Битва при Нарве

Эта статья — о битве 1700 года. О других битвах при Нарве см. Осада Нарвы.

Битва при Нарве
Основной конфликт: Великая Северная война
Картина А. Е. Коцебу «Битва при Нарве»
Дата	19 ноября 1700 (юлианский календарь) 20 ноября 1700 (шведский календарь) 30 ноября 1700 (григорианский календарь)
Место	у стен крепости Нарва
Итог	Решительная победа шведов
Противники
Шведская империя Русское царство
Командующие
Карл XII К. Г. Реншильд О. Веллинг Ю. Шёблад А. Горн Карл-Евгений де Круа# И. Ю. Трубецкой# А. М. Головин# А. А. Вейде# И. И. Бутурлин# Б. П. Шереметев Я. Ф. Долгоруков# А. А. Имеретинский#
Силы сторон
Гарнизон Нарвы: 1900 чел. Армия короля: около 9 тысяч человек 37 пушек по разным оценкам от 34 до 40 тыс. человек 195 артиллерийских орудий
Потери
677 убитых (в том числе 31 офицер), 1247 раненых (в том числе 66 офицеров) Всего: 1924 чел. (в том числе 97 офицеров) От 6 до 7 тысяч убитых, смертельно раненых, утонувших, дезертировавших и умерших от голода и мороза, 700 пленных (в том числе 10 генералов, 56 офицеров); 195 орудий (в том числе 48 мортир, 4 гаубицы), 210 знамён (в том числе 151 взято при капитуляции), 20 штандартов

Би́тва при На́рве — одно из первых сражений Великой Северной войны между русской армией Петра I и шведской армией Карла XII, состоявшееся 19 (30) ноября 1700 год у города Нарвы и окончившееся тяжёлым поражением русских войск. Царь Пётр I снова взял Нарву во второй битве в 1704 году.

Предыстория

Начало Северной войны

В 1699 году по инициативе польского короля Августа II Русское царство вступило в коалицию северных государств («Северный союз»), которая имела территориальные претензии к Шведской империи. Участники коалиции рассчитывали, что молодость шведского монарха Карла XII, вступившего на престол в пятнадцатилетнем возрасте, обеспечит союзникам относительно лёгкую победу. Россия рассчитывала в результате войны захватить земли Прибалтики, когда-то входившие в состав Древнерусского государства, и обеспечить себе выход к Балтийскому морю. Более подробно см. причины Северной Войны.

По договору с Августом II Русское царство в первую очередь претендовало на Шведскую Ингерманландию (Ингрию) — территорию примерно соответствующую нынешней Ленинградской области. Крупнейшей шведской крепостью в регионе была Нарва, расположенная на западной границе Ингерманландии с Эстляндией. Ингерманландия в целом и Нарва в частности стали основной мишенью русского наступления в начале Северной войны.

Согласно договору с Августом II Пётр I объявил войну Швеции сразу после получения известия о заключении Константинопольского мирного договора с Османской империей — 19 (30) августа 1700 года и выступил с походом в Ингерманландию.

Русская армия к началу XVIII века

Командующие русской армии

Пётр I

А. М. Головин

Б. П. Шереметев

Хотя нападение на Швецию планировалось заблаговременно, русская армия в начале XVIII века имела ограниченную подготовку и требовала продолжения реформ, начатых Петром I. Русская армия имела большую численность (до 200 000 солдат), однако, как по мнению историков, так и по оценке самого Петра I, сделанной уже после битвы, русской армии в этот период недоставало дисциплины, обучения и материального обеспечения. Продолжая начатую ещё Иваном Грозным практику привлечения военных экспертов из Западной Европы, Пётр I стремился использовать западный опыт ведения боя и модернизировать русскую армию, однако к 1700 году лишь два полка, сформированных на базе потешных войск, — Семёновский и Преображенский, были полностью организованы по западному образцу, а ещё два — Лефортовский и Бутырский — частично организованы по западному образцу. В материальном обеспечении русская армия зависела от поставок вооружения и оборудования из-за границы. В 1700 году Российское царство почти не производило мушкетов, выплавляло очень мало металла, имело слаборазвитую транспортную систему. Обучение русской армии проходило под руководством иностранных офицеров по новому воинскому уставу 1699 года, составленному Адамом Вейде по образцу шведского и австрийского воинских уставов. Несмотря на все недостатки, до сражения под Нарвой Пётр I полагал, что русская армия вполне готова к войне со шведами.

Пётр I планировал вывести к Нарве свыше 40 000 регулярных пехотинцев, разделённых на три «генеральства» (дивизии): под командованием генералов А. И. Репнина, А. А. Вейде и А. М. Головина, а также 10 000 дворян сотенной службы, включая пятитысячную конницу под командованием Б. П. Шереметева, и 10 000 малоросских казаков под командованием И. Обидовского — всего свыше 60 000 солдат. Кроме этого в состав русской армии входил артиллерийский полк под командованием царевича А. А. Имеретинского.

Накануне Северной войны умерли сподвижники Петра генералы П. Гордон, Ф. Лефорт и генералиссимус А. С. Шеин. В итоге 19 августа 1700 года чин генерал-фельдмаршала и главное командование над новонабранной армией получил выдающийся администратор, но не военачальник Ф. А. Головин. За снабжение армии отвечал генерал-провиант Семён Языков. В последний момент к штабу русской армии по рекомендации Августа II присоединился герцог де Круа с группой офицеров (в том числе Л. Н. Аллартом).

Шведская армия к началу XVIII века

Командующие шведской армии

Карл XII

Карл Реншильд

Арвид Горн

Шведская армия на рубеже XVIII века представляла собой хорошо организованную полупрофессиональную структуру, сформированную ещё в начале XVII века шведским королём Густавом II Адольфом. Принципы организации шведской армии сохранились с небольшими изменениями вплоть до царствования Карла XII. В шведской армии кавалерия формировалась на добровольной контрактной основе — поместье, направляющее в армию конного солдата, получало денежную компенсацию в виде налоговых льгот. В шведскую пехоту производился обязательный набор солдат — каждое территориальное образование должно было выставить определённое число солдат, а кроме этого любой мужчина, не имеющий средств к существованию и не запятнавший себя нарушением закона, направлялся на воинскую службу. Всем солдатам и их семьям предоставлялось государственное жильё и жалование.

Шведская армия была хорошо дисциплинированной, что органично вытекало из лютеранской идеологии, доминирующей в Шведской империи. Лютеранская церковь поддерживала военные действия и завоевания Швеции в XVII веке, провозглашая успехи шведских военных походов «волей божьей».

Шведская пехота подразделялась на батальоны численностью в 600 солдат, а кавалерия на эскадроны численностью от 150 до 250 конников, верховным главнокомандующим армии традиционно выступал шведский монарх. Карл XII, вступивший на престол в 1697 году, несмотря на свой юный возраст, проявил себя решительным командиром, который по словам современников был «влюблён в войну»>. В штаб Карла XII во время битвы при Нарве входили генерал-лейтенант К. Г. Реншильд, генералы А. Горн, О. Веллинг и генерал-фельдцейхмейстер барон Ю. Шёблад.

Подготовка к сражению

Поход русской армии к Нарве

Сосредоточение русских войск у Нарвы происходило медленно. Вместе с пехотинцами к Нарве двигался обоз из 10 000 телег, который перевозил порох, свинец, пушечные ядра, бомбы, ручные гранаты и другие военные припасы. Дождливая погода затрудняла передвижение обоза, телеги увязали в грязи и ломались. Снабжение армии было плохо организовано: и солдаты, и лошади плохо питались, к концу похода от бескормицы начался падёж лошадей. При походе обмундирование солдат растрепалось и расползалось по швам.

Передовой отряд из состава полка Новгородского разряда (упоминается как 4-е «генеральство»: 2 солдатских и 4 стрелецких полка, новгородские рейтары) во главе с князем И. Ю. Трубецким прибыл к крепости через три недели после объявления войны — 9 (20) сентября. Ещё через 2 недели, 23 сентября (4 октября), прибыл отряд И. И. Бутурлина вместе с Петром I и гвардейскими полками. 1 (12) октября подошёл отряд А. А. Вейде с семью полками, 14 (25) октября — отряд А. М. Головина и конница Б. П. Шереметева. Таким образом, к началу боевых действий Петру I удалось сосредоточить у Нарвы, по разным оценкам, от 34 до 40 тысяч человек (21 солдатский полк, 7 стрелецких, 2 драгунских, Государев полк, полк смоленской шляхты и часть Новгородского рейтарского полка) и 195 артиллерийских орудий: 64 осадных пушки, 79 полковых, 4 гаубицы и 48 мортир.

Ещё два крупных отряда не успевали к началу боевых действий под Нарвой: около 10 000 солдат под командованием А. И. Репнина находились в Новгороде, а 11 000 малороссийских казаков под командованием И. Обидовского заняли позиции в Пскове, Гдове и Печорском монастыре^{[уточнить]}.

Осада Нарвы

Нарвскую крепость защищал шведский гарнизон под командованием генерал-майора Р. Горна, который насчитывал 1300 пеших и 200 конных солдат, а также 400 ополченцев. Город и крепость Нарва располагались на западном берегу реки Нарвы (тогда называвшейся Нарова), а на восточном берегу находился укреплённый Ивангород. Обе крепости соединял укреплённый мост, позволяющий переход между Нарвой и Ивангородом даже в условиях осады, что привело к необходимости осаждать обе крепости одновременно.

Для организации осады Август II порекомендовал Петру I генерал-лейтенанта Л. Н. Алларта, сведующего в инженерном деле, однако Пётр был «недоволен его медлительностью» и лично взял на себя руководство осадными работами. Осаждающие расположили вокруг Нарвы и Ивангорода артиллерийские орудия, а также построили укрепления на случай подхода дополнительных сил шведов с запада. Воспользовавшись тем, что река Нарова у Ивангорода и Нарвы делает изгиб, русские войска построили в двух верстах (ок. 2 км) к западу от Нарвы линию обороны, состоящую из двойного земляного вала. Обе оконечности вала — и северная, и южная — упирались в реку, и русская армия, занимавшая позиции у Нарвы, была защищена с запада валом, а с остальных сторон рекой. Общая протяжённость вала составляла 7 вёрст (7.5 км). (см. ниже «план битвы при Нарве»)

20 (31) октября русская армия начала регулярный обстрел крепости. Зарядов хватило только на две недели, а эффективность огня оказалась минимальной. Русский обстрел не нанёс крепости почти никаких повреждений. Основной причиной провала артиллерийского обстрела были проблемы планирования: большая часть артиллерии, доставленной к Нарве, была малокалиберной и не наносила вреда крепостным стенам. Кроме этого, и русский порох и сами орудия на поверку оказались низкокачественными, что резко снижало эффективность обстрела.

Поход основных шведских сил к Нарве

Высадка в Пярну

На момент нападения русских войск на Ингерманландию и Эстляндию шведские войска в регионе были немногочислены. Помимо гарнизона, оборонявшего Нарву, крупный шведский отряд (до 8000 солдат) под командованием О. Веллинга находился к юго-востоку от Пернова в Рюевеле и небольшие отряды находились в Ревеле и других городах, включая Везенберг.

Неудачные действия союзников Петра I привели к быстрой капитуляции Дании, а также к тому, что Август II снял осаду Риги и отступил. Такое развитие событий позволило Карлу XII направить в Эстляндию и Ингерманландию дополнительные силы (ок. 10 000 солдат), которые высадились в Ревеле и Пернове. Карл XII также прибыл в Пернов вместе со своими войсками 5 (16) октября, то есть за месяц до основного сражения. Он принял решение дать вновь прибывшим силам продолжительный отдых, так как многие солдаты страдали морской болезнью, а сам 12 (23) октября приехал в Рюевель и отдал приказ Отто Веллингу с основными силами своего отряда выдвинуться на север к Везенбергу, где по слухам уже находились разведывательные отряды русских войск. 25 октября (5 ноября) Карл XII приехал в Ревель, где провёл встречу с местными жителями. Шведский монарх пообещал эстонцам дополнительные привилегии в составе Шведской империи, и Ревель выделил для шведской армии 5000 ополченцев.

Столкновения у Пурца

Тем временем, получив известие о высадке войск Карла XII в Пернове, Пётр I 26 сентября (7 октября) выслал кавалерийский отряд Бориса Шереметева по ревельской дороге, идущей от Нарвы на запад. Расстояние от Нарвы до Ревеля (совр. Таллин) составляло около 200 вёрст, дорога проходила через болотистую местность вдоль побережья Финского залива, и на пути находились деревня Пюхайоги, крепость Пуртц и Везенберг. Небольшие отряды шведов отступили к Ревелю, и Шереметев, не встретив сопротивления, к 3 (14) октября преодолел 100 вёрст и занял позиции Везенберге. Численность отряда Шереметева по разным оценкам составляла от 5000 до 6000 кавалеристов.

25 октября (5 ноября), когда Карл XII находился в Ревеле, к Везенбергу с юга приблизился отряд генерала Веллинга, который по приказу Карла XII вышел из Рюевеля 12 (23) октября. Узнав заранее о приближении шведов, Шереметев принял решение отступить на 36 вёрст назад к крепости Пурц и рассредоточить свой отряд по нескольким деревням в болотистой местности к востоку от Пурца для охраны всех дорог, ведущих к Нарве (см. карту окрестностей Пурца). Шереметев рассположил небольшие отряды в несколько сот человек в эстонских деревнях Пуртц, Гакгоф, Вариель (Вергле), Кохтель и Иове, а сам с крупными силами встал в деревне Пованда (на месте современного эстонского города Кохтла-Ярве).

25 октября (5 ноября) авангард отряда Веллинга атаковал русское прикрытие в Пурце. Воспользовавшись беспечностью русских солдат, стоявших в Пурце, шведы одержали лёгкую победу. Вечером 26 октября (6 ноября) передовые отряды шведов атаковали русских солдат, стоящих в деревне Вариель. Русские солдаты расположились по деревенским домам, не выставив часовых, и оказались лёгкой добычей малочисленного шведского отряда. Шведы внезапно зашли в деревню, подожгли её и получили возможность перебить застигнутых врасплох русских поодиночке. Несколько русских кавалеристов сумело убежать в Пованду и сообщить Шереметеву о произошедшем. Шереметев в свою очередь немедленно выслал на помощь крупный отряд, состоящий из 21 кавалерийского эскадрона, которому удалось окружить шведов у Вариеле. Шведы с боем и потерями вышли из окружения, однако два шведских офицера попали в русский плен. Эти два офицера, выполняя инструкцию Карла XII, дали ложные сведения о численности шведской армии, наступающей на Нарву, называя многократно завышенные цифры в 30 000 и 50 000 шведских солдат.

Несмотря на достигнутый успех, Шереметев принял решение не закрепляться в Пурце, а наоборот, отступить ещё 33 версты назад к деревне Пюхайоги. Шереметев с опаской относился к решительным и неожиданным атакам шведов, видел неповоротливость своей конницы в болотистой местности, осознал опасность, которую таила шведская тактика поджога селений, и, главное, опасался того, что шведы могли обойти его отряд и отрезать его от основных русских сил у Нарвы. Оправдываясь перед Петром I в связи со своим очередным отступлением, Шереметев писал:

Там не стоял для того: болота и топи несказанные и леса привеликие. И из лесу подкрадчи один человек и зажег бы деревню и учинил бы великие беды, а паче того был опасен, чтобы обошли нас около к Ругодиву (Нарве).

Пётр приказал Шереметеву удерживать позиции у Пихайоги.

Подход к Нарве

Несмотря на то, что численность шведских войск в регионе была значительно ниже численности русских войск, Карл XII не стал сосредотачивать все свои силы для сражения под Нарвой, потому что видел возможную опасность на юге Эстляндии. В Новгороде находились около 10 000 русских солдат под командованием А. И. Репнина и 11 000 малоросских казаков под командованием И. Обидовского, а кроме этого сохранялась возможность новых действий со стороны Августа II, который, сняв осаду Риги, мог присоединиться к русским у Пскова и оттуда развивать наступление на Дерпт. Руководствуясь этими соображениями, Карл XII несколько тысяч регулярных солдат и ополченцев оставил в Ревеле, а на юг к Пскову отправил тысячный отряд под командованием генерала В. А. Шлиппенбаха, который 26 октября (6 ноября) нанёс псковским ополченцам тяжёлое поражение у Ильменского озера. В этом сражении из 1500 армии погибло более 800 русских солдат, Шлиппенбах также захватил десяток русских кораблей и знамя Псковской губернии.

Узнав о результатах столкновений у Пуртца, 4 (15) ноября Карл XII принимает решение выдвинуться с относительно небольшим отрядом в 4000—5000 солдат к Везенбергу где соединиться с отрядом генерала Веллинга. 12 (24) ноября, едва прибыв в Везенберг, шведский король вопреки советам части своих генералов принимает решение о совместном марше к Нарве. Карл XII, который всегда был склонен недооценивать роль артиллерии, принимает неожиданное решение оставить свой обоз в Везенберге и выйти в поход налегке.

Тем временем Шереметев, занявший оборонительную позицию у деревни Пюхайоги, допустил серьёзную тактическую ошибку. Не ожидая такого скорого прибытия шведов и столкнувшись с серьёзными трудностями со снабжением своего отряда, Шереметев разослал большую часть своего отряда по окрестным деревням для фуража. Шереметев оставил на ключевой оборонительной позиции у Пюхайоги только 600 кавалеристов, а остальные солдаты, разбившись на небольшие отряды, разъехались для поиска кормов, причём большинство из этих отрядов находились к западу от деревни Пюхайоги на пути следования шведской армии. Проблему усугубило то обстоятельство, что Шереметев не имел каких-либо разведывательных данных и не знал ни точного местонахождения шведского отряда, ни его численности. С другой стороны, Карл XII регулярно посылал вперед разведчиков и узнал о невыгодном положении русской конницы. Шведский король разделил свой отряд на две части, направив их на Пюхайоги по двум параллельным дорогам. В каждом случае шведы за счёт внезапности и организованности обращали в паническое бегство небольшие русские конные отряды и крупными силами подошли к главному оборонительному рубежу Шереметева в тот момент, когда он не в состоянии был оказать крупному шведскому отряду достойного сопротивления. В результате 16 (27) ноября Шереметев был вынужден быстро и неорганизованно отступить к Нарве, чем «возбудил сильный гнев Царя».

Основное сражение

Измена Гуммерта

Вечером 10 (21) ноября в русском лагере разнеслась весть об измене капитана бомбардирской роты Преображенского полка Якова Гуммерта (родом эстляндца), который бежал в Нарву. Он пользовался особым доверием царя Петра и смог передать неприятелю всю информацию о состоянии и расположении русской армии. Пётр приказал выслать из-под Нарвы всех офицеров шведской нации и определить их в другие полки.

Измена Гуммерта подорвала доверие русских к иноземным офицерам.

Отъезд Петра

17 (28) ноября бежавший от Пюхайоги отряд Шереметева принёс Петру I новости о наступлении шведов. В связи с тем, что Шереметев не производил разведку, а также в связи с тем, что он ни разу не вступил с основным шведским отрядом в организованное сражение, достоверных данных о численности шведского войска у русских не было, зато были ложные показания шведских пленных о якобы 50 000 шведах, приближающихся к Нарве. Узнав о подходе шведов к Нарве, Пётр I 18 (29) ноября в сопровождении генерал-фельдмаршала Ф. А. Головина и поручика А. Д. Меншикова уезжает в Новгород, оставив командование генерал-фельдмаршалу герцогу де Круа. Таким образом основное сражение, произошедшее на следующий день, было проведено в отсутствие царя. По воспоминаниям барона Алларта, де Круа сопротивлялся этому назначению, но переубедить Петра не сумел.

И тако над всеми войсками команду по­ручили Герцогу Фон Круа, яко Генерал-Фельдмаршалу, и хотя оный Герцог в приятии сей команды крепко опрошался, однако же Его Величество те его резо­ны апробовать не соизволил, и что уже и прежде сего намерение было оному Герцо­гу ту команду поручить, но для некоторых приключившихся обстоятельств удержалося.

После своей решительной победы в основном сражении шведы распространили версию о том, что Пётр I сбежал из трусости. В Швеции была также выпущена медаль с изображением плачущего Петра, бегущего от Нарвы. Эту же версию в популярной печати повторяют некоторые российские историки-публицисты, включая А. М. Буровского и И. Л. Солоневича. Тем не менее в современной научной литературе по истории такая версия отвергается. Историки указывают, что и в предыдущих сражениях, например при походах на Азов, и в последующих сражениях Северной войны Пётр I никогда не проявлял малодушия, поэтому причины отъезда Петра следует искать в другом.

Сам Пётр I объяснил свой отъезд необходимостью пополнить резервы, обозы и встретиться с королём Августом II:

Против 18 числа государь пошел от армии в Новгород для того, чтобы идущие достальные полки побудить к скорейшему приходу под Нарву, а особливо чтоб иметь свидание с королём польским.

В исторической литературе высказываются такие предположения, почему Пётр I решился оставить армию. Во-первых, русское командование, вероятно, не ожидало от Карла XII настолько решительных действий и рассчитывало, что шведская армия после прибытия под Нарву перед битвой потратит время на отдых и на укрепление своих позиций. Поэтому Пётр мог считать, что у него есть достаточно времени перед основным сражением. Во-вторых, Пётр I, с одной стороны, мог поверить слухам о большой численности шведской армии и настаивать на том, чтобы Август II немедленно возобновил боевые действия, чтобы ослабить натиск Карла на Россию. С другой стороны, Пётр I, наоборот, мог серьёзно недооценивать противника, не сомневаться в исходе сражения под Нарвой в свою пользу и уже планировать следующие шаги по окружению шведских войск в районе Нарвы с помощью отрядов Репнина, Обидовского и войск Августа II.

Расположение войск

Расстановка русских войск

Русские войска заранее построили укрепления, защищающие свои позиции с запада. На левом берегу реки Наровы был возведен двойной земляной вал, концы которого упирались в реку. Расстояние между линиями вала составляло на правом фланге 600 сажен, в центре 120 сажен, а на левом фланге 41—50 сажен. Узость пространства между валами — всего 80 м на левом фланге, которое ещё было застроено бараками для солдат, лишало армию манёвренности.

Войска были разбиты на три группы: на правом фланге стояли войска Головина, численностью около 14 тысяч человек; в центре на горе Германсберг — отряд князя Трубецкого в 6 тысяч человек; на левом фланге дивизия генерала Адама Вейде в 3 тысяч человек; левее отряда Вейде, упираясь в берег реки — конница Шереметева в 5 тысяч человек. 22 пушки и 17 мортир были расположены вдоль валов, а вся остальная артиллерия была расположена на позициях у Ивангорода. Штаб армии находился на крайнем правом фланге, на острове Кампергольм.

Узнав о приближении шведов, герцог де Круа приказал привести войска в боевую готовность и поставить их в одну линию между валами, растянув войска в тонкую линию на протяжении 7 верст и не оставив резерва.

Расстановка шведских войск

Шведская армия вышла к позициям русской армии в 10 часов утра 30 ноября 1700 года. Армия короля Карла XII в количестве около 9 тысяч человек, построилась в две линии. На правом фланге в 1-й линии встали отряды генерала О. Веллинга, во 2-й линии кавалерия Вахтмейстера. В центре, в 1-й линии отряды генерал-майора К. Поссе, во 2-й генерал-майора Г. Ю. Майделя. Артиллерия барона Шёблада была выставлена перед центром. На левом фланге расположились отряды генерал-лейтенанта К. Г. Реншильда и генерал-майора А. Горна в первой линии; за ними, во второй линии, резерв генерал-майора Ю. Риббинга. В промежутке между линиями были поставлены на правом фланге гвардейские гренадеры, а на левом — деликарлийцы. Сам король Карл находился перед центром.

Атака шведов

Ночью 30 ноября 1700 года армия Карла XII, соблюдая полную тишину выступила к русским позициям. В 10 часов утра русские увидели шведские войска, которые «при звуках труб и литавр, двумя пушечными выстрелами предложили сражение». Герцог де Круа срочно созвал военный совет. На совете Шереметев, указывая на растянутость позиций армии, предложил оставить часть войск для блокады города, а остальную армию вывести на поле и дать сражение. Это предложение было отвергнуто герцогом, который заявил, что армия не сможет противостоять шведам в поле. На совете было принято решение оставаться на месте, что передавало инициативу в руки шведского короля.

В отличие от русского командования, которое считало, что ему противостоит 30-тысячная шведская армия, король Карл прекрасно знал численность и расположение войск противника. Зная, что наиболее сильно укреплён центр русской армии, король решил сосредоточить атаки на флангах, прижать русских к крепости и сбросить их в реку. Король лично командовал войском. В центре на холме Германенсберг расположилась шведская артиллерия под командой генерал-фельдцейхмейстера барона Юхана Шёблада. Правым флангом командовал К. Г. Реншильд (три колонны по 10 батальонов), левым — О. Веллинг (11 батальонов пехоты и 24 эскадрона кавалерии). Впереди колонн шли по 500 гренадеров с фашинами.

Бой начался в 2 часа дня. Благодаря сильному снегопаду (видимость не более 20 шагов) и ветру в лицо противника, шведам удалось провести неожиданную атаку, подойдя вплотную к позициям русских. Первый удар был произведён двумя глубокими клинами. Русские войска стояли в одну линию протяжённостью почти 6 километров и несмотря на многократное преимущество, линия обороны была очень слабой. Через полчаса прорыв был в трёх местах. Гренадеры забросали рвы фашинами и взошли на вал. Благодаря быстроте, натиску и слаженности, шведы ворвались в русский лагерь. В русских полках началась паника. Конница Шереметева обратилась в бегство и попыталась перейти реку Нарову вброд. Сам Шереметев спасся, но около 1000 человек утонуло в реке. Панику усилили крики «Немцы — изменники!», в результате чего солдаты бросились избивать офицеров-иностранцев. Пехота попыталась отступить по понтонному мосту у острова Кампергольм, но мост не выдержал большого скопления людей и рухнул, люди начали тонуть.

Главнокомандующий герцог де Круа и ряд других иностранных офицеров (генерал Л. Н. Алларт, саксонский посланник Ланген, полковник Преображенского полка Блумберг), спасаясь от избиения собственными солдатами, сдались шведам. В то же время на правом фланге Преображенский, Семёновский и Лефортовский полки с примкнувшими к ним солдатами из дивизии А. М. Головина, огородившись возами и рогатками, оказали ожесточённое сопротивление шведским войскам. На левом фланге дивизия Вейде также отбивала все атаки шведов, шведская колонна генерала К. Г. Реншильда была расстроена огнём русских гвардейцев. Король Карл сам явился на поле боя, но даже его присутствие, укрепившее боевой дух солдат, не смогло помочь шведам. В битве погиб шведский генерал-майор Юхан Риббинг, ранены генералы К. Г. Реншильд и Г. Ю. Майдель, под королём Карлом XII убита лошадь. Бой прекратился с наступлением темноты.

Ночь привела к усугублению беспорядка как в русских, так и в шведских войсках. Часть шведской пехоты, ворвавшись в русский лагерь разграбила обоз и перепилась. Два шведских батальона в темноте приняли друг друга за русских и завязали между собой бой. Русские войска, несмотря на то, что часть войск сохранила порядок, страдали от отсутствия руководства. Связь между правым и левым флангами отсутствовала.

Капитуляция русской армии

Утром следующего дня князь Яков Долгоруков, Автоном Головин, Иван Бутурлин и генерал-фельдцейхмейстер царевич Александр Имеретинский решили начать переговоры о капитуляции. Так же поступил и генерал Вейде. Князь Долгоруков договорился о свободном проходе войск на правый берег с оружием и знамёнами, но без артиллерии и обоза. Дивизия Вейде капитулировала только утром 2 декабря после второго приказа князя Долгорукова на условиях свободного прохода без оружия и знамён. Всю ночь с 1 на 2 декабря шведские сапёры совместно с русскими наводили переправы. Утром 2 декабря русские войска покинули шведский берег Наровы.

В качестве добычи шведы получили 20 000 мушкетов и царскую казну в 32 000 рублей, а также 210 знамён. Шведы потеряли убитыми 677 человек, около 1250 были ранены. Потери русской армии составили около 7 тысяч человек убитыми, утонувшими и ранеными, включая дезертиров и погибших от голода и холода.

В нарушение условий капитуляции в плену у шведов остались 700 человек, из них 10 генералов, 10 полковников, 6 подполковников, 7 майоров, 14 капитанов, 7 поручиков, 4 прапорщика, 4 сержанта, 9 фейерверкеров и бомбардир и др.

Итоги

Русская армия потерпела тяжёлое поражение: было потеряно значительное количество артиллерии, понесены тяжёлые людские потери, сильно пострадал командный состав. В Европе русскую армию на несколько лет перестали воспринимать как серьёзную силу, а Карл XII получил славу великого полководца. С другой стороны, эта тактическая победа посеяла семя будущего поражения Швеции — Карл XII поверил, что разбил русских надолго и сильно недооценивал их вплоть до Полтавы. Пётр I, напротив, после поражения под Нарвой, осознал необходимость военных реформ и сделал упор на подготовку национальных командных кадров.

По итогам сражения Пётр I, делая выводы, писал:

Итак, над нашим войском шведы викторию получили, что есть бесспорно. Но надлежит разуметь, над каким войском оную получили. Ибо один только старый Лефортовский полк был, да два полка гвардии были только у Азова, а полевых боёв, паче же с регулярными войсками, никогда не видели: прочие же полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые сами были рекруты. К тому ж за поздним временем и за великими грязями провианта доставить не могли, и единым словом сказать, казалось все то дело яко младенческое играние было, а искусства — ниже вида. То какое удивление такому старому, обученному и практикованному войску над такими неискусными сыскать викторию?

Поражение под Нарвой сильно ухудшило как военное, так и внешнеполитическое положение России. Неоднократные попытки Петра при посредничестве австрийских и французских дипломатов заключить мир с Карлом остались без ответа. Это привело к установлению более тесных русско-саксонских отношений. Армия короля Августа, хоть и отступила за Западную Двину, но всё ещё представляла из себя значительную силу. 27 февраля 1701 года в Биржах состоялась встреча русского и саксонского монархов. Переговоры закончились заключением Биржайского договора, определявшего условия совместных действий сторон против Швеции. 11 марта 1701 года на военном совете русские и саксонцы составили детальный план военных действий.

Царь Пётр I снова взял Нарву во второй битве в 1704 году.

Память о битве

Памятник русским воинам на бастионе Victoria

В 1900 году к 200-летию первого сражения под Нарвой по инициативе Преображенского, Семеновского полков и 1-й батареи лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады около деревни Вепскюль был сооружён памятник павшим русским воинам. Памятник представляет собой гранитную скалу с крестом, установленную на усечённой земляной пирамиде. Надпись на памятнике гласит: «Героям-предкам, павшим в бою 19 N0 1700. Л.-гв. преображенский, л.-гв. семеновский полки, 1-я батарея л.-гв. 1-й артиллерийской бригады. 19 ноября 1900».

Шведский лев

Первый шведский памятник битве был открыт в Нарве в 1936 году и исчез бесследно после Второй мировой войны. Новый открыт в октябре 2000 года министром иностранных дел Швеции Леной Ельм-Валлен. Средства собирал Шведский институт. На граните выбито: «MDCC» (1700) и «Svecia Memor» (Швеция помнит).

Литература

• Князьковъ С. А. Изъ прошлаго русской земли. Время Петра Великаго. — М.: Типографія И. Д. Сытина, 1909. — 709 с.
• Павленко Н. И. Пётр Великий. — М.: Мысль, 1994. — 594 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-244-00791-2.
• Беспалов А.В. Северная война. Карл XII и шведская армия. Путь от Копенгагена до Переволочной. 1700-1709. — М.: Рейтар, 1998. — 49 с. — 1000 экз. — ISBN 5-8067-0002-X.
• Hughes L. Russia in the Age of Peter the Great. — New Haven: Yale University Press, 1998. — 604 с. — ISBN 0-300-07539-1.
• Павленко С. О. [krotov.info/libr_min/16_p/av/lenko_01.htm Иван Мазепа] = Iван Мазепа. Особистість і доба. / пред. ред. колл. В. Литвин, под общей ред. В. А. Смолия, пер. Е. Шумей. — К.: Издательский дом «Альтернативы», 2003. — 414 с. — (Личность и эпоха). — ISBN 966-7217-84-1.
• Alf Åberg. The Swedish Army, from Lützen to Narva (англ.) // Michael Roberts Sweden's Age of Greatness 1632—1718. — New York: St. Martin's Press, 1973. — P. 265—287.
• Андреев, И. Нарвский конфуз // Знание — сила : журнал. — 2000. — № 12. — С. 115—121.
• Великанов, В. С. [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Velikanov_01.pdf К вопросу об организации и численности русской армии в Нарвском походе 1700 года] // Война и оружие: новые исслед. и мат-лы. Вторая Межд. науч.-практ. конф., 18-20 мая 2011 года. — СПб.: ВИМАИВиВС, 2011. — Т. 1. — С. 130—143. — ISBN 978-5-903501-12-0.
• Галларт, Л. Н. [www.memoirs.ru/texts/Hallart.htm Подробное описание осады города Нарвы и сражения под сим городом в 1700 году. Отрывок из Истории Петра Великого, сочиненной генералом Аллартом. Рукопись] // Северный архив. — 1822. — Ч. 1. — № 1. — С. 3—28; № 2. — С. 117—143.
• Петров, А. [www.memoirs.ru/texts/PetrovVS1872.htm Нарвская операция] // Военный сборник. — СПб.: Изд-во Военного министерства Росс. империи, 1872. — № 7. — С. 5—38.

Отрывок, характеризующий Битва при Нарве

– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.