Битва при Кызыл-Тепе
| Битва при Кызыл-Тепе | |||
 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Кызыл-Тепе, близ Карса | ||
| Итог |
Победа турок | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Кызыл-Тепе (тур. Kızıltepe Muharebesi) — сражение между русскими и турецкими войсками, которое произошло 13 (25) августа 1877 года во время Русско-турецкой войны.
Содержание
Предпосылки
12 (24) августа 1877 года русские лазутчики дали знать, что турки нападут 13 или 14 августа на Башкадыклярский лагерь.
Ввиду этого, в русских войсках были приняты следующие меры:
- Все лишние тяжести были свезены в кюрюкдаринский вагенбург.
- Кызыл-Тепе было приказано занять 2 батальонами 152 пехотного Владикавказского полка и четырьмя 9-фунтовыми орудиями 3-й батареи 39-й артиллерийской бригады под командованием полковника Романовича.
К вечеру 12 августа укрепления, возводимые на Кызыл-Тепе 2-й ротой 1-го Кавказского саперного батальона, 2-м и 3-м батальонами 157-го пехотного Имеретинского полка были не закончены. В 9 часов вечера их осмотрел полковник Я. Д. Малама, который признал укрепления негодными, так как они были сложены не из земли, а из камня. Также не было возможности поднять на гору полевые орудия. Вследствие этого, Владикавказцы и дивизион батареи полковника Е. С. Мусхелова расположились на правом берегу реки Мавряк-чай перед лагерем, рассчитывая подняться на Кызыл-Тепе утром 13 августа. Гора оставалась занятой лишь одним 3-м батальоном 157-го пехотного Имеретинского полка майора Миллера.
Планы турок
Турки, зная что гора занята одним батальоном решили, опираясь своим правым флангом на Кызыл-Тепе, перейти остальными силами в наступление с обходом правого фланга русских войск. Овладение Кызыл-Тепе и Уч-Тепе османскими войсками угрожало тылу и сообщениям Главных сил с Александрополем, и тем самым муширу[1] облегчалась дальнейшая задача — вторжение в государственные границы Российской империи. К двум часах ночи 13 августа 1-я кавалерийская дивизия турок должна была двинуться на Кызыл-Тепе и овладеть ей. 2-я кавалерийская дивизия должна была маневрировать между Кызыл-Тепе и Уч-Тепе с целью поддержки 1-й кавалерийской дивизии и обеспечения ей безопасности со стороны Арпачая. Вслед за 1-й кавалерийской дивизией на Кызыл-Тепе должна была наступать 4-я пехотная дивизия с двумя батареями под командованием Али-Паши, а во флаг кызылтапинской позиции, восточнее Суботана, — бригада Кафтан-Магомет-бея с одной батареей. Их общим резервом назначалась 1-я пехотная дивизия с двумя батареями.
Расположение русского гарнизона на Кызыл-Тепе
Около 10 часов утра 12 августа командир 157-го пехотного Имеретинского полка полковник Карасев получил от полковника Маламы приказание следующего содержания:
|
Сейчас выслать один батальон на Кызыл-Тепе для снятия батальона Гурийского полка с караула этой горы. | 
|
Согласно этому приказанию в 11 часов утра 3-й батальон Имеретинского полка занял на Кызыл-Тепе все караульные посты. С наступлением сумерок, около 7 часов вечера спустил 2 роты своего батальона к подошве горы, где они заняли ложбину перед южной вершиной и все пространство правее её, до оврага. Для их поддержки были выставлены 3 заставы — по взводу от разных рот — и 3 взвода заняли западную высоту. 1 ½ роты со знаменем осталась на седловине и составили главный караул. Правее и левее Имеретинцев сторожевые посты заняли казаки и милиционеры, а в резерве аванпостов 3-й эскадрон Нижегородского полка.
Ход битвы
Захват Кызыл-Тепе
Около двух часов ночи 13 августа одновременно в нескольких местах послышался крик филина, похожий на условный знак. Спустя полчаса на правом фланге нашей цепи, занятом Имеретинцами, раздался выстрел, затем сразу последовало несколько залпов, и по всей линии началась перестрелка. Турецкая конница во главе с Кундуховым и Магомет-беем незаметно подкралась к нашим аванпостам и на оклик часовых дала верный пропуск «Фитиль»; смяв затем правый фланг нашей цепи. Она бросилась в гору к западной вершине, имеющий с этой стороны довольно плоский скат. Впереди неслись горцы Кундухова, одинаково одетые с нашими конно-иррегулярными полками из туземцев, крича по-русски: «Не стреляйте, это свои». За кавалерией следовали бегом таборы турецкой пехоты.
При свете ружейного огня можно было видеть, что значительная часть неприятельской пехоты и кавалерия лезли на гору. Подпоручик Петропавловский, занимавший с тремя взводами 10-й роты Имеретинцев западную вершину этой горы, встретил турок дружным залпом и криком «Ура!». Неприятель не выдержал натиска и повернул назад. Но в это время новые толпы турецкой пехоты, показавшиеся с левой стороны, заставили войска Петропавловского отступить. Майор Миллер как только заметил, что неприятель атаковал правый фланг, двинулся с тремя резервными взводами 9-й роты Имеретинцев на помощь войскам Петропавловского. Едва он поднялся на половину возвышенности, как со стороны седловины, где оставался последний резерв[2] грянул залп и войска поднялись в атаку. В то время, когда происходил бой за западной вершине, турецкая дивизия под командованием Али-Паши начала подниматься на Кызыл-Тепе и заняла южную вершину, а несколько её таборов двинулись на седловину. Только темнота ночи спасла 12-ю роту от полного уничтожения. Тем временем на седловину поднялись, — сильно расстроенные и ослабленные огромными потерями, — бывшие в цепи 3-я стрелковая и 11-я рота Имеретинцев.
Осыпаемый градом пуль и теснимый со всех сторон неприятелем 3-й батальон Имеретинцев, потеряв уже значительную часть офицеров и низших чинов, оказался в критическом положении. Тем не менее, майор Миллер, имея в виду важность удержания Кызыл-Тепе и ожидая скорого прибытия Владикавказцев с половиной батареи артиллерии на помощь, послал ординарца в лагерь с докладом о положении дела и решил держаться на седловине.
Заметив малочисленность русских сил, турки набросились на Имеретинцев ещё с большим ожесточением, по видимому, желая уничтожить остатки наших войск.
Было уже около 4 часов утра, когда майор Миллер, не видя помощи себе, решил, наконец, отступить. Отстреливаясь и отбиваясь от наседавшего со всех сторон врага, теряя много людей, батальон спустился с горы к оврагу и расположился на позиции. Турки немедленно заняли Кызыл-Тепе, быстро начали окапываться и, втащив на гору орудия, тотчас же открыли артиллерийский огонь по башкадыклярскому лагерю.
Думая, что Кызыл-Тепе ещё в руках русских, подполковник Есипов выдвинул вперед сводный батальон под командованием майора Тумкковского. Прикрываясь стрелковой цепью, Владикавказцы ускоренным шагом подошли к Кызыл-Тепе, но в пятистах шагах от подошвы горы были встречены огнём и отступили. Тумковский приказал дожидаться рассвета. В это время подошел 4-й батальон Владикавказцев и стал левее сводного полка, а 3-я батарея полковника Мусхелова заняла позиции в 1 100 м от Кызыл-Тепе и открыла по ней огонь. Одновременно с этим послышались выстрелы на правом фланге из орудий 1-й батареи 40-й артиллерийской бригады.
Действие авангарда русских войск
Вслед за Владикавказцами из лагеря выступили остальные части авангарда — кавалерия и конная артиллерия. Генерал-лейтенант князь Чавчавадзе получив в 2:45 от казака, прискакавшего с передних постов, известие о нападении турок на Кызыл-Тепе, тотчас же выслал ординарцев в пехотный лагерь, расположенный на правом берегу Мавряк-чая, с приказанием выступить к Кызыл-Тепе, но пехота уже прибыла и завязала бой.
Для защиты правого фланга русских позиций к Кюльверану были направлены 16-й драгунский Нижегородский и Чеченский конно-иррегулярный полки со 2-й Кубанской батареей. Сам генерал-лейтенант князь Чавчавадзе с четырьмя эскадронами, 23 сотнями и 8 орудиями двинулся к Кызыл-Тепе, но в темноте кавалерия забрала слишком в сторону и очутилась левее горы.
С рассветом к пяти-шести часам утра русская боевая линия располагалась так: на правом фланге находились 1-й и 2-й батальоны 157-го пехотного Имеретинского полка, 16-й драгунский Нижегородский и Чеченский конно-иррегулярный полки, 1-я батарея артиллерийской бригады и 2-я Кубанская конная батарея; в центре, у оврага, — 3-й батальон 157-го Имеретинского полка, далее 2 батальона пехотного Владикавказского полка и 3-я батарея 139-й артиллерийской бригады, на левом фланге — кавалерия с 1-й Терской конной батареей.
Подъехав к боевым линиям, Чавчавадзе, по согласию с полковником Маламой и Романовичем, решил попытаться взять Кызыл-Тепе. С этой целью, находя фронтальную атаку очень трудной, признано было удобным постепенно штурмовать гору, причем главную атаку направить на восточную вершину, как более доступную, а овладев ею, перейти на южную и затем выбить турок с самой западной высоты Кызыл-Тепе.
Войска авангарда должны были выполнить следующее: 2 батальона 152-го Владикавказского пехотного полка под командованием полковника Романовича должны были взять влево и атаковать Кызыл-Тепе с восточной стороны; 2-й батальон 157-го пехотного Имеретинского полка, имея в резерве два другие батальона своего полка, должен был действовать с западной стороны; 3-я батарея 39-й артиллерийской бригады, передвинувшись вправо, совместно с 1-й батареей 40-й артиллерийской бригады должны были подготовлять атаку сосредоточенным огнём. С той же целью 2-я Кубанская и 1-я Терская конная батареи, под прикрытием 16-го драгунского Нижегородского и 17-го Северского полков, должны были обстреливать: первая — западную, вторая — восточную вершины; кавалерия: Кубанский и 2-й Владикавказский казачьи, 3-й Дагестанский, Александропольский и Дворянский конно-иррегулярные полки под начальством генерал-майора Лорис-Меликова — должна для защиты левого фланга двинуться вперед.
Согласно полученным приказаниям, войска под командованием полковника Мусхелова выдвинулись в первую линию и заняли позицию на возвышенности, позади оврага и левее 3-го батальона Имеретинского полка; батарея переходила взводами, чтобы не прекращать огня, и все время стреляла картечными гранатами, направляя выстрелы на седловину. 1-я батарея 40-й артиллерийской бригады заняла позицию в 586 метрах от Кызыл-Тепе и открыла огонь по западной вершине шарохами с дистанционной трубкой. Полковник А. А. Кельнер с Нижегородским драгунским полком и 2-й Кубанской батареей, выдвинувшись с западной стороны на 211 метров от Кызыл-Тепе, приказал батарее занять позицию под прикрытием 1 эскадрона, а 2-й и 4-й эскадроны выстроил развернутым фронтом немного сзади батареи. 1-я Терская конная батарея полковника Прозоркевича под прикрытием Северского полка заняла позицию на левом фланге, по восточной стороне от Кызыл-Тепе. Таким образом, около 6 часов утра 32 орудия с трех сторон громили Кызыл-Тепе, подготовляя Владикавказцам и Имеретинцам успех предстоящего штурма горы.
Первая атака Кызыл-Тепе
Тем временем, полковник Романович с двумя батальонами 152-го пехотного Владикавказского полка за исключением одной роты, оставленной им для связи с Имеретинцами и для прикрытия левого фланга батареи полковника Мусхелова, двинулся в обхват Кызыл-Тепе. Восточная вершина горы имеет у подножия террасовидный уступ, который как и вершина был занят турками. Предварительно атаки вершины надо было овладеть им. Подойдя к подошве горы, полковник Романович выделил для обеспечения своего левого фланга ½ роты стрелков, а 2½ роты оставил в резерве; с остальными четырьмя ротами он направился в гору, выслав при этом для штурма пригорка 16-ю роту Владикавказцев. Люди, буквально расстреливаемые турками, молча и тяжело дыша поднимались вверх, встречая ещё на каждом шагу множество камней. Достигнув пригорка и будучи поддержана второй линией, 16-я рота поручика Абраменко после короткого штыкового боя овладела им. Турецкая пехота, оставив на месте своих офицеров, солдат и побросав, провожаемая залпами Владикавказцами с 25-50 шагов, бросилась врассыпную к вершине горы.
В этот сравнительно короткий промежуток боя Владикавказцы потеряли 4 обер-офицера и много нижних чинов. Овладев пригорком, полковник Романович заложил густую цепь стрелков для обстреливания фланговым огнём неприятеля, занимавшего южную вершину, и подготовки атаки восточной вершины. Турки, уступив русским войскам часть позиций, укрылись за противоположными скатами, а их стрелки засели за гребнем высот. Кызыл-Тепе покрылась сплошным дымом. Треск разрывавшихся гранат русских, сильная ружейная стрельба и стоны раненых представляли собой ужасающий хаос.
Одновременно с Владикавказцами, по приказанию генерал-лейтенанта князя Чавчавадзе, полковник Карасев двинул в атаку Имеретинцев на западную высоту. Имеретинцы, поддерживаемые огнём артиллерии, смело двинулись вперед и приблизившись на 900 шагов к неприятельской цепи, остановились, залегли и открыли сильный огонь. Кызыл-Тепе, имея с этой стороны крутые скаты, обрывающиеся в овраг и усеянные камнями, представляла труднодоступную позицию. Едва турки заметили оттуда наше движение, как на батальоны русских посыпался град свинца, который по мере приближения к горе усилился до такой степени, что одиночных выстрелов не было слышно, и все слилось в один общий непрерывный гул. За несколько минут в рядах атакующих погибла масса людей. Приблизившись к цепи турок на 600—700 шагов, Имеретинцы снова залегли и открыли огонь из винтовок системы Крынка. Но тут оказалась полная непригодность ружей русских в бою с неприятелем, вооруженным винтовками системы Пибоди-Мартини. Наши пули на глазах у всех не долетали до цели, делая рикошеты. Подобное зрелище только ободряло турецких стрелков, и их огонь становился все сильнее и губительнее. Батальоны Имеретинцев сильно редели. К 9 часам утра выбыло из строя убитыми и ранеными: 1 штаб, 12 обер-офицеров и 384 нижних чина. Овладеть с этой стороны высотой, без подготовки атаки ружейным огнём, оказалось нам не по силам. Имеретинцы 3 раза атаковали и в конце концов были вынуждены отступить: 1-й батальон к реке Мавряк-чай, а 2-й и 3-й — залегли за возвышенности направлением к Кызыл-Тепе. В это время был ранен в лоб генерал-лейтенант князь Чавчавадзе. Командование войсками авангарда было передано генерал-майору Лорис-Меликову, а командование кавалерией принял полковник князь Витгенштейн.
Направление подкреплений к Кызыл-Тепе и Суботану
Генерал-адъютант Лорис-Меликов, выехав на рассвете к Караялу, заметил, что направление, взятое генерал-майором Комаровым, было ошибочным: турецкая пехота находилась на линии Кызыл-Тепе — Хаджи-Вали и наступала со стороны [ru.wikisource.org/wiki/%D0%AD%D0%A1%D0%91%D0%95/%D0%AF%D0%B3%D0%BD%D1%8B Большие Ягны]. Опасаясь — как за слабые стороны нашего авангарда, так и за участь колонны генерал-майора Комарова, Лорис-Меликов около 8 часов сделал следующие распоряжения: для поддержки Комарова был направлен 16-й гренадерский Мингрельский полк и 5-я батарея Кавказской гренадерской артиллерийской бригады [www.antologifo.narod.ru/pages/list/histore/istKGRabr.htm] под общим командованием генерал-майора Зедергольма, а к Баш-Кадыкляру первоначально — 6 рот 15-го гренадерского Тифлисского полка,[3] а затем два батальона (3-й и 4-й) с 4-й и 6-й батареями Кавказской гренадерской артиллерийской бригады под командованием полковника Ридигера. 1-я бригада Кавказской гренадерской дивизии с 1-й, 2-й и 3-й батареями Кавказской гренадерской бригады были передвинуты к Караялу, а 158-й Кутаисский и 159-й Гурийский пехотные полки с четырьмя батареями 40-й артиллерийской бригады — в резерв у Кюрюк-Дара.
Овладение частью позиций на Кызыл-Тепе
Было около 9 часов утра, когда 15-й Тифлисский гренадерский полк прибыл к Баш-Кадыкляру. Первые 6 рот Тифлисцев с 4-й батареей были направлены прямо к Кызыл-Тепе, причём 2 роты 1-го батальона оставались в прикрытии 4-й батареи подполковника Калакуцкого, занявшего позицию к северо-востоку от горы и тотчас же открывшего огонь по турецкой пехоте и артиллерии, занимавших Кызыл-Тепе. 2-й батальон Тифлисцев, отделив 6-ю роту для смены у Тайналыха казачьей цепи, расстрелявшей все свои патроны, перестроился в боевой порядок и наступал прямо на её восточные скаты. Своевременное прибытие 3-х рот Тифлисцев значительно облегчило трудное положение Владикавказцев, у которых, вследствие громадных потерь, роты сильно поредели, да и патроны были уже на исходе. К этому времени из строя уже выбыло: 16 нижних чинов убитыми, 7 офицеров и 101 нижний чин ранеными и 3 офицера контуженными. Чтобы пополнить недостаток в патронах Владикавказцы заменили (частью) свои винтовки турецкими «Пибоди», брошенными в большом числе при отступлении турок. Полковник Романович, воспользовавшись прибытием подкреплений, с тремя ротами Тифлисцев и двумя Владикавказцев перешел в наступление и восточная вершина в 10 часов была уже в наших руках.
С занятием этой позиции, турки, поражаемые фланговым огнём из берданок гренадеров, очистили южную вершину и все свои силы сосредоточили на западной, самой высокой и труднодоступной высоте.
К 10 часам подошел полковник Ридигер с остальными двумя батальонами своего полка и 6-й батареей.
Отступление войск авангарда к реке Мавряк-чай
Генерал-майор Лорис-Меликов, руководивший действиями войск авангарда, ещё около 8 часов утра получил записку от начальника штаба корпуса с приказанием отходить к Караялу; при этом сообщалось о скором прибытии к авангарду колонны генерал-лейтенанта Девеля. Исполнение этого приказа поставило генерал-майора Лорис-Меликова в крайне затруднительное положение. Он хорошо понимал, что при содействии отряда генерал-лейтенанта Девеля, являлась полная возможность овладеть Кызыл-Тепе, в особенности же — при условии удержания за нами той части, которая была занята Владикавказцами и Тифлисцами. Кроме того, громадные жертвы, понесенные нашими войсками при атаке Кызыл-Тепе могли повториться снова при повторной атаке, это заставило генерал-майора Лорис-Меликова не торопиться с исполнением полученного указания и оставаться на занятых нами позициями — или до прихода генерал-лейтенанта Девеля, или до получения нового приказа об отступлении. Послав донесение корпусному командиру о принятом им решении, Лорис-Меликов нашел возможным, по прибытии 3½ батальонов гренадеров с двумя батареями, продолжать атаку Кызыл-Тепе. Во исполнение этого решения полковнику Ридигеру было приказано с одним батальоном Тифлисского и двумя батальонами Владикавказского полков, заняв восточную вершину горы, постараться овладеть западной вершиной — последним оплотом турок, а 6-й батарее полковника Санджакова сменить 1-ю Терскую конную батарею, действовавшую на нашем левом фланге, израсходовавшую все свои снаряды и сильно пострадавшую. Заняв позицию, 6-я батарея открыла огонь сперва по турецкой пехоте, наступавшей на нашу кавалерию, а затем против турецких сувари, обходивших её левый фланг. Удачное действие картечных гранат заставило турок поспешно отступить, после чего они больше не показывались.
Полковник Ридигер, оставив 3-й батальон Тифлисцев в резерве, двинулся с 4-м батальоном прямо на гору. Приняв командование войсками на Кызыл-Тепе и обсудив с полковником Романовичем положение, полковник Ридигер решил штурмовать западную вершину Кызыл-Тепе с фронта, но при условии охвата её левого фланга. Для этого он отправил ординарца к генерал-майору Лорис-Меликову с просьбой прислать ещё 3-й батальон Тифлисцев и взвод артиллерии. Но в то самое время, когда все уже было обусловлено и оставалось лишь начать решительные действия, прибыл начальник штаба 2-й сводной кавалерийской дивизии полковник Бутурлин с приказанием — отступить. Таким образом, в самый интересный и решительный период боя, когда все обстоятельства складывались в нашу пользу, войска вынуждены были очистить позиции, занятые с большими жертвами. Подобрав убитых и раненых, первыми спустились с горы Владикавказцы, а за ними, перекатными цепями, отступили и Тифлисцы.
Отступившие батальоны заняли позицию между рекой Мавряк-чай и оврагом, огибающим Кызыл-Тепе, имея: на правом фланге — 157-й Имеретинский полк с 1-й батареей 40-й артиллерийской бригады (4 орудия); в центре — 2 батальона 152-го Владикавказского пехотного полка с 3-й батареей 39-й артиллерийской бригады (3 орудия), и на левом фланге — 15-й Тифлисский гренадерский полк с 4-й и 6-й батареями Кавказской гренадерской артиллерийской бригады.
Последствия
Известие о занятии Кызыл-Тепе было принято к Константинополе на решительную победу, и Мухтар-паша был награждён султаном титулом «Гази». С того времени престиж Мухтар-паши сильно поднялся в глазах не только Оттоманской Порты, но и в турецком войске, и, по-видимому, более не сомневались, что турецкий главнокомандующий не только очистит всю страну до Арпачая, но даже будет зимовать в Тифлисе или Ереване. Подобные надежды турецкого правительства основывались главным образом на слухе, что на Кавказе поголовное восстание, которое в значительной мере должно было облегчить вторжение армии Мухтара в пределы Закавказья.
С занятием новых позиций, турки тотчас начали их укреплять. При этом особенное внимание было обращено на оборону Малых Ягны и Кызыл-Тепе, где турками были возведены сильные укрепления, вооруженные орудиями полевой и крепостной артиллерии, а скаты, обращенные к Баш-Кадыкляру у Кюрюк-Дара, были унизаны траншеями.
Напишите отзыв о статье "Битва при Кызыл-Тепе"
Примечания
Литература
- [www.runivers.ru/lib/book3350/17105/ Матерiалы для описанiя русско-турецкой войны 1877-1878 гг. на Кавказско-Малоазiатскомъ театрѣ.]. — СПб.: Экономическая типо-литорафия, 1904. — Т. 2. — С. 131-161. — 724 с.
Отрывок, характеризующий Битва при Кызыл-Тепе
и т. д. (французская песня) ]пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
