Битва при Коломбей — Нуйльи

Битва при Коломбей и Нульи
Основной конфликт: Франко-прусская война
Дата	14 августа 1870 года
Место	Коломбей и Нульи (под Мецем, Франция)
Итог	Стратегическая победа Пруссии, Тактическая победа Франции
Противники
Пруссия Пруссия Франция Франция
Командующие
генерал Мантейфель маршал Базен
Силы сторон
67.500 84.000
Потери
1200 убитых, 4900 раненых, 1440 убитых, 5880 раненых

Коломбей и Нуйльи — две деревни под Мецем, где 14 августа 1870 года состоялось сражение между французской и прусской армиями. Иногда этот бой именуется как Сражение при Борни, по имени другой деревни, также располагавшейся на поле боя.

Перед сражением и планы сторон

После поражений 4 августа у Вейссенбурга и 6 августа у Вёрта и Форбаха, в главной квартире Наполеона III предложено было встретить противника ещё раз у Меца, причём эта крепость могла оказать значительную помощь. Но также поступило и предложение всей французской армии идти к Вердену на соединение с Мак-Магоном. Сила французской армии, собранной под защитой фортов, простиралась до 201 батальона, 116 эскадронов и 540 полевых орудий.

Колебания главной квартиры французов прекратились до некоторой степени 12 августа, так как в этот день Наполеон III сложил с себя главное командование и назначил маршала Базена главнокомандующим Рейнской армией. Но Наполеон продолжал оставаться при войсках, так как не мог вернуться в Париж, не одержав победы, и удерживал лично для себя гвардию. Одновременно с назначением главнокомандующим, Базен получил приказание перевести армию на левый берег Мозеля и оттуда — к Вердену. 13 августа Базен отдал приказ к отступлению на запад; оно должно было начаться на следующий день; но в это время уже нельзя было рассчитывать, что отступление пройдёт беспрепятственно, так как неприятель был рядом.

В Майнце, в главной квартире прусской армии, уже со времени получения первых телеграмм о сражениях при Вёрте и Шпихерне, имелось в виду отрезать путь отступления маршалу Мак-Магону. При дальнейшем движении немецких войск с Нижнего Саара к Мецу предполагалось постепенно заходить направо, причём 1-я армия должна была служить осью захождения. По соображениям главной квартиры, французская армия, которую считали в пять корпусов, могла находиться на Мозеле. В этом случае прусская 1-я армия должна была связать боем неприятеля с фронта, а 2-я, обойдя его с юга, — атаковать во фланг и тыл.

12 августа генерал Мольтке, по донесениям кавалерийской разведки, знал, что французская армия сосредоточилась под Мецем. Это, конечно, не могло не соответствовать желаниям высшего начальства немецких войск, поскольку этим состредоточением французы значительно облегчили выполнение планов Мольтке. С другой стороны, такое положение дел представляло и некоторые затруднения. Становилось необходимым удержать пока 1-ю армию на месте, в непосредственном соприкосновении с противником, а между тем предстоявшая переправа 2-й армии через Мозель вела к разъединению сил.

Так как французы всё ещё в значительных силах стояли к востоку от Меца и если бы они атаковали 1-ю прусскую армию, то нужно было озаботиться поддержкой 1-й армии правым флангом 2-й. Под влиянием этих соображений, Мольтке отдал 13 августа в 21:00 соответствующие приказания. 1-я армия должна была 14-го оставаться на позициях и посредством выдвинутых вперёд разъездов и постов наблюдать за неприятелем, отступает ли он, или, наоборот, переходит в наступление. 2-я армия, под прикрытием 3-го и 9-го корпусов, выдвинутых на высоту Паньи и к Бюши, должна была продолжать движение к переправам на Мозеле от Понт-а-Муссона до Марбаха.

13 августа войска двигались к назначенным пунктам.

Диспозиция сторон

Франция

Армия Базена с 12 августа стояла у Меца, на правом берегу Мозеля, причём 2-й корпус Фроссара прикрывал страсбургскую дорогу в окрестностях Пельтра: дивизии Верже и Батайля — на высотах между Пельтром и Маньи-сюр-Сейль, бригада Лапассе — у замка Мерси; дивизия Лавокупе составляла вторую линию обороны у Нижнего Бевуа (14-го она заняла форты Меца, так как должна была войти в состав гарнизона). 3-й корпус Декаена расположен был фронтом к востоку: дивизия Монтодона — у Грижи, Метмана — у Коломбей, Кастаньи — у Монтуа, и Эмара — у Нуйльи. 4-й корпус Ладмиро стоял за левым флангом: дивизия Гренье — в окрестностях Меца, две другие — ещё левее, уступом назад, прикрывая дорогу в Бузонвиль и Кеданж. 6-й корпус Канробера находился частью между pек Мозель и Сейль, частью — на левом берегу Мозеля, у Вуапи и частью — в фортах. Гвардия — позади 3-го корпуса.

Германия

2-я армия (206 батальонов, 164 эскадрона, 119 батарей, 714 орудий): 4-й корпус — у Шато-Салена; гвардия — у Орана и Лемонкура; гвардейская драгунская бригада с конной батареей — у Дьёлуара на Мозеле; 5-я кавалерийская дивизия и 19-я пехотная дивизия 10-го корпуса — в Понт-а-Муссоне; 20-я дивизия того же корпуса — у Дельма и Оннуа-сюр-Сейль; 6-я кавалерийская дивизия одной бригадой (Рауха) занимала передовые поста на линии Курсель-Пульи-Корни, a другая её бригада — на квартирах у Верни. Правый фланг 2-й армии стоял: 3-й корпус — в Беши и Бюши, 9-й корпус — в Эрни, 12-й — близ Тикура, 3 бригады 2-го корпуса — у Сен-Авольда. Главная квартира 2-й армии — в Дельме.

1-я армия (75 батальонов, 64 эскадрона, 45 батарей, 270 орудий, командующий генерал фон Штейнмец): кавалерийская дивизия — близ Понтуа; 7-й корпус был расположен следующим образом: 14-я дивизия — у Доманжвиля; 1-я бригада 13-й дивизии — у Панжа, 2-я бригада — впереди на левом берегу Нида у Вилье-Лакенекси; часть корпусной артиллерии — у Базонкура. 1-й корпус: 1-я дивизия и часть корнусной артиллерии — у Курсель-Шосси; 2-я дивизия — у Лодонвилье; на правом фланге армии — 3-я кавалерийская дивизия во Ври и Аванси. 8-й корпус: 15-я дивизия — у Бионвиля, 16-я дивизия — у Вариза и Гельстроффа; корпусная артиллерия — у Брука; цепь аванпостов 1-й армии шла по линии Фронтиньи—Ожи—Ретонфей—Сен-Барб—Вижи; главная квартира — в Варизе.

Непосредственно в сражении при Коломбей и Нуильи приняли участие только 1-й и 7-й корпуса 1-й армии и 18-я дивизия 9-го корпуса 2-й армии, то есть 63 батальона, 44 эскадрона, 33 батареи (198 орудий). Фронт сражения составлял около 7 километров.

Характеристика поля сражения

Полем сражения было плато Меца, к востоку от реки Сейль. Начиная с юга, оно постепенно поднимается в направлении на Сен-Барб. Северная часть плато всхолмлена и большей частью совершенно открыта; в южной же части, между более крупными лесами Ар-Лакенекси и Файльи, разбросаны различные сады и мелкие рощицы.

Особое значение имела глубокая долина, идущая сперва к северу через Коломбей, а затем поворачивающая на запад, к Мозелю, и образующая русло ручья Вальер. Эта долина делит плато на юго-западную и северо-восточную части.

Из ручьёв, текущих с востока и северо-востока в долину Коломбей-Вальер, наибольшее значение имел направляющийся от Сен-Барб, между Сервиньи и Нуассвилем, через Нуильи. Скаты долины этого потока, покрытые виноградниками, тянутся до Мозеля, образуя северный берег Вальера.

Позиции французов командовали юго-западной частью плато и западной половиной северо-восточной части. По восточной части плато пролегали главные пути следования 1-й армии от Нида, в том числе и обе большие дороги из Саарлуи и Саарбрюккена, которые соединяются на высотах Борни у Белькруа.

Ход сражения

Утром 14 августа, согласно приказаниям, отданным накануне маршалом Базеном, 6-й, 2-й и 4-й французские корпуса начали отступление с обоих флангов (3-й корпус должен был оставаться на своей позиции и прикрывать отступление). В 15:00 эти три корпуса (за исключением дивизии Гренье) были уже на левом берегу Мозеля, когда со стороны Меца донеслись первые пушечные выстрелы.

Уже с 11:00 в германские штабы начали приходить донесения о замеченном отступлении французов по направлению к Мецу.

Ввиду этого командир прусской 26-й пехотной бригады (из 13-й дивизии) генерал-майор фон дер Гольц, принял самостоятельное решение идти вперёд и в 15:30 выступил с авангардом, чтобы по возможности замедлить отступление противника. К 1-му корпусу и 1-й кавалерийской дивизии он отправил просьбу поддержать его при наступлении.

Генерал Ладмиро, услыхав канонаду (это была атака бригады фон дер Гольца на французскую дивизию Метмана, составлявшую арьергард), тотчас же приказал 1-й и 3-й дивизиям 4-го корпуса возвратиться, чтобы подкрепить войска на правом берегу Мозеля. Со своей стороны генерал Мантейфель, уведомлённый фон дер Гольцем, двинул вперёд 1-й корпус. В то время, когда начался бой, французская дивизия Кастаньи 3-го корпуса заняла позицию к северу от Ла-Гранж-о-Буа; остальные же три дивизии остались на занятых ранее позициях.

Местность, по которой двинулись в атаку войска фон дер Гольца, как нельзя более благоприятствовала наступлению. Кроме многочисленных небольших садов и рощ, здесь тянулись в направлении с востока на запад извилистые овраги, примерно параллельные друг другу; все эти овраги соединяются с большой Коломбейской долиной.

С первым натиском фон-дер-Гольц овладел замком Обиньи; затем он двинулся на Коломбей, который и взял после ожесточённого полуторачасового боя. К 17:00 была занята и деревня Ла-Планше, у Ретонфейского оврага, к северу от Коломбея.

Хотя высоты у Коломбея и удалось пока удержать за собой отрядам Гольца, но их правый фланг, к югу от саарбрюкенского шоссе, всё ещё встречал сильнейшее сопротивление. Особенно упорно французы держались в еловом леске на дороге из Коломбея в Белькруа.

Главные силы французов стояли сзади, между Коломбеем и Борни, и немцам было видно, как туда постоянно подходили подкрепления. Здесь французы сильнейшим беглым огнём подготовляли охватывающую атаку, намереваясь разбить слабый прусский авангард.

В этот критический момент боя с прусской стороны тоже приближались подкрепления. С востока спешил на помощь генерал Остен-Сакен с 25-й бригадой 13-й дивизии, с севера же спешил к полю сражения и 1-й корпус, также получивший сообщение от фон дер Гольца. Этот корпус развернулся к северу от дороги Ла-Планше—Понт-а-Шосси и примкнул к правому флангу 7-го корпуса.

Тут бой разгорелся по всей линии Kоломбей—Нуйльи. В 18:00 под прикрытием сводной батареи из 60 орудий, снявшихся с передков у Монхуа, прусской пехоте удалось перебраться через Коломбейскую долину у Лавалье и Ла-Планше. К этому времени прибыл на поле сражения командир прусского 12-го корпуса генерал Цастров.

Основываясь на распоряжениях главнокомандующего, Цастров не считал себя в праве предпринять серьёзную атаку в направлении к крепости Мец; но, чтобы быть готовым на всякий случай, он приказал 14-й пехотной дивизии и корпусной артиллерии следовать к высотам между Лакенекси и Колиньи, сам же поскакал к бригаде фон дер Гольца.

Прибыв туда, он увидел, что бой весьма серьёзен, и нет возможности его прекратить. Тогда Цастров, приняв начальство над левым флангом, приказал 25-й бригаде (к тому времени уже выдвинутой вперёд своим дивизионным командиром генералом фон Глюмером) вступить в бой у Коломбейского ручья, а 14-й дивизии послал приказ, по которому 27-я пехотная бригада генерала Война должна была стать в резерв между Марсильи и Коломбеем и поступить в его непосредственное распоряжение; 28-ю же бригаду Цастров направил на подкрепление левого фланга фон дер Гольца.

С появлением на левом фланге пруссаков 25-й пехотной бригады в положении дел произошёл перевес в пользу немцев. Позиция французов на дороге из Коломбея в Белькруа, которую они до сих пор стойко удерживали, была наконец взята. Французы отошли к Борни, но всё ещё продолжали держаться к северу от саарбрюккенской дороги.

Этим успехом бой на правом фланге французского 7-го корпуса и левом прусского 1-го корпуса в сущности закончился. Напрасно прусские войска пытались с этой позиции проникнуть далее, к узлу дорог у Белькруа: их не самые настойчивые атаки были постоянно отражаемы. Столь же бесплодны были и неоднократные попытки французов вернуть отнятое у них пространство.

На левом фланге французов дивизия Гренье из 4-го корпуса под натиском дивизии фон Глюмера вынуждена была отойти под защиту форта Сен-Жюльен.

Последовательное прибытие французских 3-й и 1-й дивизий 4-го корпуса восстановило бой и заставило правый фланг корпуса Мантейфеля, в свою очередь, отойти к Нуйльи и около 19:00 занять оборону под прикрытием корпусной артиллерии. К этому времени на фронте от саарбрюккенской до бузонвильской дороги 90 прусских орудий снялись с передков и своим огнём существенно содействовали пехоте (24 орудия — к юго-западу от Лавалье, 42 — между Лавалье и Нуасвилем, 24 — между Сервиньи и Пуа).

Прибытие на поле сражения 28-й пехотной бригады, 18-й пехотной и 1-й кавалерийской дивизий изменило положение дел на правом фланге пруссаков. Они снова перешли в наступление, двинулись по направлению к деревне Мей и завладели ею; но все их дальнейшие попытки против Белькруа не увенчались успехом. 18-я пехотная дивизия генерала Врангеля очистила от неприятеля Пельтре и вместе с бригадой Война заняла также Грижи, почти в тылу неприятельской позиции у Борни.

К 21:00 бой прекратился по всей линии.

Потери сторон

Французы потеряли убитыми 377 человек, ранеными 2641 человек, без вести пропало — 590; всего — 200 офицеров и 3408 нижних чинов. Урон пруссаков был следующий: убито 1189 человек, ранено — 3590 человек, без вести пропало — 124 человека; всего — 222 офицера и 4684 нижних чинов.

Оценка сражения и действий сторон

Сражение при Коломбей—Нуйльи принадлежит к числу импровизированных. Предпринятая утром 14 августа силами одной прусской пехотной бригады усиленная рекогносцировка развилась в ожесточённый бой весьма значительных сил.

Успехи в прошлых сражениях, постоянное, без остановок и сопротивления, отступление французов не могли не возбудить в немцах сознания своего превосходства и стремления снова сойтись с заметно потрясённым противником. К этому в 1-й прусской армии присоединилось ещё желание облегчить 2-й армии её задачу — перейти Мозель и выйти на пути отступления французов.

Между тем 2-я армия была ещё большей частью на другой стороне реки; следовательно, чтобы выиграть время для выполнения этой задачи, необходимо было удержать противника у Меца и по возможности замедлить задуманное им отступление.

Во время самого боя, со стороны пруссаков обращают на себя внимание следующие моменты:

1. Превосходное применение к делу принципа взаимной поддержки: в сражении 14 августа прусские войска, слыша выстрелы в авангардах, большей частью являлись на поле боя по своему собственной инициативе;
2. Искусное употребление артиллерии: быстрое сосредоточение значительного числа орудий, сводная 90-пушечная батарея дала возможность слабым силам пруссаков удержаться до прибытия подкреплений и содействовала своей пехоте.

Но если импровизированое наступление вызывалось со стороны пруссаков самими обстоятельствами, то бой никак не мог входить в расчёты маршала Базена. Важная стратегическая задача, к выполнению которой он должен был приступить немедленно после своего назначения главнокомандущим, — соединение обеих армий, а также материальная и нравственная слабость французской армии и громадное численное превосходство немцев, дававшее им возможность отрезать рейнскую армию от Шалона и Парижа, — всё это должно было заставить Базена отказаться от боя под Мецем на левом берегу Мозеля.

Стратегически этот вопрос был уже решён прежним главнокомандующим (Наполеоном III), что видно из рапорта Базена, в котором он пишет: «Мне приказано было армию, сосредоточенную с 11 августа на правом берегу Мозеля, перевести на левый и направить её к Вердену». На нового главнокомандующего возлагалось только тактическое исполнение операции. Успех её зависел от скрытности и быстроты.

Между тем Базен действовал крайне вяло и нерешительно, только на 14 августа назначил отступление французских войск, когда это уже беспрепятственно выполнить было невозможно. Бой 14 августа заставил Базена потерять сутки; мало того, в этом сражении французские корпуса израсходовали большую часть своих запасов, для пополнения которых потребовались ещё сутки.

Следовательно, бой при Коломбей-Нуйльи имел для французов чрезвычайно вредные последствия в стратегическом смысле по отношению к главной цели, поставленной Базену: этот бой повлёк за собой потерю 48 часов.

Базену не следовало принимать боя ещё потому, что он прямо был в интересах противника. Выигранное время дало возможность прусской 2-й армии приблизиться к пути отступления французов и обратило их фронтальный марш в крайне опасный фланговый.

Но допуская даже решение Базена принять бой под верками Меца, нельзя объяснить, почему он не воспользовался разрозненными атаками пруссаков. Хотя на флангах уже началось отступление за Мозель, но в центре, куда была направлена атака одной бригады фон дер Гольца, стоял французский 3-й корпус в полном составе на позиции, приспособленной к обороне, а рядом находилась гвардия.

Тем не менее, головные части пруссаков долгое время удерживались на занятых пунктах без малейшего подкрепления, а разрозненные попытки французов отнять потерянные позиции не привели ни к чему, пока наконец не стемнело и поле окончательно не осталось за пруссаками.

Победа эта для пруссаков имела особенно важные результаты в стратегическом отношении: сражение при Коломбей-Нуйльи настолько помешало отступлению французов на Верден, что дало возможность сражениями при Вионвиле и Марс-ла-Тур французов остановить, а затем, в сражении при Гравелоте и Сен-Прива, охватывающим и решительным нападением с запада, совершенно прекратить.

Таким образом, события 14 августа образовали первое звено в цепи больших сражений вокруг Меца, которые сначала привели к полному окружению, а затем и к сдаче главной французской армии.

Источники

• Борни // Бомбарда — Верещагин, Александр Васильевич. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911. — С. 18—19. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. К. И. Величко [и др.] ; 1911—1915, т. 5).</span>
• [militera.lib.ru/h/moltke_h/02.html Фельдмаршал Мольтке. История германо-французской войны 1870—1871 гг. Перевод с немецкого. — М., 1937. — С. 35—48]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004177730#?page=318 Энциклопедия военных и морских наук] / Составлена под главной редакцией генерал-лейтенанта Г. А. Леера, заслуженного профессора Николаевской академии Генерального штаба. — СПб.: типография В. Безобразова и К°, 1889. — Т. IV. — С. 304—306.

Отрывок, характеризующий Битва при Коломбей — Нуйльи

Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.