Битва при Ватерберге

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Ватерберге
Основной конфликт: Восстание племён гереро и нама (1904—1907)
Дата

11 августа 1904 года

Место

20°31′00″ ю. ш. 17°14′00″ в. д. / 20.51667° ю. ш. 17.23333° в. д. / -20.51667; 17.23333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-20.51667&mlon=17.23333&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 20°31′00″ ю. ш. 17°14′00″ в. д. / 20.51667° ю. ш. 17.23333° в. д. / -20.51667; 17.23333 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-20.51667&mlon=17.23333&zoom=14 (O)] (Я)
Ватерберх, Германская Юго-Западная Африка (современная Намибия)

Итог

Полная победа немецкого экспедиционного корпуса

Противники
Германская империя Ополчение народности гереро
Командующие
генерал-лейтенант Лотар фон Трота Самуэль Махареро
Силы сторон
2,000 3,500 - 6,000 не считая членов семей
Потери
Несколько десятков убитых и раненых Неизвестно

Битва при Ватерберге — сражение между немецкими экспедиционными войсками в Германской Юго-Западной Африке и ополчением народности гереро 11 августа 1904 года, оказавшееся крупнейшим и решающим сражением во время подавления восстания гереро. Бой окончился тяжёлым поражением африканцев и фактическим окончанием их организованного сопротивления в этой кампании.





Предыстория

В декабре 1884 года Германия объявила Юго-Западную Африку своей колонией и приступила к её активному освоению, обычно ни в малейшей степени не считаясь с интересами туземного населения — народностей гереро, нама и др. Африканское население сгоняли с земель, подвергали полной дискриминации.

Недовольство гереро в конце концов вылилось в восстание, начавшееся в январе 1904 года. Племенные отряды гереро напали на несколько немецких поселений, убив более 120 человек, включая женщин и детей. Они заняли ряд важных пунктов, блокировав Виндхук.

Вождём гереро с 1890 года был Самюэль Махареро (1858-1923), немецкий ставленник, первое время проводивший курс на сотрудничество с колониальными властями. Пользуясь немалым авторитетом среди своего народа, он предпринимал меры по консолидации разрозненных племён гереро в единую общность. Открытое и беззастенчивое ущемление немцами прав коренного населения постепенно привело Махареро к смене настроений — в конце концов именно он стал во главе восстания.[1]

Губернатор колонии Т.Лейтвейн на первом этапе кампании сам возглавил карательные силы. Свои немногочисленные войска он разделил на три группы — восточную, западную и главную. Восточная группа в марте-апреле 1904 г. понесла серьёзные потери в постоянных стычках, а также крайне сильно пострадала от болезней, в первую очередь тифа, так что в ней осталось лишь около трети первоначального состава. Западной группе пришлось объединиться с центральной. 9 апреля гереро атаковали её при Онганьире, а 13 — при Овиумбо. Оба боя сложились неудачно для немецкого отряда и Лейтвейн был вынужден отступить, хотя его политика позволила договориться с частью повстанцев и заставить одно из племён гереро сложить оружие.

Неспособность подавить восстание имевшимися в колонии силами заставила Берлин всерьёз задуматься над ситуацией в Юго-Западной Африке. Было решено разделить должности командующего войсками и губернатора — Лейтвейн был оставлен на своём посту, но от командования отстранён, а руководить войсками был отправлен генерал-лейтенант Адриан Дитрих Лотар фон Трота.[1] Экспедиция, по ряду данных, была профинансирована «Дойче-Банком» и снаряжена фирмой «Вурманн»[2][3].

Фон Трота, выходец из знатного прусского рода, давшего Германии нескольких видных военных деятелей, был к тому времени уже заслуженным и опытным офицером. Участник Австро-прусской и Франко-прусской войн, он обладал большим опытом и колониальных кампаний — возглавлял карательные силы при подавлении восстания в Германской Восточной Африке и командовал бригадой, входившей в состав международных сил, подавлявших в Китае Ихэтуаньское восстание. В колониях он зарекомендовал себя как крайне энергичный и решительный и столь же безжалостный военачальник. Современники считали, что назначение фон Трота в Юго-Западную Африку было правильным выбором. Новый немецкий командующий прибыл в колонию 11 июня 1904 года вместе с войсками — более 2 тыс. чел. с 2,5 тыс. лошадей и большим грузом необходимого снаряжения. Это была уже серьёзная группировка по сравнению с той, что находилась в распоряжении Лейтвейна. В середине июля фон Трота начал выдвижение в сторону земель, занятых гереро.

Силы сторон

Под командованием фон Трота находилось чуть больше полутора тысяч бойцов из Германии — 6 кавалерийских батальонов, 3 пулемётных роты и 8 артиллерийских батарей. Колониальные войска в сражении непосредственно не участвовали, хотя с основной колонной находилось до 500 чел. вспомогательного туземного состава. Эти небольшие силы были хорошо оснащены. Они имели 1625 винтовок, 30 артиллерийских орудий и 14 пулемётов.[1] Расчёты некоторых орудий и пулемётов были укомплектованы моряками. Германский корпус был в полной мере обеспечен боеприпасами.

Гереро выставили превосходящие силы, по разным данным от 3 до 6 тыс. чел. бойцов. Поскольку многих воинов в походе сопровождали семьи, то общее количество гереро в районе сражения могло составлять 25-50 тыс. чел.[1] Эти крупные силы, впрочем, очень уступали корпусу фон Трота в качественном отношении. Об артиллерии или пулемётах не было и речи, хотя стрелковое вооружение гереро было достаточно современным, большинство воинов имели винтовки. При этом многие были вооружены традиционным холодным оружием, например палицами кирри. Почти все воины были пешими, поскольку кавалерии как рода войск у гереро не было в принципе, хотя существовала конная разведка. Несмотря на высокий боевой дух и решимость сражаться, уровень организации и дисциплина племенного ополчения были весьма низкими. Сказывалась и нехватка боеприпасов. На стороне войска Махареро были хорошее знание местности и полный контроль над колодцами и источниками, но это не уравнивало силы.

Ход сражения

Встреча с гереро произошла на сильно пересечённой местности на границе пустыни Омахеке к юго-востоку от городка Очиваронго. Немецкие силы были разделены на 4 колонны, что позволило фон Трота начать окружение сил Махареро. Войска противников вошли в соприкосновение 4 августа, но несколько дней ограничивались стычками небольших отрядов и маневрированием.

Основная часть сражения развернулась на склонах горного массива Ватерберг. 10 августа немецкий дозор установил контроль над этой высотой и поместил на ней гелиограф, что позволило быстро сообщать командованию обо всех передвижениях гереро. 11 августа около 02.45 фон Трота начал решающее наступление. Часть его сил зашла в глубину расположения повстанцев и довольно неожиданно оказалась в сложном положении. Гереро контратаковали около 08.45 и вскоре разгорелся жестокий бой, некоторым немецким подразделениям пришлось драться почти в окружении. Особенно пострадала 11 рота 3 батальона 1 полка, которая вела ближний бой, переходивший в штыковые схватки; в ней выбыли из строя все офицеры.

Ближе к 10 часам немцы, развернув артиллерию, начали планомерный обстрел сил гереро. В ответ на это Махареро приказал атаковать прежде всего батареи противника, что привело к ожесточённым схваткам почти у самых орудий. Немцы бросили в бой буквально все свои силы до последнего человека, что позволило им отстоять орудия, хотя положение временами было для них критическим. Более того, главная колонна фон Трота оказалась к 15 часам в положении полного окружения.

Однако качественное превосходство немецких солдат и огневая мощь их артиллерии постепенно измотали гереро и те ослабили натиск. После 16 часов немцы захватили два важных источника воды и на этом новом рубеже отбили мощную атаку гереро. Махареро предпринял новую атаку на главную колонну, но немцы уже прочно овладели инициативой и гереро отступили. Была отбита также атака гереро на немецкий обоз. Попытки Махареро перегруппировать свои силы были парированы германским артиллерийским огнём.[1]

К вечеру 11 августа поле боя осталось за немцами, которые расположились на месте сражения лагерем и готовились к продолжению боя на следующий день. Однако гереро отступили. Фон Трота оставил им одну дорогу для отступления — в безводные пустынные районы, куда Махареро и был вынужден ретироваться.

Немецкие потери за 11 августа составили 26 убитыми (в том числе 5 офицеров) и 60 ранеными (7 офицеров). Количество погибших 10 августа, а также в течение следующих нескольких дней после сражения, осталось неизвестным. Потери гереро остались совсем неизвестными, но они были явно тяжелее, чем у противника. При этом, как показали дальнейшие события, отступление по пустыне оказалось для них гораздо более гибельным, чем битва.

Итоги и последствия

Гереро понесли тяжёлое поражение. Несмотря на то, что потери в ходе самой битвы были у них не очень велики, ополчение гереро было дезорганизовано и утратило способность к продолжению скоординированного сопротивления. Показательно, что Махареро после боя сумел собрать вокруг себя только 1000 воинов.

Немецкие карательные части приступили к «зачистке» территорий, прежде населённых гереро. Немецкое командование во главе с фон Трота развернуло кампанию по полному устранению гереро с их земель. 2 октября фон Трота издал печально известный «указ о ликвидации», в котором провозглашал[4]:

Все гереро должны покинуть эту землю… Любой гереро, обнаруженный в пределах немецких владений, будь он вооружен или безоружен, со скотом или без него, будет застрелен. Я не буду принимать больше ни детей, ни женщин…

Махареро, вместе с примерно 1000 чел., сумел уйти и пересечь пустыню Калахари, укрывшись в британских владениях.

Оставшихся в пределах германской колонии гереро отправили в концлагеря, заставив работать на немецких предпринимателей. Многие погибли от непосильного труда и истощения. В ходе этой войны народность гереро была почти полностью истреблена и составляет сегодня в Намибии лишь небольшую долю населения[5].

См. также

Напишите отзыв о статье "Битва при Ватерберге"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 [www.namibia-1on1.com/battleofwaterberg.html Battle of Waterberg Namibia]
  2. [www.newsru.com/world/12jan2004/gerero.html Народ гереро требует от Германии 4 млрд долларов в качестве компенсации за геноцид] // NEWSru, 12 января 2004
  3. [www.uni-kassel.de/fb5/frieden/regionen/Namibia/kristen.html Claus Kristen. Waterberg 1904] // Uni Kassel, 2004
  4. [news.bbc.co.uk/1/hi/world/Africa/3388901.stm Germany regrets Namibia «genocide»] // BBC News, January 12, 2004
  5. [www.dw-world.de/dw/article/0,,1295498,00.html Первые концлагеря построили сто лет назад в Африке] // Deutsche Welle, 11 августа 2008

Отрывок, характеризующий Битва при Ватерберге

С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.