Битва под Кессельсдорфом
| Битва под Кессельсдорфом | |||
| Основной конфликт: Война за австрийское наследство | |||
 Памятный знак на месте расположения саксонских артиллерийских батарей в Кессельсдорфе. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа прусской армии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва под Кессельсдорфом (нем. Schlacht bei Kesselsdorf) — последнее решающее сражение между прусскими и союзными саксонско-австрийскими войсками во второй силезской войне, произошедшее западнее Дрездена 15 декабря 1745 года, в ходе войны за австрийское наследство. Результатом стало подписание дрезденского мира.
Содержание
Предыстория
Вторая силезская война
5 июня 1744 года Пруссия подписала союзнический договор с Францией, находившейся в состоянии войны с Австрией. Подписанием этого договора Фридрих II обязывался уже в августе также вступить в войну, и 1 июля он начал мобилизацию своих войск.
5 августа его министр Валленрот прибыл к саксонскому курфюрсту Августу II и потребовал пропустить через Саксонию прусские войска, направляющиеся в Богемию, с целью захвата Праги. Получив согласие, 10 августа Пруссия объявила Австрии войну, получившую название «Второй силезской войны». Несмотря на то, что пруссакам было разрешено продвижение через Саксонию, саксонское правительство, согласно договору с Австрией о взаимопомощи в случае войны, решается направить ей вооружённую помощь в количестве 20 тысяч солдат. К декабрю 1745 года сложилось так, что противники должны были сойтись в сражении в непосредственной близости от саксонской столицы, получившее название «битва под Кессельсдорфом». Кессельсдорф — деревня, в которой располагался левый фланг саксонско-австрийских войск и вся их тяжёлая артиллерия, принимавшая участие в сражении.
Два дня до сражения
К 13 декабря 1745 года прусские войска, разделённые на две армии, находились, примерно в 20 км от Дрездена: одна, под командованием князя Леопольда, на левом берегу Эльбы в районе Мейсена; вторая, под командованием короля Фридриха II, на правом берегу — в районе Кёнигсбрюка. То, что Фридрих II начнёт наступление на Дрезден, было маловероятно, поскольку для того, чтобы овладеть городом, ему сначала было необходимо форсировать Эльбу, тем более он располагал меньшим количеством войск.
Хотя такой ход событий военным советом союзников в Дрездене не исключался, было решено, оставив в городе 3-тысячный гарнизон, выдвинуть войска против армии князя Леопольда. Союзники приняли решение расположить свои войска между Кессельсдорфом и Эльбой, перекрыв «старую» дорогу из Мейсена в Дрезден, проходящую через Вильсдруфф, Кауфбах, Штайнбах, Цёлльмен и Пернних, и по которой предположительно князь Леопольд должен был вести свои войска на Дрезден.
В этот же день саксонско-австрийские войска заняли боевые позиции, проведя, таким образом, до дня сражения почти двое суток на морозе в плохообогреваемых палатках. Иначе поступить командованию не представлялось возможным, поскольку было неизвестно как быстро пруссаки преодалеют расстояние от Мейсена до места, выбранного для сражения (примерно 15 км), то есть в противном случае создавалась угроза, что саксонско-австрийские формирования, расквартированные в деревнях в пригородах Дрездена и удалённые на значительные расстояния друг от друга, могли быть не собраны на позиции в нужный момент.
Поражения и отступления последних месяцев, плохое обеспечение продовольствием, дровами для отопления и фуражом, а также задержки с выплатой жалования отрицательно повлияли на моральное состояние союзнических войск. К тому же их положение отягощалось более выгодным стратегическим расположением прусских войск и невозможностью использовать для обороны Дрездена его устаревших крепостных сооружений.
Единственным позитивным моментом для союзников было прибытие 14 декабря к Дрездену армии принца Карла, которая, как минимум, против армии князя Леопольда давала перевес в живой силе (армия принца Карла по неясным причинам в сражении под Кессельсдорфом не участвовала).
Таким образом, к 14 декабря противники располагали следующими силами.
- Пруссия:
- армия короля Фридриха II — 27 батальонов пехоты, 40 эскадронов кавалерии,
- армия князя Леопольда — 35 батальонов пехоты, 95 эскадронов кавалерии (около 33 400 человек).
- Саксонско-австрийские войска:
- армия фельдмаршала Рутовского (с австрийским корпусом генерала Грюнне) — 39 батальонов пехоты, 49 эскадронов кавалерии, 4 полка уланов (всего около 33 900 человек),
- гарнизон Дрездена — около 3 000 человек,
- армия принца Карла (со вспомогательным саксонским корпусом) — около 18 800 человек.
Ход сражения
14 декабря князь Леопольд распорядился о выдвижении своих войск из Майсена четырьмя маршевыми колоннами. Утром 15 декабря они достигли Вильсдруффа (примерно 6 км от Кессельсдорфа), где в 9 часов передовой отряд пруссаков столкнулся с двумя эскадронами саксонской лёгкой кавалерией генерал-лейтенанта Зыбилского, высланными для разведки. В завязавшемся бою прусским драгунам генерала Штоша удалось отбить атаку саксонских гусаров, которые стали отступать к Кессельсдорфу. Преследуя противника прусская кавалерия попала в зону досягаемости саксонской тяжёлой артиллерии, была обстреляна и вынуждена отступить.
В 11 часов князь Леопольд, узнав о расположении саксонско-австрийской армии, отдал приказ о перестроении своих войск в боевые порядки. С 12 часов началась артиллерийская подготовка, саксонцы безуспешно попытались обстрелять боевые порядки пруссаков, а пруссаки — артиллерийские позиции саксонцев.
После 14 часов «Старый дессауец» отдал приказ о наступлении гренадерских батальонов правого фланга.
Своё наступление пруссаки начали силами пехотных батальонов из центра и батальонами правого фланга: принц Мориц с одиннадцатью батальонами получил приказ наступать в направлении деревень Штайнбах и Цёльмен; генерал-лейтенант Левальдт на южную окраину Кессельсдорфа и правое крыло главной артиллерийской батареи саксонцев; гренадерские батальоны Кляйнста, Мюхова, Плото и три анхальтских пехотных батальона на главную батарею с юго-западного направления. Одновременно на передовые позиции была выдвинута прусская тяжёлая артиллерия, начавшая усиленный обстрел позиций противника картечью.
На правом фланге, под дессауский марш, медленно продвигаясь по заснеженной местности и неся огромные потери от артиллерийского и ружейного огня саксонцев пруссакам, силами шести батальонов, удалось достичь и частично захватить главную батарею саксонцев, так что артиллерийские расчёты бросили свои орудия и отступили за позиции гренадеров, находящихся в десятке метров сзади, на окраине деревни.
Во время первой атаки на правом фланге пруссаки потеряли 1456 солдат, из них 574 убитыми и 882 ранеными или покалеченными. Кроме этого были убиты: командовавший наступлением генерал-майор фон Херценберг, получивший пять пулевых ранений, и ещё 13 офицеров прусской армии. 27 офицеров получили различные ранения.
Саксонский генерал-лейтенант Вильстер с двумя батальонами гренадеров (саксонским — майора Гфига и австрийским под командованием Ле Фее) предпринял контратаку, в результате которой союзникам удалось выбить пруссаков с батареи. Остатки прусских подразделений потерявших до половины личного состава, не оказывая большого сопротивления, начали отступать.
После удачной контратаки майор Гфиг отдал приказ расположиться своему батальону с правой стороны от батареи по линии батальона фризской пехоты, но генерал Вильстер, не дожидаясь от командовавшего левым флангом обороны Кессельсдорфа генерал-майора фон Альнпека распоряжений о дальнейших действиях, отдал приказ стоявшим в его подчинении майору Гфигу и обер-лейтенанту фон Фойгту, командовавшему батальоном Ле Фее, о преследовании отступающего противника. Это решение было вызвано, кроме всего прочего, возможностью завладеть прусской батареей легкой артиллерии, оказавшейся в результате неудачной атаки пруссаков, без прикрытия. «Господа гренадеры! Вперёд! Противник разбит! Мы должны его преследовать!» — с этими словами Вильстер повёл батальоны в атаку. Преследуя неприятеля им удалось захватить прусскую батарею и продвинуться примерно на 600 метров вперёд. Но при этом они остались без флангового прикрытия и оказались между позициями пруссаков и собственной артиллерии, чем затруднили артиллеристам ведение огня. А через некоторое время саксонская батарея вообще была вынуждена прекратить обстрел противника на левом фланге, так как в зоне поражения оказались ещё три батальона саксонской пехоты (Брюггена, Юттеродта и Герсдорффа), которые стали выдвигаться для флангового прикрытия гренадеров.
Сражение в цитатах
«Натыкаясь вблизи на сильный картечный и ружейный огонь, прусские батальоны открывали ответную стрельбу, так что сражающиеся ряды исчезали в плотном пороховом дыму.»
«Прусские гренадеры, поднимаясь в гору, шли на приступ, но снова и снова отбрасывались картечью в долину, заполняющуюся трупами. Мороз делал страшную картину ещё страшнее — покалеченные и убитые замерзали на месте, промёрзшая земля не впитывала кровь и она замерзала красными лужами.»
«На подходе к деревне у главной батарии убитые лежали горами, в заснеженной низине тут и там также виднелись трупы. Земля была залита кровью, которая на морозе превращалась в лёд, так что ещё в течение двух недель оставались замёрзшие кровавые лужи.»
Источники
- Dr. Artur Brabant: Die Schlacht bei Kesselsdorf. Verlag von Alexander Köhler. Dresden 1912. (1995)
- Gunther Götze: Die Winterschlacht bei Kesselsdorf am 15. Dezember 1745. Verlag Freitaler Bücherstube. Freital 2003.
Напишите отзыв о статье "Битва под Кессельсдорфом"
Отрывок, характеризующий Битва под Кессельсдорфом
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.
