Битва при Клушине

Клушинская битва
Основной конфликт: Смутное время
Дата	24 июня (4 июля) 1610 года
Место	Клушино (Смоленская область), Россия
Итог	Решающая победа Речи Посполитой
Противники
Речь Посполитая Русское царство Швеция
Командующие
Станислав Жолкевский Дмитрий Шуйский Якоб Делагарди
Силы сторон
6800 конников, 200 пехотинцев 30000 (Шуйский), 5000 (Делагарди)
Потери
от 220 до 400 около 8000, преимущественно наёмники

Битва при Клушине 24 июня (4 июля) 1610 года — разгром русско-шведского войска под командованием Дмитрия Шуйского и Якоба Делагарди коронной кавалерией гетмана польного коронного Станислава Жолкевского.

Состав армий

Коронные войска в количестве около 6800 человек (5556 из которых составляли «крылатые» гусары) под командованием польного гетмана коронного Станислава Жолкевского одержали победу над численно превосходящими силами (35 000 человек: части под командованием Дмитрия Ивановича Шуйского, Андрея Васильевича Голицына и Данилы Ивановича Мезецкого, 5000 шведов из корпуса Делагарди и несколько полков, составленных из наёмников (французов, немцев и англичан). Учитывая соединения, не принимавшие участия в битве (стояли в резерве или опоздали), общая численность коронных войск составила 12 400 человек, против 48 000 русских. Коронные войска имели 2 легкие пушки, русские — 11 (по другим данным, 18) разного калибра.

Накануне сражения

В июне 1610 году русско-шведская армия, освободившая Москву от осады Лжедмитрием II, выступила на помощь осаждённому Смоленску. Со своей стороны, Сигизмунд III, не снимая осады Смоленска, направил навстречу ей отряд под командованием Жолкевского.

Командующий русскими войсками Дмитрий Иванович Шуйский пытался перенять тактику своего предшественника — князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Тактика эта состояла в том, чтоб окружать коронные войска деревянными крепостями — острожками, что мешало противнику использовать основное преимущество — кавалерию. Русский авангард под командованием воеводы Григория Валуева и князя Фёдора Елецкого построил острожек у Царева-Займища. Однако Жолкевский успел окружить 8-тысячный отряд Валуева и Елецкого, которые после упорного сражения 24 июня отступили за стены острога и приступили к его обороне. 3 июля основная армия, двигавшаяся теперь уже на выручку Валуеву и соединение с ним, подошли к селению Клушину, недалеко от Царева-Займища, и заночевали там. Союзные полководцы — Дмитрий Шуйский, Якоб Делагарди и Эверт Горн — рассчитывали на следующий день атаковать Жолкевского и соединиться с Валуевым. Зная о небольших силах гетмана, они были уверены в победе. Вечером накануне битвы Делагарди хвалился перед Шуйским, что одарит пленного Жолкевского собольей шубой, в память о том, что сам Жолкевский, взяв ранее в плен Делагарди, подарил ему рысью.

Жолкевский к этому времени уже знал о подходе русско-шведских сил от двух немецких перебежчиков. Перебежчики сообщили, что шведские наемники крайне недовольны, так как до сих пор не получили жалованья (Шуйский задержал выплату, так как рассчитывал расплатиться после сражения, а долю убитых оставить себе). Они также сообщили о готовности наёмников перейти на сторону гетмана. Одного из них Жолкевский послал с письмом к солдатам Эверта Горна. Однако положение польско-литовских войск до последнего момента оставалось затруднительным. Созванный Жолкевским военный совет не смог прийти к определенному решению: одинаково опасным казалось и ждать врага под Валуевым, и идти навстречу с недостаточными силами, оставляя в тылу крепость с гарнизоном. Жолкевский, однако, составил смелый и рискованный план, решив неожиданным ночным ударом разгромить превосходящие силы противника.

Выступление Жолкевского

В ночь на 4 июля Жолкевский неожиданно поднял войско и в полной тишине, без барабанного боя и музыки, двинул его на врага, оставив у острожка Валуева заслон в 700 всадников. Переход сквозь густые леса оказался чрезвычайно труден, артиллерия (две легкие пушки-фальконета) застряла в болоте. На рассвете коронный авангард неожиданно появился перед русско-шведским лагерем. Однако войско Жолкевского сильно растянулось на плохих дорогах и прошло более часа, прежде чем оно сосредоточилось, что спасло Шуйского от молниеносного разгрома.

Начало битвы

Битва началась ещё до восхода. Наемники Делагарди построились у плетней, перегораживавших поле боя, и оказывали упорное сопротивление в течение 3 часов. Гусар Самуил Мацкевич вспоминал, что Жолкевский посылал эскадроны в атаку от 8 до 10 раз, в то время как обычно всё решал первый же натиск крылатых гусар. Долгое время исход борьбы наемников и гусар был неясен. С другой стороны — большая часть русских полков не выдержала уже первой атаки кавалерии Жолкевского и бежала, ища укрытия в лесу. Был ранен передовой воевода Василий Бутурлин. Андрей Голицын бежал, но позже с несколькими сотнями воинов в объезд вернулся к Дмитрию Шуйскому. Между тем, к передовым отрядам Жолкевского подоспели их пушки и немногочисленная пехота, огнём и решительной атакой опрокинувшие пеших наемников. Шведы бежали частью к лагерю, частью к лесу. Они попытались предпринять контратаку с помощью конных мушкетеров Де Лавиля (в основном французов); но прежде, чем последние успели перестроиться и перезарядить оружие после первого залпа, на них обрушились гусары с холодным оружием — и мушкетеры бежали в лес, а гусары, преследуя их, даже проскакали сквозь русский лагерь. Шуйский с 5000 стрельцов и ратных людей и 18 пушками засел в обозе в деревне, проявляя полную пассивность.

Измена наемников и бегство русских

Остатки армии Делагарди числом около 3000 оказались зажаты на правом фланге около леса. Большая часть войска была разгромлена и бежала, меньшая часть с Дмитрием Шуйским засела в деревне и не проявляла активности, старшие офицеры отсутствовали. В этой ситуации шведские наёмники (в основном шотландцы и французы) начали переговоры с Жолкевским. Часть перешла на сторону Речи Посполитой, остальным обещали свободный проход за обещание больше не воевать против Сигизмунда III в Русском царстве. Шуйский спешно послал к Делагарди, который сам хотел объявить заключенный договор недействительным, и к Эверту Горну послал Гаврилу Пушкина с увещеваниями и обещаниями, но те сами ничего не могли сделать: при попытке навести дисциплину, они встретились с откровенным бунтом солдат. Они начали спешно раздавать деньги шведам, но английские и французские наемники, возмущенные, что до них не дошла очередь, разграбили его повозки, а затем стали грабить и русский обоз. В конце концов Делагарди заключил соглашение с Жолкевским, получив от него право свободного прохода на условиях нейтралитета. Видя уход шведов, русские бежали — Шуйский велел разбросать по лагерю меха и драгоценности, чтобы этим задержать поляков. Сам он бежал первым, причем, увязнув в болоте, бросил своего коня и прибыл в Можайск на крестьянской лошади. Войско коронное, по словам Мацкевича, «милостию Божией» преследовали и гнали русских 2 или 3 мили (немецких) — то есть 14-20 км. Русский обоз, казна, артиллерия, знамена, наконец весь личный багаж полководцев, включая саблю и воеводскую булаву Шуйского, достался войску Жолкевского. «Когда мы шли в Клушино, — писал Жолкевский в донесении королю, — у нас была только одна моя коляска и фургоны двух наших пушек; при возвращении у нас было больше телег, чем солдат под ружьем».

Итоги

Остатки русской армии разбежались, и она фактически перестала существовать. Армия Жолкевского усилилась тремя тысячами бывших наемников Делагарди, перешедших на службу к Сигизмунду III, и восьмитысячным войском Валуева, присягнувшим королевичу Владиславу после поражения Дмитрия Шуйского. Вслед за тем в Москве был свергнут Василий Шуйский и образовано временное боярское правительство Семибоярщина, которое, в страхе перед Лжедмитрием II, присягнуло Владиславу и впустило в Москву войско Жолкевского. Таким образом, победа Жолкевского при Клушине на какой-то момент, по мнению некоторых историков, привела к ликвидации русского государства.

Смоленск продержался ещё год и был взят 3 июня 1611 после 20-месячной осады.

Источники и литература

• Валишевский К. Смутное время. — СПб., 1911. — С. 316—319.
• Соловьев С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv08p6.htm История России с древнейших времен].
• [www.vostlit.info/Texts/rus11/Zolkevskij_1871/text1.phtml?id=2213 Станислав Жолкевский Начало и успех Московской войны]
• [www.vostlit.info/Texts/rus13/Videkind/frametext4.htm ЮХАН ВИДЕКИНД ИСТОРИЯ ДЕСЯТИЛЕТНЕЙ ШВЕДСКО-МОСКОВИТСКОЙ ВОЙНЫ]
• [www.vostlit.info/Texts/rus8/Marchockij/frametext5.htm Н.МАРХОЦКИЙ ИСТОРИЯ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ]
• [www.vostlit.info/Texts/rus12/Maskevic/frametext1.htm САМУИЛ МАСКЕВИЧ ДНЕВНИК]
• [www.vostlit.info/Texts/rus13/Bussow/frametext6.htm КОНРАД БУССОВ МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА]
• Radoslaw Sikora, Battle of Kluszyn [Kluszino] web.archive.org/web/20120228205927/www.radoslawsikora.republika.pl/materialy/Kluszyn.pdf

Отрывок, характеризующий Битва при Клушине

Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]