Битва при Дорилее (1147)

Битва при Дорилее
Основной конфликт: Второй крестовый поход
Битва при Дорилее
Дата	25 октября 1147 года
Место	Дорилея (Турция)
Итог	Победа сельджуков
Противники
Священная Римская империя Конийский султанат
Командующие
Конрад III Масуд I
Силы сторон
20 000 неизвестно
Потери
18 000 неизвестно

Битва при Дориле́е — сражение между армией крестоносцев во главе с королём Конрадом III и войсками сельджуков Конийского султаната в 1147 году, завершившееся легкой победой сельджуков.

Предыстория

В конце мая 1147 года Конрад III выдвинулся со своим войском крестоносцев из Регенсбурга. Армия состояла примерно из 20 000 воинов, в том числе множества невооружённых паломников. Императора поддержали чешский король Владислав II и силезский герцог Болеслав I Долговязый, а также его племянник и наследник Фридрих, герцог Швабии, и его сводный брат Генрих II, маркграф Австрии и герцог Баварии. Прибыли войска из Лотарингии под руководством Стефана, епископа Меца, и Генриха, епископа Туля.

Ещё до прибытия крестоносцев под стены Константинополя под влиянием грозившей со всех сторон опасности византийский император Мануил I Комнин заключил союз с сельджуками. Конраду III стало известно об этом союзе, однако он продолжил путь, которого держалось первое крестоносное ополчение, — через Дорилею, Иконий и Гераклею, хотя там было небезопасно. Крестоносцы дали себе первый отдых в Никее, где произошли уже серьёзные недоразумения. Пятнадцатитысячный отряд отделился от немецкого ополчения и на собственный страх направился приморским путём к Палестине. Конрад с остальным войском избрал тот путь,

Битва

Армия Конрада III не была готова к походу через высокогорье. Она продвигалась в горах так медленно, что пища и вода закончились раньше, чем планировалось. Измученные голодом и жаждой крестоносцы вышли к Дорилее, где попали в хорошо подготовленную засаду сельджуков. Конные лучники сельджуков начали выманивать рыцарей в погоню за собой. Отбившись от их собственной пехоты, рыцари становились легкой добычей для кавалерии сельджуков. Христианская пехота оказалась застигнута врасплох и, не имея должной поддержки конницы, была вынуждена отступить, понеся катастрофические потери.

Оставшиеся в живых отступали при непрекращающемся преследовании со стороны сельджуков. Когда сельджукам удалось настичь арьергард крестоносцев во главе с графом Бернардом фон Плёцкау, в рядах христиан началась паника, и турки стали беспрепятственно убивать потерявших строй крестоносцев.

Только в начале ноября Конрад III достиг Никеи, потеряв к тому времени большую часть своей армии. Многие из оставшихся в живых были ранены, в том числе император. Здесь Конрад III стал ожидать французов для продолжения похода.

Последствия

С оставшимися солдатами Конрад III встретил французского короля Людовика VII. В Эфесе Конрад III заболел и был оставлен в арьергарде. Армия двинулась дальше, однако из-за постоянных нападений сельджуков и суровых погодных условий мало кто из крестоносцев достиг Леванта.

Литература

• Reinhard Barth/ Uwe Birnstein/ Ralph Ludwig/ Michael Solka: Die Chronik der Kreuzzüge, Chronik Verlag, Gütersloh/ München 2003. ISBN 3-577-14609-5
• Marshall W. Baldwin: A History of the Crusades, The first hundred years, University of Wisconsin Press, Madison 1969. S.495-497

См. также

• Крестовые походы

Отрывок, характеризующий Битва при Дорилее (1147)

Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.