Битва при Манцикерте (1071)

Битва при Манцикерте
Основной конфликт: Византийско-сельджукские войны
Французская миниатюра, изображающая сражение при Манцикерте
Дата	25 августа–26 августа 1071 года
Место	Манцикерт (совр. вост. Турция; историческая Армения)
Итог	Решающая победа сельджуков
Изменения	Установление турецкого господства над Армянским нагорьем
Противники
Византийская империя Сельджуки
Командующие
Роман IV Диоген (попал в плен), Никифор Вриенний, Руссель де Байёль, Феодор Алиат, Андроник Дука Алп-Арслан Сулейман ибн Кутулмыш
Силы сторон
от 40,000 до 70,000 от 20,000 до 30,000
Потери
от 2,000 до 8,000; около 4,000 сдались в плен; от 20,000 до 35,000 сбежали неизвестно

Би́тва при Манцике́рте — сражение произошедшее 25–26 августа 1071 года на территории Византии, близ города Манцикерт (Маназкерт, Манзикерт, Малазгирт), между турками-сельджуками и Византийской империей. Турки-сельджуки под предводительством султана Алп-Арслана нанесли поражение византийцам, и взяли в плен византийского императора Романа IV Диогена, который выкупил свою жизнь лишь за счёт части своих земель.

Победа турок ускорила установление господства сельджуков в Малой Азии. Битва при Манцикерте — решающее сражение византийцев с сельджуками.

История

Подобно великим царям Македонской династии (Армянской, Васильевой династии), царь решился лично отправиться в поход на сельджуков, с беспримерным варварством опустошавших азиатские фемы. Но неуместная скупость и неспособность прежних правителей сократили ряды армии и деморализовали её; при всех стараниях Роман мог собрать только разношёрстную массу туземных и наёмных воинов, недисциплинированных и не привыкших к совместным действиям. Тем не менее походы 1068 и 1069 гг. были довольно удачны.

Дурные вести из Италии, где Роберт Гвискар взял Отранто и осадил Бари, последний опорный пункт греческого владычества, заставили Романа на время вернуться в Европу. В его отсутствие турки разбили Мануила Комнина , командовавшего армией, взяли и разграбили Хоны, а сам Алп-Арслан овладел важнейшей пограничной крепостью в восточной Византии — Манцикертом. Роман во главе 100-тысячной армии вновь занял Манцикерт.

Подготовка

Романа IV сопровождал Андроник Дука, соправитель и прямой конкурент в борьбе за императорский престол. Армию составляли 10 000 византийских солдат из западных и восточных областей империи, 500 франкских и нормандских наёмников под руководством Русселя де Байёль, наёмные отряды огузов и печенегов, отряды болгар, грузин и армян, а также варяжская гвардия. Всего византийская армия насчитывала 40 000 - 70 000 воинов. Мусульманские авторы (Ибн аль-Асир, Сибт ибн аль-Джаузи, Ибн аль-Каланиси, аль-Хусайни, аль-Бундари, аль-Фарики и др.) называют фантастические цифры от 300 до 700 тысяч.

Продвижение через Малую Азию было долгим и трудным. Сам Роман вызвал недовольство своих воинов из-за своего большого обоза, а местное население подверглось нападениям франкских наёмников, которые позднее были уволены из армии.

Считая, что сельджуки ещё далеко, византийцы продвигались к озеру Ван, намереваясь отбить Манцикерт и соседнюю крепость Ахлат. Между тем Алп-Арслан уже успел прибыть в Армению с 30 000 тюркских всадников и с мусульманскими союзниками из Алеппо, Мосула и других городов. Шпионы сообщили ему точное местонахождение противника, тогда как византийцы не знали о расположении врага.

Битва

Манцикерт был захвачен Диогеном, а на следующий день его воины обнаружили армию сельджуков. Один из генералов был отослан с отрядом конницы на разведку, так как Роман считал, что это не вся армия Алп-Арслана. Но отряд был разбит, а его командир попал в плен.

25 августа византийская армия начала наступление на позиции мусульман. Левым флангом командовал Никифор Вриенний, правым — Феодор Алиат, в центре находился сам император, а запасные силы находились под командованием Андроника Дуки. Турки были построены полумесяцем, растянувшимся на расстояние в четыре километра. Их стрелки атаковали греков, центр полумесяца медленно отступал, а его крылья перемещались для окружения византийцев.

Византийцы стойко выдержали обстрел и к концу второго дня захватили лагерь Алп-Арслана. Однако правый и левый фланги, где лучники нанесли наибольший урон, лишились дисциплины из-за попыток отдельных бойцов навязать сельджукской коннице бой, которого она избегала отступлением. Роман приказал правому крылу прикрыть отступление основных войск, но приказ был понят неверно. Командовавший резервом Андроник Дука вместо оказания помощи стал распространять слухи о гибели императора. Правый фланг оказался почти немедленно разбит, так как отряд состоящий из тюркских племен огузов и печенегов перешел на сторону сельджуков, а армянские контингенты бежали. По другим данным, армянские отряды не обратились в бегство, не бросили царя своего как многие другие. Увидев самоотверженное сопротивление армянских пехотинцев, Роман проявил к ним благосклонность и пообещал большое вознаграждение. В конечном итоге, основные потери в сражении понесли личные отряды императора и армянские пехотные отряды. Остатки центра, включая императора и варяжскую гвардию, были окружены. Роман был ранен в схватке и попал в плен к Алп-Арслану. Он оставался пленником султана в течение недели. На выкуп в размере 10 миллионов золотых император не согласился, поэтому Алп-Арслан снизил сумму до 1,5 миллионов золотых авансом, с ежегодными выплатами ещё по 360 тысяч. Роман женился на одной из дочерей султана, который обеспечил ему эскорт до Константинополя.

Последствия

Сразу после разгрома при Манцикерте был коронован двадцатилетний пасынок пленённого Романа IV Диогена, Михаил VII Дука, сын Константина X и Евдокии Макремволитиссы, ещё в малолетстве носивший императорский титул вместе с братьями Андроником и Константином. Воспитанием его заведовал учёный историк Михаил Пселл.

Получив известие о поражении Романа IV, которого сочли погибшим, придворные провозгласили регентство Евдокии и старшего царевича Михаила Дуки, но в действительности правил государством враг Романа, кесарь Иоанн. Когда было получено собственноручное письмо от Романа IV о скором его прибытии в столицу, от царицы потребовали, чтобы она объявила мужа лишённым престола. Царица отказалась, была изгнана из дворца и пострижена в монахини. Императором стал Михаил VII Дука Парапинак.

После нескольких неудачных столкновений с посланными из Константинополя войсками Роман заперся в киликийском городе Адана, где его осадил и заставил сдаться Андроник Дука (1072) под условием отречения от престола и пострига. За это ему была обещана личная безопасность, подтверждённая от имени Михаила VII тремя митрополитами. Роман был обманут: его ослепили, и он вскоре умер от ран, нанесённых при ослеплении.

Территориальные изменения

Непосредственным итогом битвы стала окончательная потеря Византийской империей Армении и востока Малой Азии и образование на юго-востоке Малой Азии фактически независимого от Византии армянского государства Филарета Варажнуни. Победа сельджуков открыла племенам огузов и туркмен дорогу в глубь Малой Азии, и в течение последующих 10 лет турками был занят почти весь полуостров, куда устремились тюркские кочевники.

Несмотря на то, что в результате битвы в руки сельджуков перешла большая часть Армении, тем не менее им не удалось завоевать всю страну. Ряд небольших армянских государств, таких как царства Лори и Сюник и княжество Хачен на северо-востоке Армении, а также княжества в Сасуне, Мокке и части Васпуракана на юго-западе, в условиях враждебного окружения и постоянных вторжений, продолжили существовать в течение XI и XII веков.

Мнение историков

Немецкий историк Гельцер называет катастрофу при Манцикерте часом «смерти великой Византийской империи».

Восток Малой Азии, Армения и Каппадокия — провинции, которые были домом стольких знаменитых императоров и воинов, и составляли основу силы Империи, — были потеряны навсегда, и турок поставил шатры кочевника на руинах древней римской славы.

См. также

• Осада Антиохии (1084)
• Первый захват Никеи сельджуками
• Битва при Манцикерте (1915)

Литература

• Владимир Запорожец. Сельджуки. — М.: Воениздат, 2011. — 296 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-203-02125-0.

Ссылки

• [www.deremilitari.org/resources/articles/markham.htm Битва при Манцикерте]

Отрывок, характеризующий Битва при Манцикерте (1071)

Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.