Битва при Мюре
| Битва при Мюре | |||
| Основной конфликт: Альбигойские войны | |||
 | |||
| Дата |
12 сентября 1213 г. | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа Симона де Монфора | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Мюре (фр. Bataille de Muret) — одно из важнейших сражений альбигойских войн состоявшееся 12 сентября 1213 года у замка Мюре, в Лангедоке, между крупной объединённой армией графа Раймонда VI Тулузского и короля Арагона Педро II, выступавших защитниками альбигойства, и немногочисленными войсками крестоносцев под командованием графа Симона де Монфора. Благодаря блестящей победе крестоносцы смогли подчинить существенную часть Лангедока и вывести из войны Арагонское королевство, что ускорило процесс подавления альбигойской ереси.
Предпосылки конфликта
27 января 1213 года в Тулузе арагонский король Педро II объявил, что берёт под своё покровительство гонимых Католической церковью феодалов Лангедока — Раймонда VI графа Тулузского, Раймунда Роже графа де Фуа, Бернар VIII графа Комменж и Гастона VI Беарнского. Он потребовал от предводителя крестового похода против альбигойцев графа Симона де Монфора вернуть указанным владетелям их земли; Монфор отказался, и Педро II заявил, что вступает в войну на стороне альбигойцев и «с тысячей своих рыцарей уничтожит крестоносцев».
Воодушевлённые поддержкой Арагона, альбигойцы перешли в контрнаступление и отвоевали у крестоносцев несколько укреплённых замков. Симон де Монфор был вынужден отступить и оставить открытой дорогу на Тулузу, куда в сентябре 1213 года прибыл Педро II во главе крупной армии. Объединившись с войсками Раймонда Тулузского и графа де Фуа, арагонский король двинулся на городок Мюре и осадил его ранним утром 10 сентября 1213 года.
Симон де Монфор не мог позволить себе сдать Мюре и поспешно двинул войска на помощь осаждённым. Под его началом был лишь незначительный корпус, тогда как арагоно-лангедокская армия насчитывала в общей сложности более 50 тыс. человек.
Ход битвы
Утром 12 сентября 1213 года, после ранней мессы, войска крестоносцев построились на Саверденском поле близ Мюре. Педро II как раз в этот момент начал штурм города, и Монфор надеялся застать его врасплох. Под проливным дождём католики совершили марш-бросок и вышли в тыл армии альбигойцев.
Появление войск Монфора заставило еретиков отступить от стен Мюре. Перебросив основные силы против крестоносцев, Педро II продолжил осаду, будучи уверен, что сумеет отбить любую атаку.
У Монфора было около тысячи рыцарей и примерно шестьсот пеших воинов, которых он оставил прикрывать тылы и не вводил в бой. Альбигойская армия насчитывала 2,5 тыс. рыцарей и, по разным оценкам, от 40 до 50 тыс. пехотинцев, преимущественно из числа тулузских ополченцев и арагонских басков-альбигойцев. Численный перевес казался немыслимым, однако Монфор принял решение идти в бой.
Крестоносцы построились в три линии: арьергардом командовал сам Симон, его друг Бушар де Марли встал во главе центра, а авангардом командовал северофранцузский рыцарь Верль д'Энконтр. Альбигойцы выстроились аналогичным образом, авангард доверили графу де Фуа, арьергард — Раймонду VI, а король Педро встал в центре. Перед битвой он провёл бессонную ночь с одной из своих многочисленных любовниц и наутро чувствовал себя измождённым, поэтому поменялся доспехами с рыцарем Гомесом и передал ему королевские регалии, чтобы не подвергать свою жизнь излишней опасности.
Битву начали альбигойцы. Авангард графа де Фуа налетел на передовые отряды крестоносцев, но тут же был отбит. Де Фуа повторил попытку, однако д’Энконтр по приказу Монфора изобразил ложное отступление, обогнув одно из предместий Мюре и внезапно атаковав не ожидавших такого поворота событий бойцов де Фуа с тыла и с флангов. Авангард альбигойцев оказался рассеян и больше не представлял серьёзной угрозы.
Тогда крестоносцы объединили силы и нанесли контрудар в центр неприятельской армии. Им не удалось с первой попытки пробить оборону арагонцев, но Бушар де Марли с небольшим отрядом внезапно атаковал левый фланг альбигойцев и внёс смятение в их ряды. Педро II бросился туда, чтобы предотвратить панику.
Французские рыцари Ален де Руси и Флоран де Вилль, привлечённые блеском королевских доспехов, пробились к рыцарю Гомесу и атаковали его. Сражаясь, арагонец потерял шлем, и стало ясно, что настоящий король сражается среди простых воинов. Увидев своего друга в опасности, Педро II повернул, так и не усмирив панику на левом фланге, и поспешил ему на помощь. Схватившись с де Руси и де Виллем, уставший после бурной ночи король выронил секиру, и Ален де Руси, улучив момент, ударил его в грудь, убив наповал.
Известие о гибели Педро II вызвало панику среди альбигойцев, и они обратились в бегство. Раймонд VI пытался остановить бегущих, но не сумел и сам покинул поле боя.
Крестоносцы преследовали альбигойцев несколько часов, убивая всех без разбора. Многие лангедокцы и арагонцы утонули, пытаясь спастись от конных рыцарей вплавь. Осаждавшие город баски также бежали, и гарнизон Мюре бросился за ними в погоню. Разгром альбигойцев был полным. Со стороны союзной армии погибли несколько сотен рыцарей, ещё около ста попали в плен. По разным источникам, потери среди пеших воинов альбигойской армии составили от 10 до 20 тысяч человек (Гийом Бретонский говорит о 17 тысячах убитых и пленных, Пётр Сернейский — о 12 тысячах). Крестоносцы потеряли не больше 150 рыцарей (впрочем, некоторые французские рыцари после битвы умерли от полученных ранений).
Последствия сражения
В результате битвы при Мюре королевство Арагон официально вышло из войны. Малолетний сын Педро II Хайме стал почётным заложником в Каркассоне. Жители Тулузы признали господство Симона де Монфора.
Победа при Мюре позволила крестоносцам укрепить своё влияние в Лангедоке и продолжить наступление на владения поддерживающих альбигойство феодалов.
См. также
Напишите отзыв о статье "Битва при Мюре"
Литература
- Осокин, Н. А. История альбигойских войн, М., 2003
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Битва при Мюре
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
