Битва при Дервенакии

Битва при Дервенакии
Основной конфликт: Война Греции за независимость
Карта битвы при Дервенакии
Дата	26 июля (8 августа) — 28 июля (10 августа) 1822 года
Место	Дервенакия, Пелопоннес, Греция
Итог	Решающая греческая победа
Противники
Греция Османская империя
Командующие
Теодорос Колокотронис Никитас Стамателопулос Д. К. Ипсиланти Папафлессас Махмуд Драмали Паша
Силы сторон
8 000—10 000 30 000, включая 6 000 единиц конницы
Потери
неизвестны Более 20 000, разгром сил Драмали-паши

Битва при Дервенакии (греч. Μάχη των Δερβενακίων) — сражение, состоявшееся 26 июля (8 августа) — 28 июля (10 августа) 1822 года и закончившееся победой греческих сил над османскими войсками, одно из важнейших событий Освободительной войны Греции 1821—1829 годов. Разгром сил Драмали-паши спасло сердце Греческой революции, полуостров Пелопоннес, который остался под греческим контролем до прибытия египетсткой армии Ибрагима-паши в 1825 году.

Предыстория

Восстание на полуострове Пелопоннес началось в марте 1821 года. Теодор Колокотрони организовал блокаду турецкого оплота на полуострове — Триполи. Попытки турок пройти через Среднюю Грецию и снять осаду с Триполи оказались безуспешными после сражений с иррегулярными греческими отрядами (Битва при Аламане, Битва при Гравии, Сражение при Василика). Повстанцы взяли Триполи и установили почти полный контроль над полуостровом.

Драмали-паша

После того как сепаратист Али-паша Тепеленский в городе Янина, Эпир был побеждён султанскими силами, освободившиеся османские силы и мобилизованные подкрепления были переориентированы на юг. Командование группировкой было поручено Махмуду Драмали-паша (родился в городе Драма, отсюда его имя). Победителю Али-паши и последнему правителю Пелопоннеса, Хуршиту-паше, султан предписал оставаться в городе Лариса, для обеспечения снабжения экспедиционных сил. Греция не видела турецких сил подобного масштаба в течение века, с последних турецко-венецианских войн. Эта группировка османских сил насчитывала 30 тысяч (по некоторым данным 40 тысяч) солдат. 3/4 турок были при конях, но кавалерия как таковая насчитывала 8 тысяч клинков. За армией с припасами шли 30 тысяч мулов и 500 верблюдов.

Leake пишет, со слов турецкого врача, что армии и обозам понадобилось 5 дней, чтобы перейти мост реки Аламана.

Половину армии Драмали-паши составляли разношерстные мусульмане Балкан, но костяком его армии служили отборные 8 тысяч кавалеристов и 7 тысяч албанцев, опытных в ведении горной войны. Значение, которое турки придали армии Драмали, подчеркивало присутствие ещё 7 пашей, включая Эрип Ахмет-паши, бывшего министра внутренних дел.

Преждевременные празднования

Перед Драмали-пашой была поставлена задача: подавляя восстание на своем пути, пройти через Восточную Среднюю Греция, выйти к городу Коринф, снять осаду с крепостей города Нафплион и отбить у греков столицу Пелопоннеса, город Триполи.

Драмали выступил из города Ламия в конце июня 1822 года, прошёл через область Беотия и 1 июля сжег Фивы. Он не предпринял попыток отбить у греков Афинский Акрополь, который пал в руки повстанцев 21 июня. Но пока что его армия не встречала сопротивления.

Две дороги вели на Коринфский перешеек: Первая, через прибрежные Скироновы скалы (мифологическое Прокрустово ложе. Но с древности все армии избегали его. Другая, через горы Герания. По следам Драмали шли со своими отрядами (забывший об обидах греческого правительства) Андруцос и Никитарас, ожидая что греки остановят Драмали и они ударят ему в тыл.

Греки послали силы остановить Драмали в проходах гор Герания. Правительство поручило командование двум полководцам: Первый, Секерис, Георгиос, был парижским студентом, когда Николаос Скуфас в Москве в 1814 году посвятил его в Филики Этерия. Секерис был патриотом, но никаким военным опытом не располагал. Второй, Паламидис, был писарем (в будущем, при короле Оттоне станет министром). Кроме военного опыта, он не располагал ещё и мужеством, но именно он и был назначен командиром. Под их командованием было 650 повстанцев, но как только 6 июля показалась армия Драмали, несостоявшиеся герои разбежались, распространяя панику на своем пути. Единственное, что немного задержало Драмали, это флаги развевающиеся на брошенных позициях. В тот же день армия Драмали вошла в Коринф.

Драмали послал Хуршиту, а тот в свою очередь султану, весть что с восстанием покончено. Дворцы украсились флагами, в мечетях пели благодарствия Всевышнему. Одним из первых рэйс-эфенди (министра иностранных дел) поздравил посол Британии Страгфорд.

Акрокоринф

Крепость города Коринфа, Акрокоринф была взята повстанцами сразу после падения Триполи. Её положение было первостепенной важности на пути к Аргосу и Нафплиону. Было бы естественно если правительство разместило здесь отборный гарнизон, во главе с испытанным военачальником. Но правительство выделило для этой цели только 150 человек и главное, верное своей неприязни к военачальникам, поручило командование самому непригодному для этой цели — дьякону Якову Теодоридису.

Но у Теодоридиса и мысли не было защищаться и задержать Драмали. В крепости держали самого богатого бея Пелопоннеса — Кямил-бея, и его гарем. Кямил-бей никак не соглашался указать где скрыты его сокровища. Теодоридис в панике даже не подумал что Кямил-бея и гарем можно будет обменять и решил разделаться с беем и гаремом, и взорвать пороховой погреб. Бей был убит, но гарем не тронули, и Теодоридис переспав с женой бея и её служанкой «забыл» взорвать погреб. Акрокоринф в ночь позорного бегства 7 июля остался с открытыми воротами.

Не веря своему везению Драмали вошёл в крепость. Ему достались и сокровища Кямила и его молодая вдова. Как свадебный подарок, Драмали предоставил невесте, за поруганную честь, греческих пленных, мужчин и женщин, которых живыми замуровали в стены.

Нафплион

С приближением Драмали правительство покинуло Коринф и перешло в Аргос. В нескольких километрах от Аргоса, осажденные и изможденные голодом турки были готовы сдать крепости Нафплиона.

18 июня было согласовано предоставить туркам 13 кораблей и перевезти их в Азию. Островок-крепость Бурдзи перешла сразу в руки греков. Но соглашение по основной крепости Паламиди приняло не военный, а коммерческий характер. 1/3 имущества оставалась в руках турок, а 2/3 должно было перейти в руки греков. «Комитет описи», в сопровождении 100 повстанцев вошёл в крепость. Но турки получили доступ к продуктам и стали тянуть.

7 июля, на следующий день после взятия Коринфа, 49 турецких всадников появились у Нафплиона. Осажденные турки, которые уже успели запастись продовольствием, арестовывают «комитет описи».

С приближением турок, министры, депутаты и простой народ бегут из Аргоса к прибрежному Милус. Дмитрий Ипсиланти, на коне, носится по улицам: «верные Отечеству, следуйте за мной». Но и у берега политики чувствуют себя в опасности, грузятся на корабли и уходят на остров Идра. В эти драматические часы, когда Отечество было в опасности, основная забота политической бюрократии была целостность архивов. Политики звали с собой и Дмитрия Ипсиланти, но он остался на берегу.

Колокотронис

Старик Колокотронис, как и многие военачальники, был гоним новоиспеченной политической бюрократией. Осознав угрозу которая нависла над революцией и Отечеством, Колокотронис, забыв об интригах и обидах, начал мобилизацию повстанцев. Народ, также забыв о новоиспеченных министрах, обратился за спасением к своим естественным вождям. Утром 8 июля, у Калавритских ворот Триполи, Колокотронис обратился к 2 тыс. бойцов и населению:

«Эллины, эти персияне и какламаны, что идут, намного худшие воители, нежели местные мусульмане, которых мы победили, и несут с собой богатства. Знаете кто их заполучит? Те кто первыми пойдут на них.»

Колокотронис командует своему родственнику, Антонису Колокотронису, с 300 бойцами занять позицию у Святого Георгия, Немея. Организация лагеря у Святого Георгия, на самой критической позиции от Коринфского перешейка к Аргосу, говорит о том, что Колокотронис уже тогда вынашивал стратегический план окружения Драмали-паши.

Затем Колокотронис посылает Плапутаса на помощь Акрокоринфу. Он и подумать не мог о том, что крепость была сдана без боя. Плапутас получив это печальное известие он разбил лагерь в Като Белеси.

9 июля Колокотронис, с 200 бойцами и под своим флагом, выступил из Триполи в направлении Аргоса. Армия которую содержало правительство в Аргосе разбежалась.

Возле Милус Колокотронис встретился с не последовавшими за правительством на корабли вождями. Это были Д. Ипстиланти, Петробей, Папафлессас, Креватас и сын Колокотрониса, Панос. С вождями было 500 бойцов. На вопрос Колокотрониса, почему они идут в обратном направлении от противника, ответ вождей был: «Забудь о том, что тебе сделало правительство. От тебя мы ожидаем спасения Отечества. Тебя ждут эллины. Веди нас».

План Колокотрониса

На совете 10 июля все, без возражений, приняли план Колокотрониса. Силы, которые должны были противостоять Драмали, состояли из недисциплинированных отрядов с часто недисциплинированными командирами. Единственной приемлемой и знакомой тактикой была партизанская война. Было очевидно, что Драмали войдет в Аргосскую равнину, чтобы снять осаду с Нафплиона, а затем пойдет на Триполи. Взяв Триполи, он один за другим будет подавлять оставшиеся очаги восстания. Следовало перекрыть все дороги ведущие из Аргоса вглубь полуострова. Это лето, к счастью для греков, оказалось самым жарким за многие десятилетия. Все колодцы были сухими. Следовало перекрыть и доступ к воде.

Но Колокотронис мыслил не только об обороне. Для осуществления его плана следовало задержать Драмали как можно дольше на Аргосской равнине. Колокотронис решил что Драмали не двинется дальше, если не возьмет под контроль крепость Аргоса. Вызвав Захаропулоса он дал ему команду с 100 бойцами занять крепость. Ответом было: «мы пойдем, но пропадем». Тактика выжженой земли была применена по всей Аргосской равнине. Были выжжены все склады, посевы, трава и даже камыши.

По мере того как силы Драмали входили на равнину, отряды повстанцев ставили заслоны вокруг неё, в горах. Дервенакия не были подарком судьбы, а стратегическим шедевром всей военной жизни Колокотрониса.

Действия Драмали

340 км от моста Аламаны до Коринфа, Драмали прошёл всего за 10 дней. Дав людям и животным передышку, Драмали созвал военный совет, чтобы определить будущие действия.

Многие из его офицеров, во главе с Юсуф-пашой из города Патры, советовали ему сделать Коринф своей базой и с помощью морских сил в Коринфском заливе изолировать Пелопоннес, и только после этого идти на Триполи. Драмали игнорировал эти советы и, полный уверенности в своих силах, решил идти далее, в область Арголида.

11—12 июля армия Драмали прошла теснину Дервенакия, но уже 8 июля его кавалерийский авангард снял осаду с Нафплиона.

В Средней Греции

Однако первый колокол по армии Драмали прозвучал в тылу, в Средней Греции. Там на перевале в Герания, пройденном без боя, Драмали оставил гарнизон в 300 солдат. 9 июля местные жители смыли позор, перебив гарнизон и захватив пушки. Отряд в 400 солдат посланный Драмали, чтобы отбить перевал, попал в засаду и также был перебит. Конвой в 360 животных был перебит на перевале горы Киферон.

В Беотии повстанцы организовали заслоны у сожжённых Фив. 1 тысяча афинян и мегарийцев заняли перевал на горе Патерас. Никитарас, который следовал по пятам Драмали, сумел проскользнуть через Коринфский перешеек и соединился с Колокотронисом 16 июля. С собой Никитарас принес и письмо от «предателя» Андруцоса: «посылаю вам 30 тысяч турок, чтобы вы помирились. Делайте с ними что хотите. Я беру на себя не пропустить Хуршита и других».

Крепость Аргоса

Ипсиланти, Яннис Мавромихалис, Панос Колокотронис со своими отрядами, после того как выжгли равнину, заперлись в крепости, вместе с начальным гарнизоном.

Драмали вошёл в Аргос 13 июля. Вокруг все было выжжено и привыкший к тому что не встречал до того сопротивления, Драмали был весьма удивлен, что греки собрались защищать столь слабую и без орудий крепость. Начав артиллерийский обстрел, Драмали дает команду атаковать, но осажденные не только отбивают аттаку, но совершают вылазки-контратаки. У осаждённых были кое-какие продукты, но с водой было плохо и они цедили жижу со дна колодца. Ночью к ним пробился Плапутас с провизией. Но это не спасало положение. Было принято решение Исиланти, Мавромихалису и Паносу с 450 бойцами пробиваться, что они и сделали, совершив ночную атаку, и пробившись с малыми потерями.

На следующий день, разъяренный Драмали дал приказ любой ценой взять «эту рухлядь», которая задерживала его на равнине. Перед рассветом он лично повел турок в атаку, но осажденные отбили её и Драмали с позором ретировался.

Кефалари — победа турок

Греческий лагерь в Милус насчитывал уже 5 тысяч человек. Колокотронис дал команду перейти в Кефалари, ближе к Аргосу. Одновременно Колокотронис получил новость, что турки оттеснили Антониса Колокотрониса от Дервенакия. Рушился его план западни. Не теряя ни минуты, «Старик» с несколькими бойцами в ночь с 18 на 19 июля, верхом, пересек равнину через турецкие позиции и прибыл в Св. Георгий.

В тот же день, когда Колокотронис прибыл в Св. Георгий, Петробей принял решение атаковать турок из Кефалари и вызволить осажденных в крепости Аргоса. Объединённые силы греков достигли 8 тысяч. Повстанцы шли 3-мя колоннами. В одной из них было 150 добровольцев из греков Египта.

В начале все шло хорошо. Повстанцы взяли батареи на холме Пророка Ильи, откуда турки расстреливали крепость. Но в 17:30 «нас побили со всех сторон». Повстанцы отступили в панике, оставив на поле боя 250 человек убитыми.

В лагере в Кефалари военачальники начали обвинять один другого. Получив печальную новость, Колокотронис с малыми силами прошёл ночью западнее Аргоса и 20 июля прибыл в Кефалари. Греческий лагерь был в унынии и Колокотронису пришлось держать 2-часовую речь.

Успех

Через 2 дня, в ночь с 22 на 23 июля, Колокотронис повел сам повстанцев к крепости. Выстроенная клином колонна повстанцев пробила проход среди позиций турок и дала возможность выйти всем осажденным.

Драмали уже проиграл игру. Жажда голод и болезни косили его людей и животных. Стало очевидно, что надо бежать из этой проклятой равнины назад, в Коринф. Его грозное письмо от 24 июля, где он писал что он идет на Триполи, заставило Петробея и Ятракоса занять оборонную позицию на дороге от Аргоса к Триполи, но убедило Колокотрониса совсем в другом. Колокотронис теперь был уверен что Драмали повернет на север, чтобы вернутся в Коринф. Колокотронис, только со своим отрядом, пошёл перехватывать Драмали.

Тем временем из Ср. Греции было получено письмо от Андруцоса, что туркам идет помощь. Колокотронис послал на перешеек Ипсиланти, Панайотиса Кефаласа, Папафлессаса и Никитараса. Помощь туркам не появилась, но это стало счастливым обстоятельством, поскольку все эти силы в нужный момент оказались в нужном месте.

Мы родились сегодня

В селе Св. Георгия, 26 июля Колокотронис пересчитал своих бойцов. Их было 1500 человек, плюс 700 что держали Дервенакия, плюс 150 в Захария. Эти 2350 бойцов и подоспеших 800 бойцов Никитараса, Папафлесасаса, Ипсиланти будут противостоять и разобьют в теснине армию Драмали.

За неимением трибуны, Колокотронис пробил дыру в потолке дома где он ночевал и держал речь с крыши: «Эллины, мы родились сегодня, сегодня и умрем. Сразимся за спасение Отечества и наше собственное спасение». Но видимо одних идеалов для крестьян было мало и речь он закончил следующим: «Сегодня каждый из нас будет гонятся за турками. Бесчисленные трофеи попадут в ваши руки, это наши христианские деньги».

Поле боя

Как бы не был уверен Колокотронис, что Драмалис отступит к Коринфу, турки опередили его. У не было времени ни распределить свои силы, ни дать команды другим лагерям. Нужно было принимать немедленные решения. У Драмали было 4 дороги:

1. Через Св. Георгия, дорога была удобной для турок и только в теснине у монастыря можно было их остановить.
2. Через Дервенакиа, основная дорога, теснина 3—4 км, часть которой становилась ущельем длиной в 600 м.
3. Дорога через Агиос Состис, узкая дорога, почти тропа.
4. Через Агионорио (в древности нывалась Контопорио, поскольку была самым коротким но и сложным путём из Аргосской равнины к Коринфу). Эта дорога не будет играть никакой роли на первом этапе сражения 26 июля, но на втором этапе, 28 июля, через неё пройдут остатки армии и сам Драмали-паша.

Расположение греческих сил

У Колокотрониса к этому моменту было 3,5 тысячи бойцов, но этого было совсем недостаточно, чтобы перекрыть Драмали все дороги к отступлению. Колокотрони послал письма и направил отряды Плапутаса и Папаникаса с 1 тысячей коринфян к Дервенакия и отряды Никитараса, Папафлессаса, Ипсиланти к Агиос Состис. 4-я дорога через Агионори осталась абсолютно свободной, поскольку по направлению турецкой колонны было очевидно что они не воспользуются ею.

Поскольку и Св. Георгий практически оставался без прикрытия, Колокотронис с 10 бойцами вывесил на вершине горы флаги, бурки, собрал вокруг животных симулируя большой лагерь. Через лазутчиков Колокотронис убедился, что турецкая колонна идет к Дервенакия и стал постепенно перенаправлять силы туда. 800 бойцов было послано на левый фланг турок, с приказом прятаться в засаде до приказа. Командирам у Дервенакия было послано указание не начинать боя и оттягивать его начало любыми путями.

Часы ожидания

Авангард турецкой армии вошёл в Дервенакия около 2 после полудня. Это был отборный отряд, все албанцы. Прятавшихся по левому флангу греков турки не приметили. Как только албанцы подошли на расстоянии 100 м от греческих позиций, они заручились нерушимым для грека и арнаута словом «беса» и начали переговоры. Через «дайте пройти», «клянемся больше не воевать в Морее», «надо подумать», «надо поговорить с командирами» в ужасной жаре прошло 2 часа. К 16:00 греческие командиры, изнемогая от жары и не получив добро Колокотрониса на начало боя, но и не желая нарушить «беса» объявили албанцам: «отойдите арнауты, будем драться».

Бой

С началом перестрелки албанцы полезли по левому склону, чтобы выйти на дорогу Агиос Состис. Там и ждала их засада. Засада была более дисциплинированна и дождалась приказа Колокотрониса: «Вперед эллины, убивайте скольких хотите из них». Турки пытались выйти на дорогу Агиос Состис. Колокотронис тоже направлял их туда, но не зная если Никитарас успел занять позицию, дал приказ тесно преследовать турок. Около 8 тысяч турок успели выйти из котла, пока Никитарас занял позицию предписанную Колокотронисом. Но Никитарас не получал никакого письма. Если Никитарас и оказался в нужном месте, почти в нужное время, то это была его интуиция. Отряд Никитараса насчитывал 800 бойцов. Двигаясь в правильном направлении и услышав выстрелы Никитарас перекрыл дорогу на Агиос Состис в 18:00.

Никитарас

Постепенно к Никитарасу начинают подтягиваться греческие отряды, включая тех что до того удерживали позиции в Дервенакия. Турки хоть и держали оружие в руках, практически не сопротивлялись и искали спасение только в бегстве. Бой перерастал в избиение и резню. Никитарас не стал расстреливать турок из безопасной позиции, а обнажив клинок повел своих бойцов в рукопашную. Срубив лично 18 голов, он подтвердил закрепившийся за ним с Долиана зловещий эпитет Туркоед. Но даже для Никитараса это было не простое дело и он криками успокаивал себя: «успокойся Никита, ты режешь турок». Через годы, в мемуарах что Никитарас продиктовал он говорил: «скала и лощины были покрыты трупами».

Трофеи как проблема

Утром 27 июля, греческого лагеря не стало. То что не удалось туркам в бою, удалось через брошенные трофеи. Никто никого не слушался, никто никому не подчинялся. Греческие крестьяне неожиданно разбогатели. Как писал позже Gordon: «города Пелопоннеса в течение месяца были похожи на рынки. На улицах за бесценок продавали турецкое оружие, одежду, коней, верблюдов».

Тем временем Драмали с остатками армии вернулся к Нафплиону. Но турки города отказались впустить его, считая что со столькими тысячами лишних ртов они будут вынуждены сдаться через несколько дней. В ночь с 27 на 28, Драмали через лазутчиков получил информацию что дорога через Агионори открыта. 2500 турок, из лучших частей Драмали и его телохранители, устремились туда. И опять лишь Никитарас с 550 бойцами успел занять позиции перед Драмали. На первом этапе это был упорный бой и не напоминал предыдущую резню.

Но туркам, в 5 раз превосходившим силы Никитараса и сражавшимся за собственную жизнь, не удавалось сломить сопротивление греков. В критический момент боя Никитарас по силуэту определил, что один из верблюдов был гружен боеприпасами и разрядил свои пистолеты. Верблюд взлетел в воздух. Паника животных перешла и на турок. Драмали сбросил свой тюрбан, чтобы не выделятся и пересел с коня на осла. Турки, оставив 600 человек убитыми на поле боя, уходили по тропам в сторону Коринфа.

И опять трофеи

Турки понесли бы большие потери, если бы греки не набросились на трофеи. А в этот раз было и больше и богаче. Здесь была и казна и имущество Драмали и других пашей.

Самые дорогие трофеи достались Никите Флессасу: шуба Али-паши Тепеленского и его кинжал. Шубу Никита подарил своему брату Папафлессасу, который носил её до своей героической смерти в Битве при Маниаки в 1825 году. У кинжала из хорасанской стали с рукояткой из золота, с алмазами и агатами, была более длинная дорога, пока он не перешёл в руки русскому адмиралу Рикорду.

Лишь один не прикоснулся к трофеям. Его называли чистым алмазом революции и имя ему: Никитарас. Но его бойцы решили, что будет позором если командир останется с пустыми руками и подарили ему саблю из дамаскской стали и арабского скакуна. Через несколько месяцев, когда у правительства не было денег для выхода флота, Никитарас не имея ничего другого предложить, отдал и коня и саблю.

Слава

Слава за разгром Драмали принадлежит всем участникам Сражения при Дервенаки. Но 2 фигуры выделяются: Колокотронис и Никитарас. Первому Греция обязана его стратегическому видению, упорству и методичности. Второму, его тактике и героизму на поле боя. Поэтому Вардуниотис прав, когда говорит что Колокотронис это Агамемнон экспедиции, а Никитарас её Ахиллес.

Эпилог

Экспедиция, которая как предполагал султан, должна была нанести смертельный удар Греческой революции, кончилась бесславно. Цифры историков разнятся, но в любом случае армия Драмали потеряла не более 1/6 своих сил. Цифры не дают характера разгрома, но это был разгром. Турки были полностью деморализованны и оставили повстанцам все свои орудия, тысячами личное оружие и коней. Драмали умер от горя в Коринфе, в декабре.

В греческом языке поражение Драмали стало нарицательным (греч. νίλα του Δράμαλη — что-то среднее между позор /катастрофа Драмали — аналог русскому «швед под Полтавой»). Последняя, и неожиданная, попытка турок доставить продовольствие в осаждённый Нафплион была отбита Никитарасом 27 ноября 1822 г. (в этом бою погиб иеромонах и военачальник Крестас, Арсениос).

Нафплион пал в греческие руки и стал временной столицей Греции.

Авторитет и слава Колокотрони не помешали греческим политикам уже в следующем, 1823 году, посадить его в тюрьму в, уже греческой, крепости Нафплиона.

Но с разгромом основных османских сил, Греческая революция прошла своё первое большое испытание. Султан, осознавший свои возможности, был вынужден обратится к своему номинальному вассалу, правителю Египта, с его европейской армией за помощью.

Литература

• [www.arts.yorku.ca/hist/tgallant/documents/dakinwi.pdf Dakin, Douglas. The Greek Struggle for Independence, 1821—1833. Berkeley: University of California Press, 1973.]
• Kokkinos, D. The Greek Revolution. Athens: Melissa Press, 1957.

Отрывок, характеризующий Битва при Дервенакии

Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.