Битва при Консепсьон

Битва при Консепсьон
Основной конфликт: Техасская революция
Дата	28 октября 1835
Место	Равнина у миссии Консепсьон, штат Техас, США
Итог	Победа техасцев
Противники
Мексика Республика Техас
Командующие
полковник Доминго Угартечеа полковник Джеймс Боуи капитан Джеймс Фэннин
Силы сторон
275 всадников и пехотинцев, 2 орудия 90 милиционеров
Потери
14-76 убитых, 39 раненых 1 убитый, 1 раненый

Битва при Консепсьон (англ. Battle of Concepción, исп. Batalla de Concepción) — сражение, состоявшееся 28 октября 1835 года между мексиканскими войсками под командованием Доминго Угартечеа и техасскими повстанцами под командованием Джеймсом Боуи и Джеймсом Фэннином во время войны за независимость Техаса.

13 октября техасская армия под командованием Стефена Ф. Остина выступила на Бехар, где генерал Мартин Перфекто де Кос возглавил оставшихся мексиканских солдат в Техасе. 27 октября Остин послал Боуи и Фэннина с 90 солдатами на поиски обороняемой позиции возле Бехар, где техасская армия могла бы отдохнуть. После выбора места возле миссии Консепсьон, поисковый отряд разбил лагерь и отправил курьера, чтобы известить Остина. Генерал Кос узнал, что техасские силы разделились, и отправил 275 солдат под командой Доминго Угартечеа атаковать техасский лагерь у Консепсьон. Техасцы заняли хорошую обороноспособную позицию за оврагом в виде подковы. Благодаря большей дальности стрельбы и лучшей экипировки они смогли отразить несколько мексиканских атак. Мексиканские солдаты отступили за полчаса перед прибытием оставшейся техасской армии. Историки оценивают потери мексиканцев от 14 до 76 убитыми, в то время как у техасцев погиб только один солдат.

Предпосылки

Намереваясь положить решительный конец мексиканскому контролю над Техасом, 13 октября 1835 года техасская армия начала марш на Сан-Антонио-де-Бехар. Несколькими днями раньше в Бехар прибыл зять президента Мексики Антонио Лопеса де Санта-Анны генерал Мартин Перфекто де Кос. Он должен был возглавить все мексиканские силы в Техасе. 20 октября техасцы, ведомые Стефеном Ф. Остином, первым эмпресарио Техаса (то есть человеком, добившимся право поселиться на мексиканских землях Техаса в обмен на несение обязанности рекрутировать новых англоязычных поселенцев и нести за них ответственность) достигли Саладо-Крик и начали осаду Бехара. Мексиканцы решили ограничить въезд и выезд из Бехара дабы техасцы не могли получить информацию об их оборонительных мерах. Несмотря на их усилия несколько человек смогли покинуть свои дома и присоединиться к техасцам.

22 октября Остин произвёл Боуи в полковники и поручил ему объединенного командования на 1-м батальоном (капитан Джеймс Фэннин). С наступлением сумерек батальон выступил на поиски для оценки бывших испанских миссий вокруг Сан-Антонио в качестве потенциальных лагерей. После изучения трёх миссий Боуи и Фэннин выбрали миссию Сан-Франциско-де-ла-Эспада, как наиболее многообещающую в качестве лагеря. Остаток техасской армии присоединился к ним 27 октября. Стремясь подойти скрытно к Бехару, Остин немедленно отправил Боуи и Фэннина найти хорошую обороноспособную позицию для ночного отдыха армии.

Подготовка к битве

Боуи и Фэннин разделили своих 90 солдат на 4 роты под командованием капитанов Эндрю Бриско, Роберта Коулмана, Майкла Гохеена, и Валентина Беннета. Отряд техасцев отправился по северной дороге вдоль реки Сан-Антонио мимо миссий Сан-Хуан и Сан-Хосе. По дороге они наткнулись на небольшую разведгруппу мексиканцев, которые после короткой стычки отступили в Бехар.

На расстоянии приблизительно в 2 мили от Сан-Антонио-де-Бехар и в 6 милях от техасского лагеря в Эспаде техасская поисковая партия остановилась у миссии Консепсьон. В пятистах ярдах (460 м) западнее от миссии река Сан-Антонио делает изгиб, образуя маленький овраг в виде лошадиной подковы, примерно в 100 ярдов (91 м) диаметром. Согласно историку Элвину Барру: «Деревья затеняли обе стороны русла реки, которое было ниже на 6 футов уровня окружающей равнины». Вместо того чтобы немедленно вернуться к Остину, как того требовал приказ, Боуи и Фэннин отправили курьера с просьбой к Остину направиться к Консепсьон. На следующий день разгневанный Остин написал постановление о предании офицеров, ослушавшихся его приказа военному суду.

Техасская разведгруппа разбила два лагеря. Фэннин со 49 людьми отправился к южному изгибу подковы, Боуи и оставшийся отряд разбили лагерь у северного изгиба. Любой мексиканский отряд, подошедший с севера, немедленно попал бы под перекрёстный огонь обоих отрядов. Военачальники расставили пикеты вокруг позиции и на башню миссии, откуда открывался прекрасный обзор. Как только техасцы сели ужинать над их лагерем пролетело мексиканское ядро, выпущенное с одной из церковных башен Бехара. Большинство техасских солдат полагало, что священник миссии таким способом указывает мексиканской армии их местоположение.

Битва

Надеясь нейтрализовать техасский отряд у Консепсьон до прибытия оставшихся сил техасской армии, Кос приказал полковнику Доминго Угартечеа предпринять штурм ранним утром 28 октября. В 6 утра Угартечеа с 275 солдатами и двумя пушками покинул Бехар. Однако сильный туман задержал их продвижение, и они достигли Консепсьон только в 7:30 — 8:00 утра. Мексиканская конная разведгруппа обстреляла техасский пикет Генри Карнеса. Однако Карнес сумел отступить и соединиться со своими товарищами, тем самым, расстроив планы мексиканцев. Встревоженные возгласом Карнеса: «Ребята, эти подлецы прострелили мой рожок для пороха!» техасцы бросились искать убежище в овраге, отстреливаясь из-за гребня оврага и спускаясь на 6 футов (1,8 м) ко дну оврага, чтобы перезаряжать ружья. Все оставшиеся техасские часовые поспешили присоединиться к основному отряду. Мексиканская пуля ударила Пена Джарвиса и он рухнул на берег реки. Однако он отделался только синяком, поскольку пуля только скользнула по лезвию ножа.

Техасскую позицию окружали деревья, тем самым не давая мексиканской кавалерии пространства для манёвра. 200 всадников остались на западном берегу реки в тылу техасцев для пресечения любых попыток бегства. Подполковник Хосе-Мария Мендоса повёл мексиканскую пехоту и артиллерию через реку на позицию, расположенную ниже, чем позиция техасцев. В ответ техасцы сровняли с землей свой лагерь для обеспечения лучшей видимости и начали окапываться, чтобы легче было стрелять с насыпи. Беспорядочная стрельба с двух сторон длилась около двух часов, прежде чем туман начал рассеиваться. В это время 50-60 мексиканских пехотинцев пересекли прерию, чтобы окружить техасцев. Заметив это продвижение, Боуи закричал: «Держитесь за прикрытием, ребята, и приберегите патроны, у нас нет людей на замену!». В трёхстах ярдах (270 м) от техасских позиций мексиканская пехота остановилась и сформировала линию с орудием в середине. Мексиканцы открыли огонь, как только достигли позиции техасцев. Залпы их шеренг прошли над головами техасцев. Техасец Ноа Смитвик вспоминал: «Крупная и мелкая картечь пролетела через ветви орешника над нашими головами, обрушив на нас дождь спелых орехов, и я видел людей, собиравших и поедавших орехи и нисколько при этом не волновавшихся, словно эти орехи были сбиты северным ветром». В своём официальном рапорте Остину Боуи отмечает: «Выстрелы с мексиканской стороны давали только огонь от выстрелов, выстрелы же с нашей стороны были реже, но они имели более смертоносный эффект благодаря хорошему прицеливанию». Мексиканская пехота была оснащена мушкетами Brown Bess, которые били максимум на 70 ярдов (64 м) в сравнении с техасскими длинноствольными винтовками, эффективная дальность стрельбы которых составляла 200-ярдов (180 м). У техасцев было мало амуниции, однако обильная мексиканская амуниция была плохого качества. Известны несколько случаев, когда мексиканские мушкетные пули просто отскакивали от техасских солдат, причиняя им ущерб всего лишь в виде синяков.

Когда мексиканский офицер отдал приказ об атаке южного изгиба подковы, который держал Фэннин, Боуи отправил роту ему на помощь. Большинство техасцев перемещались по своим позициям, укрываясь за стенами оврага, но некоторые поднимались из-за укрытия и бросались через прерию. Один из таких смельчаков, Ричард Эндрюс попал под картечный выстрел и скончался, спустя несколько часов после завершения битвы.

Как только подкрепление, посланное Боуи, добралось до южной части подковы, мексиканская пехота отступила, оставив орудие в 100 ярдах (91 м) от техасской позиции. Техасцы немедленно перенесли огонь на канониров. Потеряв троих ранеными и убитыми, канониры отступили, бросив орудия. Мексиканская пехота предприняла три атаки, но все они были отбиты. Как только мексиканские горны проиграли отступление, пехота отошла назад за пределы досягаемости техасских винтовок. Мексиканская кавалерия попыталась подобрать раненых и вернуть орудия. Заметив её приближение, Боуи пошёл в атаку на равнину. Техасцы быстро захватили пушку и развернули её на бегущих мексиканских солдат. Картечь сразила одного из погонщиков мулов и его повозка с зарядным ящиком оставшись без контроля проломилась через мексиканские ряды. Вся битва длилась всего 30 минут.

Последствия

Остин стремился соединиться с разведгруппой своей армии утром 28 октября, но дезертирство группы, разбившей лагерь в миссии Эспада и её преследование задержали его отправление. Подполковник Уильям Барет Тревис со своей кавалерийской ротой шёл впереди главных техасских сил. Когда они подошли к Консепсьон, мексиканская армия всё ещё была в пределах видимости. Небольшая группа техасской кавалерии бросилась в погоню, но мексиканские солдаты достигли Бехара без опасности.

Меньше чем через 30 минут после окончания битвы прибыла оставшаяся часть техасской армии. Остин счёл, что мексиканцы деморализовались после атаки, и захотел немедленно идти на Бехар. Боуи и другие офицеры отказались, полагая, что Бехар слишком сильно укреплён. Техасцы обыскали всю близлежащую округу в поисках мексиканского имущества, которое они могли бросить отступая и обнаружили несколько зарядных ящиков. Сетуя на то, что мексиканский порох «лишь немногим лучше толчёного угля», техасцы опорожнили заряды, но сохранили пули.

Этим вечером Остин позволил местному священнику и жителям Бехара собрать тела мексиканских солдат, погибших в битве. Варр установил, что, по меньшей мере, 14 мексиканских солдат были убиты, 39 ранено, некоторые из раненых позже скончались. Согласно историку Тимоти Тодиш, количество убитых мексиканцев в этом битвы состояли около 60 челов, в то время как Стефан Хардин заявляет о 76 погибших мексиканских солдатах. Единственным погибшим техасцем в битве оказался только Эндрюс, а Джарвис был единственным раненым.

Битва, названная историком Дж. Р. Эдмондсоном: «первым большим боестолкновением Техасской революции», стала последним мексиканским наступлением Коса против техасцев. Барр приписывает победу техасцев «способностям лидеров, сильной позиции и большей огневой мощи». Мексиканская кавалерия оказалась неспособна эффективно действовать на заросшей, пересеченной реками и оружие мексиканской пехоты имело меньшую огневую дальность чем оружие техасцев. Хотя Барр признаёт, что «битва дала уроки … мексиканской храбрости и значению хорошей обороноспособной позиции». Хардин полагает, что «относительная лёгкость победы у Консепсьон внушила техасцам доверие к своим длинноствольным винтовкам и презрение к врагу». Солдат, позднее служивший под командованием Фэннина, сетовал, что «бывший опыт Фэннина в сражении с мексиканцами (при Консепсьон) заставил его пренебрежительно отнестись к таким мерам предосторожности, какие требовались», что внесло свою лепту в его поражении в битве при Колето в марте 1836

Литература

• Barr, Alwyn. Texans in Revolt: the Battle for San Antonio, 1835. — Austin, TX: University of Texas Press, 1990. — ISBN 0-292-77042-1.
• Edmondson, J.R. The Alamo Story-From History to Current Conflicts. — Plano, TX: Republic of Texas Press, 2000. — ISBN 1-55622-678-0.
• Hardin, S. L. Texian Iliad – A Military History of the Texas Revolution. — Austin, TX: University of Texas Press, 1994. — ISBN 0-292-73086-1.
• Manchaca, Martha. [books.google.com/books?id=iFn5bnx2OBcC&pg=PA41&dq=isbn:9780292752542&hl=ru#PPP1,M1 Recovering History, Constructing Race: The Indian, Black, and White Roots of Mexican Americans]. — Austin, TX: University of Texas Press, 2001. — ISBN 978-0-292-75254-2.
• Todish, Timothy J.; Todish, Terry; Spring, Ted. Alamo Sourcebook, 1836: A Comprehensive Guide to the Battle of the Alamo and the Texas Revolution. — Austin, TX: Eakin Press, 1998. — ISBN 978-1-57168-152-2.

Отрывок, характеризующий Битва при Консепсьон

Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»