Битва при Гавгамелах

Битва при Гавгамелах
Основной конфликт: Походы Александра Македонского
Ян Брейгель Старший. «Битва при Иссе» или «Битва при Арбелах» (1602)
Дата	1 октября 331 до н. э.
Место	Гавгамелы (рядом с г. Эрбиль в Иракcком Курдистане)
Итог	победа Македонии
Противники
Македония, Коринфский союз Персия
Командующие
Александр Македонский царь Дарий III
Силы сторон
40 тыс. пеших, 7 тыс. конных 100 тысяч конных и 400 тысяч пеших (Юстин) 45 тысяч конницы и 200 тысяч пехоты (Курций) 60—80 тысяч пехоты, до 15 тысяч конницы, 200 боевых колесниц, 15 боевых слонов (БСЭ)
Потери
1200 убитых 30 тысяч убитых (Арриан) 40 тысяч убитых (Курций)

Би́тва при Гавгамелах (битва при Арбе́лах, 1 октября 331 до н. э.) — решающее сражение между армиями Александра Македонского и персидского царя Дария III, после которого империя Ахеменидов прекратила своё существование. Является выдающимся примером военного искусства. У античных авторов упоминаются Арбелы как место битвы. Однако Плутарх в книге «Сравнительные жизнеописания» указывает именно Гавгамелы говоря, что Арбелы упоминаются ошибочно по причине их большей благозвучности.

Предыстория и место битвы

Македонский царь Александр Великий вторгся в Азию через пролив Геллеспонт весной 334 до н. э. После разгрома персидских сатрапов вскоре после сражения на реке Граник он овладел всей Малой Азией, а затем год спустя в битве при Иссе нанес сокрушительное поражение войску во главе с персидским царем Дарием III. Дарий спасся бегством вглубь своей обширной империи, и пока он собирал новую армию из подвластных ему народов, Александр захватил Финикию, Сирию и Египет. Александр не мог преследовать Дария, пока сильный флот персов представлял угрозу в Средиземном море, а многие города оставались союзниками или вассалами Дария. Сам персидский царь, похоже, не стремился как можно скорее отвоевать свои владения, а взял на вооружение скифскую стратегию — заманить неприятеля вглубь враждебной территории, измотать и добить. Предложения о мире и разделе империи, которые Дарий посылал Александру, свидетельствовали о неуверенности персидского царя в собственных силах. Но Александр не соглашался: ему было мало половины империи.

В 331 до н. э. Александр, обезопасив и упрочив тыл, повел армию в центр Персидской империи. Персидский сатрап Мазей мог помешать македонянам переправиться через Евфрат, но вместо этого отошёл. На другой большой реке, Тигре, персы также не сделали попытки задержать Александра. Возможно, Дарий желал выманить Александра на равнину, удобную для действий больших масс кавалерии.

После форсирования Тигра Александр нашёл персидское войско во главе с Дарием на равнине в 75 км к северо-западу от городка Арбелы (соврем. Эрбиль в Иракском Курдистане), известного своими древними культами. Арбелы располагались на пересечении стратегических дорог, здесь было удобно собирать отряды с разных концов Персидской державы. Расположение места битвы, именуемое античными авторами как Гавгамелы, точно не установлено.

Плутарх приводит версию толкования Гавгамелы: «Название это на местном наречии означает „Верблюжий дом“, так как один из древних царей, спасшись от врагов на одногорбом верблюде, поместил его здесь и назначил на его содержание доходы с нескольких деревень.»

Арриан сообщает, что Гавгамелы — это большое селение, расположенное у реки Бумела.

В отличие от прочих сражений античности день битвы точно определен благодаря записи в астрономическом дневнике, который вели жрецы в Вавилоне. 1 октября 331 до н. э. произошла битва при Гавгамелах, положившая конец более чем 200-летней Персидской державе, раскинувшейся от Эгейского моря на западе до полусказочной Индии на востоке.

Силы противников

Македоняне

Согласно Арриану, армия Александра насчитывала 47 тыс. человек (40 тыс. пехотинцев и 7 тыс. всадников) Построение первой линии македонской армии сильно не отличалось от предыдущих битв.

• Центр: стояли 6 полков фаланги.
• Левый фланг: под командованием Пармениона состояло из фессалийской конницы.
• Правый фланг: возглавлялся самим Александром, здесь находились 8 или 9 эскадронов гетайров и корпус щитоносцев.

Впереди первой линии в рассыпном строю находились лучники и метатели дротиков. Чтобы противостоять огромной армии персов на равнине, Александр выстроил вторую линию войск на обоих флангах с задачей прикрыть тыл первой линии. Во вторую линию он поставил отряды фракийцев, иллирийцев, греков и легкую наемную кавалерию. Части фракийцев он назначил охранять обоз, помещённый на холме недалеко от войска.

Персы

Юстин называет численность войск Дария: 100 тысяч конных и 400 тысяч пеших. Вероятно, эти цифры подсчитаны на основе слов самого Дария перед битвой, что он выставил десять своих солдат против каждого македонянина. Арриан ссылается на слух, что у Дария было 40 тысяч конных и миллион пехоты, а также вполне реальные 200 серпоносных колесниц и 15 слонов (слоны в битве не участвовали и были захвачены македонянами). Диодор и Плутарх также повторяют слух о миллионной армии персов. И только Курций приводит относительно умеренные цифры у персов 45 тысяч конницы и 200 тысяч пехоты.

Среди народов в войске Дария были бактрийцы и согдийцы Бесса, саки Мавака (азиатские скифы), инды из Арахозии, мидяне, парфяне, гиркане, кавказские албаны, тапуры, армяне, карийцы, кадусии, люди с Красного моря.

• Центр: персидское войско находился сам Дарий с отрядом «родственников» (знатные всадники) и личной гвардией из персов-соплеменников, древнегреческие наёмники-гоплиты (2000 под командованием фокейца Патрона и этолийца Главка), за ними стояли легковооруженные отряды других народов и инды с 15 слонами, а впереди лучники-марды и 50 колесниц.
• Левый фланг: под командованием Орсина была сосредоточена тяжелая кавалерия из 2 тысяч массагетов (массагетами здесь Арриан называет северо-иранские племена, их всадники и лошади были покрыты броней), 9 тысяч конных бактрийцев и 5 тысяч других всадников, пехотные отряды и сотня колесниц.
• Правый фланг: под командованием Мазея были выстроены армянская и каппадокийская конница и 50 колесниц, также мидяне, парфяне, сирийцы и другие воины из центральных областей Персидской империи.

Ход битвы

Ход сражения описан у Арриана, Курция, Диодора, Плутарха и кратко у Юстина.

Когда противоборствующие армии встретились на расстоянии около 6 км, Александр дал отдых войскам в укрепленном лагере. Персы, опасаясь внезапной атаки Александра, напряженно простояли день и ночь в полном вооружении в чистом поле, так что к утреннему сражению оказались морально надломлены усталостью и страхом перед македонской армией.

Сражение началось атакой серпоносных колесниц, на которые Дарий возлагал особые надежды. Македоняне подготовились к встрече с ними. Часть лошадей обезумела от крика и шума, поднятого фалангитами, повернула назад и порезала свои же войска. Другая часть лошадей и возниц была перебита легкой пехотой македонян на подходе к основному строю. Тех же лошадей, которые сумели ворваться в ряды фаланги, солдаты поражали длинными копьями в бока, либо расступались и пропускали в тыл, где их затем изловили. Лишь немногим колесницам удалось посеять смерть в рядах македонян, когда, по образному описанию Диодора, «серпы нередко резали по шеям, посылая головы скакать по земле с ещё открытыми глазами.»

Мазей сумел обойти левый фланг македонян и потеснить их кавалерию. Парменион дрался в окружении с превосходящим противником. Около 3 тысяч всадников Мазея прорвались к обозу македонян, где завязался жаркий бой в отрыве от основного сражения. Персы грабили обоз, и чтобы отбить его, македоняне ограниченными силами делали вылазки из своего боевого построения.

На правом фланге Александр совершает тактический манёвр, представляющий загадку для историков. По словам Арриана, Александр в ходе сражения двинул правое крыло ещё правее. Согласно Полиену, Александр совершил этот манёвр вынужденно, чтобы обойти местность, которую персы заминировали железными шипами против лошадей. Неизвестно, вёл ли он подразделения компактно, обнажая правый фланг пехоты, или растягивал войска по фронту. Во всяком случае сам он с гетайрами в столкновение не вступал. Персы упорно пытались обойти Александра справа, послали бактрийцев и скифов (или массагетов), чтобы выдавить македонскую конницу на шипы.

Персидскую кавалерию связала боем конница из 2-й линии македонской армии. По словам Курция, часть бактрийской конницы с крыла, противостоящего Александру, Дарий послал на помощь своим в бой за обоз. В результате сосредоточения персидских всадников на правом фланге Александра и ухода бактрийцев к обозу, в передней линии персидского войска образовался разрыв, куда Александр направил удар своих гетайров с частью поддерживающей пехоты. Удар был направлен на царя Дария.

В схватке возничий Дария был убит дротиком, однако персы приняли его смерть за смерть персидского царя. Паника охватила их ряды. Левый фланг персов стал разваливаться и отступать. Увидев это, Дарий обратился в бегство, после чего побежали и его войска, находившиеся рядом. Из-за облака пыли и большой территории сражения персы правого крыла не видели бегства своего царя и продолжали теснить Пармениона. Александр повернул гетайров и ударил по центру персидского войска, чтобы облегчить положение своего полководца. Вскоре, прознав про Дария, Мазей отступил в порядке, а Александр возобновил преследование царя персов в сторону Арбел.

Итоги битвы

По Арриану Александр потерял 100 человек только среди гетайров и половину конского состава кавалерии гетайров, тысячу лошадей. Персов же пало по слухам до 30 тысяч человек, и ещё больше взято в плен. Курций увеличивает число погибших персов до 40 тысяч и оценивает потери македонян в 300 человек. Диодор сообщает о 500 погибших у македонян и 90 тысяч у персов, большое количество солдат Александра, включая Гефестиона, Пердикку, Манида и Кена получили ранения. Неизвестный автор папируса приводит потери македонян в 200 всадников и 1000 пехотинцев.

Сомнительно, чтобы победители подсчитывали трупы врагов на поле боя; собственные же потери искажены неопределенностью с тем, кого учитывали среди павших, только ли знатных македонян-гетайров, или павших из Македонии, или всех, включая греков и варваров в рядах армии Александра. Консервативный подход позволяет оценить потери армии Александра Македонского в 1200 человек (из них 100 гетайров); персов погибло если и не 30 тысяч, то по меньшей мере в 10—20 раз больше, чем у македонян.

После битвы при Гавгамелах Александру сдался Вавилон и другие города Персидской империи, причем персидские вельможи присягают на верность Александру — новому повелителю Азии. Царь персов Дарий III бежал на восток в надежде собрать там армию, но был захвачен, а затем и убит собственным сатрапом Бессом. Персидская держава прекратила своё существование.

В культуре

Битва при Гавгамелах показана в историческом фильме Оливера Стоуна «Александр» (2004 г.).

Ссылки

• [militera.lib.ru/h/arrian/index.html Арриан,] Поход Александра. — М.: МИФ, 1993. Кн.3.
• [militera.lib.ru/h/rufus/index.html Квинт Курций Руф] История Александра Македонского. — М.: Издательство МГУ, 1993
• [perseus.mpiwg-berlin.mpg.de/cgi-bin/ptext?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0084&query=book%3D%2310 Diodorus Siculus], Book XVII, с сайта проекта Perseus
• [www.livius.org/aj-al/alexander/alexander_z7.html Battle of Gaugamela ] from Livius on ancient history by Jona Lendering
• [www.vzmakh.ru/parabellum/n16_s1.shtml Состав и численность персидской армии при Гавгамелах]

Отрывок, характеризующий Битва при Гавгамелах

Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».