухаммаду, однако Мухаммад ответил, что не будет его уродовать, чтобы Аллах не сделал то же самое с ним, хотя он и Пророк. Также передавали, что он сказал, что, возможно, Сухайл ибн Амр займёт такую позицию, которую Омар не будет осуждать.
Среди попавших в плен язычников был Амр ибн Абу Суфьян ибн Харба. Абу Суфьян отказался выкупить своего сына. Саад ибн аль-Нугман ибн Аккаль из рода Амр ибн Ауф, который был стариком и принял Ислам, отправился в малое паломничество со своим сыном. Тогда Абу Суфьян ибн Харб напал на него, захватив вместе с сыном Амром, хотя курайшиты обещали не нападать на паломников, совершающих большой и малый хадж, встречая их с добром. Тогда люди из рода Бану Амр ибн Ауф пошли к Мухаммаду. Они попросили дать им Амра ибн Абу Суфьяна, чтобы обменять его на Саада. Мухаммад отдал им Амра ибн Абу Суфьяна, и те обменяли его на Саада.
Выкуп за пленных язычников составил от тысячи до четырёх тысяч дирхамов за человека. Исключение составили неимущие, которые были освобождены без выкупа (например Абу Азза Амр, который был беден и имел много детей). Среди тех, кто был освобождён без выкупа, был человек, за которого никто не пришёл с выкупом и с которого взяли слово, что он выплатит его, когда вернётся, но он ничего не заплатил.
Хадисы о битве при Бадре
Передают, что ‘Абд ар-Рахман ибн ‘Ауф, да будет доволен им Всевышний Аллах, рассказывал: «Во время сражения при Бадре мы выстроились в ряд. Взглянув направо и налево, я обнаружил, что нахожусь между двумя юношами из числа ансаров. В тот момент я подумал, что лучше бы рядом со мной находились более могучие воины. Тут один из двоих молодых людей прикоснулся ко мне и спросил: „Дядя[6], знаешь ли ты Абу Джахля?“ Я сказал: „Да. А зачем он тебе понадобился, племянник?“ Он сказал: „Я слышал, что он оскорбляет Посланника Аллаха, мир ему и благословение Аллаха. Клянусь Тем, в чьей длани находится моя душа! Если я увижу его, то не расстанусь с ним до тех пор, пока один из нас не умрет“. Я был поражен его словами, но тут второй юноша прикоснулся ко мне и спросил то же самое. Спустя некоторое время я увидел, как Абу Джахль встревоженно ходит между воинами, и сказал: „Посмотрите! Вот человек, о котором вы спрашивали меня“. Юноши бросились к нему и закололи его своими мечами до смерти. Вернувшись, они поведали об этом Посланнику Аллаха, мир ему и благословение Аллаха. Он спросил: „Кто из вас убил его?“ В ответ каждый из них сказал: „Я убил его“. Тогда он спросил: „Вы протерли свои мечи?“ Они ответили: „Нет“. Взглянув на оба меча, он сказал: „Вы оба убили его“. Затем он велел, чтобы имущество убитого досталось Му‘азу ибн ‘Амру ибн аль-Джамуху. А что касается этих молодых людей, то ими были Му‘аз ибн ‘Амр ибн аль-Джамух и Му‘аз ибн ‘Афра».(Бухари и Муслим)[7]
Передают, что Джубейр ибн Мут‘ым, да будет доволен им Всевышний Аллах, рассказывал, что Пророк, мир ему и благословение Аллаха, сказал о язычниках, захваченных в плен во время сражения при Бадре: «Если бы аль-Мут‘ым ибн ‘Адий был жив и заступился бы за этих отвратительных нечестивцев, то я отпустил бы их ради него». (Бухари)[8]
Напишите отзыв о статье "Битва при Бадре"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.muslimiman.info/ru/stories/92 Contact Support]
- ↑ Али-заде, А. А., 2007.
- ↑ [kek.ksu.ru/Student/Islam/islam_ii_1_3.html islam_ii_1_3]
- ↑ Ибн Хишам, «Жизнеописание Пророка Мухаммада», глава «Добыча и пленные», перевод Гайнуллин Нияз Абдрахманович
- ↑ Коран, сура «Человек»(76), аят 8
- ↑ подразумевается братство всех мусульман и различие в возрасте между этим юношей и ибн ‘Ауфом
- ↑ «Сахих» Бухари и Муслима, также см. БУЛУГ АЛЬ-МАРАМ МИН АДИЛЛАТ АЛЬ-АХКАМ, хадис № 1280, перевод Э. Кулиев
- ↑ «Сахих» Бухари, также см. БУЛУГ АЛЬ-МАРАМ МИН АДИЛЛАТ АЛЬ-АХКАМ, хадис 1286
Литература
- Али-заде, А. А. Бадр : [[web.archive.org/web/20111001002811/slovar-islam.ru/books/b.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
Координаты: 23°44′ с. ш. 38°46′ в. д. / 23.733° с. ш. 38.767° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=23.733&mlon=38.767&zoom=14 (O)] (Я)
Отрывок, характеризующий Битва при Бадре
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.