Битва при Иссе

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Иссе
Основной конфликт: Войны Александра Македонского

Рисунок-реконструкция Александровой мозаики (I век н.э.), изображающей кульминационный момент битвы при Иссе
Дата

ноябрь 333 до н. э.

Место

г. Исс, Киликия, Хатай

Итог

победа Македонии

Противники
Македония,
Коринфский союз
Персия
Командующие
Александр Македонский царь Дарий III
Силы сторон
35 тыс. пехоты,
5 тыс. конных
около 100 тыс.
Потери
300 пеших, 150 конных более 50 тыс.

Би́тва при И́ссе (333 до н. э.) — сражение между македонской армией Александра Великого и персидским войском царя Дария в Киликии (Малая Азия).





Предыстория и место битвы

Македонский царь Александр Великий с армией в 32 тысячи пехоты и 4500 конных вторгся в Азию через пролив Геллеспонт в 334 до н. э. В том же году он разгромил войско персидских сатрапов в сражении на реке Граник, после чего подчинил себе всю Малую Азию и остановился в городе Тарсус. Пока персидский царь Дарий собирал большую армию, Александр укреплял свой тыл, не рискуя идти во внутренние территории Персидской империи с непокоренными городами за спиной. Многочисленный персидский флот не позволял снабжать подкреплениями македонскую армию кратчайшим путём через Средиземное море, и в то же время мог высадить десант в тылу македонцев. Чтобы обезопасить тыловые коммуникации, Александр решил захватить все прибрежные города, лишив персидский флот берегового базирования. Противоборствующие армии сошлись в ноябре (мемактерион[1]) 333 до н. э. на побережье Исского залива Средиземного моря, в том месте, где кончается Малая Азия и начинается Азия, теперь это провинция Хатай.

Вначале армии противников разошлись. Александр, двигаясь вдоль побережья, преодолевал узкие проходы в горах. Дарий поджидал македонцев на широкой равнине возле местечка Сохи. Однако Александр не спешил выйти на равнину, где персы смогли бы использовать своё численное превосходство. Тогда Дарий, не имея возможности держать громадное войско в одном месте длительное время, бросился за Александром. Захватив городок Исс (совр. Искендерун в Турции), накануне оставленный Александром, персидское войско оказалось в тылу македонцев. Александр развернул армию и вернулся назад. Армии встретились на берегу Исского залива, в долине небольшой речушки Пинар (совр. Payas). Долину стискивали Аманские горы; прибрежная полоса, где развернулась битва, была шириной всего в 2.5 км.

Силы противников

Македонцы

Согласно Каллисфену[2], Диодору[3], Птолемею[4] с учетом подкреплений и оставленных гарнизонов Александр к моменту битвы мог иметь около 35 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы. В центре его построения находились полки фаланги (9 тыс. македонцев и около 10 тыс. греков) глубиной в 8 человек.

Правый фланг (у гор): три полка, в т.ч. полк Пердикки. Под своим командованием Александр сосредоточил конницу гетайров под началом Филоты (около 2 тысяч). Также здесь располагалась легкая кавалерия, критских лучников и пехоту из варваров (всего около 2 тысяч).

Левый фланг (у моря): три полка, в т.ч. полки Птолемея и Мелеагра. Общее командование левым флангом осуществлял Парменион, пехотой командовал Кратера. На левом фланге Александр поставил фессалийскую тяжелую конницу (около 1800) и конницу греческих союзников (около 600), за ними пехотные отряды фракийцев (Ситалк) и иллирийцев (7—10 тысяч).

Персы

Силы персов неизвестны, греческие источники повторяют невероятную цифру в 250—600 тысяч, из которых 30 тысяч только греческих наёмников-гоплитов. Современные историки склоняются к оценке персидского войска в 100 тысяч[5], однако на довольно шатких основаниях логистики. Число греческих гоплитов оценивается в 10—12 тысяч воинов. Персидский царь Дарий поставил в центре против македонской фаланги своих греческих гоплитов, по обоим флангам от греков расположил панцирную персидскую пехоту, заполнив ею полосу вдоль речки от моря до гор. Тяжеловооруженную конницу под командованием Набарзана Дарий направил на свой правый фланг, ближний к морю, где имелся некоторый простор для манёвров кавалерии. Конные отряды персов располагались также по всей линии фронта и возле самого Дария, чья колесница занимала место в центре боевого построения.

Основное разнородное войско персов было построено по племенам бесполезно глубоким строем за спинами греческих и персидских гоплитов. Как пишет Курций: «Дарий же, повелитель такой огромной армии, из-за тесноты поля боя свел её к той самой малочисленности, за какую презирал врага»[6].

Ход битвы

Ход сражения описан у Диодора[7], Курция[8] и наиболее подробно у Арриана[9].

Войско Дария стояло неподвижно на берегу речки Пинар, не глубокой, но обрывистой. В отдельных местах, где берег казался пологим, персы устроили заграждения. Александр подвел свою армию в полном боевом порядке на расстояние полета стрелы, затем бросился в атаку во главе конницы на левый фланг персов, где держали оборону персидская пехота и конные отряды персидских вельмож. Гетайры вошли как нож в варварский строй; пешие персы сразу же побежали, обнажая фронт.

В центре македонская фаланга форсировала неглубокую речку и столкнулась с наиболее боеспособной частью персидской армии, греческими гоплитами-наемниками. Гоплиты пытались сбросить фалангистов с берега, батальоны фаланги упрямо вгрызались вперед. Отряды гоплитов вклинились в разрывы между македонскими подразделениями; этому способствовало то, что правый фланг Александра вырвался вперед. На этом участке македонцы понесли наиболее тяжелые потери в сражении.

На левом фланге македонской армии, примыкающим к морю, персидская тяжелая конница, переправившись через Пинар, атаковала кавалерию македонцев. Как и в центре, персам сопутствовал здесь относительный успех, фессалийская конница подалась назад, но вновь контратаковала.

Александр, опрокинув стоявших перед ним персов, повернул эскадроны и ударил во фланг греческим гоплитам. Те вынуждены были отступить в относительном порядке, увидев начавшееся бегство персов и не ожидая поддержки. С развалом всего левого крыла персидского войска царь Дарий решил покинуть поле боя, тем более, что Александр приблизился к его колеснице, истребляя личную охрану. Как образно пишет Диодор:
« [македонцы] навалили груду тел [персов] высотой до колесницы [персидского царя]».
На глазах Дария гибли его сподвижники и родственники, не в силах остановить поступательный порыв Александра с гетайрами, направленный к персоне Дария. В схватке Александр был легко ранен в бедро мечом.

С бегством персидского царя началось повальное паническое бегство всего войска персов, в котором оно пострадало от давки и преследовавших македонцев сильнее, чем непосредственно в бою. Большая часть персидского войска, призванного из подвластных народов, бежала, так и не вступив в бой с противником.

Итоги битвы

В этом сражении македонцы потеряли 150 всадников и 300 пехотинцев[10]. Потери персов греки исчисляют в более чем 100 тысяч человек, однако из сопоставления цифр с противоположных сторон известно, что победители обычно преувеличивали потери побежденных в 5—20 раз. Очевидцы просто отметили, что всё поле боя было усыпано телами персов, а через небольшие расщелины перебирались по трупам как по мосткам.

Дарию после бегства удалось собрать только 4 тысячи воинов, с которыми пересёк Евфрат на пути в центральные области Азии. Александр не преследовал его. Греческие наёмники-гоплиты в количестве 8 тысяч организованно отошли в горы, после чего переправились на Кипр. Многим из персидского войска удалось спастись, потому что солдаты Александра бросились грабить богатый обоз. В руки Александра попали мать, жена и дети Дария, а также много золотой утвари и предметов роскоши, прежде не виданных македонцами. Жена Дария позднее скончалась в обозе македонской армии, а дочь Дария Александр взял в жёны после возвращения из индийского похода. Большая добыча была захвачена также в Дамаске, где персидский царь оставил свой двор, прежде чем отправиться на несчастливую для него битву. Как писал Плутарх :

«Македоняне тогда впервые научились ценить золото, серебро, женщин, вкусили прелесть варварского образа жизни и, точно псы, почуявшие след, торопились разыскать и захватить все богатства персов[11]

После победы при Иссе Александр покорил всё восточное побережье Средиземного моря, включая Финикию, Палестину и Египет. Следующее большое сражение с царём Дарием произошло при Гавгамелах через 2 года, в 331 до н. э.

В искусстве

См. также

Напишите отзыв о статье "Битва при Иссе"

Примечания

  1. Аттический календарь
  2. Полибий, 12.19
  3. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. 17.17
  4. Plut., De Fortuna aut Virtute Alexandri 1.3.327d-e
  5. См. соотв. статью в en-Wiki
  6. Квинт Курций Руф. История Александра Македонского. 3.3
  7. Диодор. Историческая библиотека. 17.33-36
  8. Квинт Курций Руф. История Александра Македонского, 3.8-11
  9. Арриан. Поход Александра Македонского, 2.6-11
  10. Диодор. Историческая библиотека. 17.36
  11. Плутарх. Сравнительные жизнеописания: Александр Македонский

Литература

  • Арриан. [militera.lib.ru/h/arrian/index.html Поход Александра] / Пер. с латинского М. Е. Сергеенко, предисловие О. О. Крюгера. — М.: МИФ, 1993. Кн.2.
  • Нефёдкин А. К. (Санкт-Петербург). Еще раз перечитывая источники: битва при Иссе (ноябрь 333 г. до н. э.) // Parabellum novum: Военно-исторический журнал. — 2015. — № 3(36).

Ссылки

  • [perseus.mpiwg-berlin.mpg.de/cgi-bin/ptext?doc=Perseus%3Atext%3A1999.01.0084&query=book%3D%2310 Diodorus Siculus], Book XVII, с сайта проекта Perseus
  • [www.livius.org/a/turkey/issus/issus.html Battle site near Issus] from Livius on ancient history by Jona Lendering

Отрывок, характеризующий Битва при Иссе

– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.