Лобозицкая битва
| Сражение при Лобозице | |||
| Основной конфликт: Семилетняя война | |||
 Схема битвы при Лобозице (издание 1790 года) | |||
| Дата |
1 октября 1756 года | ||
|---|---|---|---|
| Место |
Лобозиц, Богемия (ныне Ловосице в Чехии) | ||
| Итог |
Победа Пруссии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение при Лобозице (нем. Schlacht bei Lobositz) — сражение Семилетней войны, состоявшееся 1 октября 1756 года у Лобозица (ныне Ловосице в Чехии) между 33,5 тысячной армией австрийского фельдмаршала Броуна, шедшей на выручку окружённой саксонской армии, и 28,7 тысячной армией прусского короля Фридриха II. Явилось первым сражением Семилетней войны в континентальной Европе и завершилось отступлением австрийцев, хотя они и не были разбиты. В результате, саксонская армия под командованием графа Рутовского капитулировала 16 октября в лагере под Пирной, саксонские солдаты были силой загнаны в прусскую службу.
Содержание
Накануне сражения
Военные приготовления Фридриха II, собиравшегося напасть на Саксонию, несмотря на то, что они совершались в глубокой тайне, сделались известны в Саксонии. Не имея реальной возможности отразить агрессию собственными силами, саксонцы, в ожидании помощи от союзников, собрали свою 18 тысячную армию на неприступном плато у Пирны, между замками Кёнигштайн и Зоненштайн, саксонский курфюрст Фридрих Август II (являвшийся также, польским королём Августом III) нашёл убежище в замке Кёнигштайн. Саксонской армией командовал граф Рутовский, единокровный брат курфюрста от внебрачной связи их отца, Августа II, с турчанкой Фатимой.
29 августа 1756 года прусские войска без объявления войны вступили на территорию Саксонии и 9 сентября, не встречая сопротивления, заняли Дрезден. На следующий день началось окружение лагеря у Пирны. Окружив лагерь, Фридрих не сделал никаких приготовлений к его штурму, рассчитывая взять саксонцев измором. Первый прусский солдат пал под Пирной лишь 12 сентября в результате случайной перестрелки. Вместо того, чтобы заниматься приготовлениями к штурму, Фридрих направляет первые отряды в Богемию, в том числе, с разведывательной целью, так как, по слухам, австрийский фельдмаршал Максимилиан Улисс граф Броун[1] собирает где-то в северной Богемии армию для помощи саксонцам.
Вторжение Фридриха в Саксонию поставило австрийцев в нелёгкое положение: австрийское командование считалось, конечно, с возможностью того, что Фридрих первым откроет военные действия, предполагало, однако, вторжение в Богемию и Моравию со стороны Силезии, для чего и держало на границе с Силезией две больших армии. Того, что Фридрих может не посчитаться с объявленным нейтралитетом Саксонии и превратить её в операционную базу для вторжения в Богемию в Вене никто не ожидал. Фельдмаршал Броун, командующий одной из армий на границе с Силезией, должен был срочно сдать свои дела преемнику и направиться на помощь саксонцам. В середине сентября он, с наспех набранным войском, выступает, имея Рейн с правой стороны, в направлении Бад-Шандау, где рассчитывает соединиться с саксонской армией. Его намерение не остаётся секретом для пруссаков. Собрав все силы, которые он мог отвлечь от осады, Фридрих идёт ему навстречу. 1 октября противники встречаются у Лобозица.
Силы сторон
Под началом графа Броуна 33 354 человека, из них 26 тысяч пехоты и 7,5 тысяч кавалерии, с 94 орудиями. В рядах прусской армии 28 749 человек, из них 18 249 пехотинцев и 10 500 кавалеристов, с 99 орудиями.
Диспозиция и планы сторон
Поле предстоящего сражения, долина у Лобозица, представляло собой, несмотря на свою относительно небольшую протяжённость, сочетание почти всех мыслимых видов рельефа: на севере оно упиралось в Эльбу, на юге — в городок Лобозиц, расположенный на склоне возвышенности. У подножия возвышенности протекал ручей Мореленбах, берега которого были сильно заболочены, к западу от Лобозица начинался массив вулканического происхождения, венчавшийся горой Лобош, вершина которой представляла собой базальтовый блок, а склоны были поделены на виноградники, спускавшиеся вниз террасами и огороженные сложенными из камня оградами. У входа в долину находилась невысокая гора Хомолка, на которой, поскольку она не была занята австрийцами, пруссаки установили свою главную батарею. При ней находилась и ставка короля. Гора была достаточно высока, чтобы с неё можно было обозреть долину, однако в то утро стоял сильный туман, мешавший Фридриху и его штабу разглядеть как следует расположение австрийцев. Поэтому Фридрих допустил ошибку, полагая, что имеет дело лишь с небольшим арьергардом противника, который он сможет рассеять одной кавалерийской атакой.
В свою очередь, его противник, фельдмаршал Броун, видя свою задачу в соединении с саксонцами, не намеревался ввязываться в большое сражение. Его план заключался в том, чтобы задержать Фридриха действиями части своего корпуса, затем незаметно улизнуть и переправиться на другой берег Эльбы. По крайней мере, так он утверждал впоследствии. Свои основные свои силы Броун расположил за ручьём Мореленбах и на горе Лобош, искусно замаскировав артиллерию и резервы.
Ход сражения
Сражение открыли австрийцы артиллерийским обстрелом прусских батальонов, стоявших у подножия горы Лобош. Атака прусской кавалерии была отбита с большими потерями. Развернувшись и перестроившись, кавалерия пруссаков, по собственной инициативе, без приказа, пошла во вторую атаку, закончившуюся совершенным разгромом. Часть всадников завязла в болоте у ручья Мореленбах (в частности, Зейдлиц, прославленный кавалерийский генерал Фридриха, едва не утонул в этот день в болоте и лишь чудом спасся), другая грозила смять при своём паническом отступлении прусскую пехоту. Опасаясь такого исхода, Фридрих дал приказ стрелять по своим.
Разгром был настолько полным, что кавалерия выбыла с этого момента из боя. Решила сражение пехота под командованием герцога Бевернского. Несколько её атак на гору Лобош были отбиты хорватами и солдатами Ласси.
К полудню туман рассеялся и Фридрих смог убедиться в том, что он имеет дело со значительно большими силами противника, чем он предполагал. Ряд прусских генералов поддался панике, да и сам Фридрих верил в то, что сражение проиграно. Приказав герцогу Бевернскому в последний раз попытаться взять Лобош, он покинул поле битвы. Он ещё не успел далеко отъехать, как эта последняя штыковая атака прусской пехоты завершилась долгожданным успехом.
После взятия Лобоша бой разгорелся с новой силой на окраинах Лобозица. Между тремя и четырьмя часами пополудни пруссакам удаётся взять и Лобозиц. Посланный с известием о победе к Фридриху майор, находит того в деревне Билинка недалеко от поля сражения. Лишь с большим трудом ему удаётся убедить короля в правдивости своего донесения.
Итоги сражения
Потери обеих сторон почти равны: 2873 человека у пруссаков и на десять человек меньше у австрийцев. В остальном равенства нет: в то время, как прусские солдаты совершенно обессилены тяжёлым сражением, фельдмаршал Броун имеет под началом свежие силы, так как лишь часть его солдат принимает участие в битве. Отступив, он беспрепятственно переправляет на правый берег Эльбы 8тысячный корпус в помощь саксонцам. Ни преследовать его, ни помешать переправе пруссаки не в состоянии. Анализируя ход битвы, Фридрих приходит к выводу, что перед ним в этой войне будут не те австрийцы, которых он бил, как хотел, во время Войны за австрийское наследство: «Нужно остерегаться нападать на них на гусарский манер. Они сражаются с большей охотой, чем раньше…»
Капитуляция саксонской армии
Помощь австрийцев, тем не менее, опоздала. Вернувшись в Саксонию, Фридрих вынудил 16 октября капитулировать саксонскую армию, терпящую сильную нужду в снабжении, выведя таким образом одного из противников из войны. Более того, он ввел рядовой состав сдавшихся в состав своих воиск и прусская армия получила 17 тысяч дополнительных солдат. Но много она от этого не выиграла: уже начало следующей кампании 1757 года ознаменовалось массовым дезертирством и бунтами среди саксонцев. Трём батальонам удалось в полном составе уйти и пробиться в Польшу. После этого, саксонские батальоны были расформированы и их солдаты распределены по старым прусским частям. Но и здесь они находили возможность перебежать к противнику, как это было, например, при Максене.
Напишите отзыв о статье "Лобозицкая битва"
Примечания
Литература
- Groehler, Olaf: Die Kriege Friedrichs II.,Brandenburgisches Verlagshaus, Berlin 1990
- Dorn, Günter;Engelmann, Joachim: Die Schlachten Friedrichs des Grossen, Bechtermünz Verlag, Augsburg 1997
- Duffy, Christopher: Friedrich der Große. Ein Soldatenleben, Weltbild Verlag, Augsburg 1995 (оригинальное издание на английском языке: Frederick the Great. A Military Life, Routledge & Kegan Paul, London 1985)
Отрывок, характеризующий Лобозицкая битва
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
