Битва при Нахере

Битва при На́хере
Основной конфликт: Гражданская война в Кастилии Столетняя война
Иллюстрация из «Хроник» Жана Фруассара
Дата	3 апреля 1367 года
Место	На́хера, Королевство Кастилия и Леон (совр. провинция Риоха, Испания)
Итог	Победа англичан и войск Педро Жестокого
Противники
Кастилия и Леон Англия Аквитания (Гиень) Кастилия и Леон Франция
Командующие
Педро Жестокий Эдуард Чёрный Принц Генрих (Энрике) II Бертран дю Геклен
Силы сторон
Тяжеловооружённые всадники: 14 000 Лучники: 12 000 Пешие копейщики: 2 000 Всего: 28 000 Тяжеловооружённые всадники: 6 000 Хинеты: 4 000 Арбалетчики: 6 000 Пращники: 4 000 Пешие копейщики: 40 000 Всего: 60 000
Потери
Небольшие 15 000 убитыми, раненными и пленными

Битва при На́хере (исп. batalla de Nájera, фр. bataille de Nájera, англ. battle of Nájera), также известная как битва при Наваррете, — битва между войсками двух претендентов на трон Кастилии и Леона: Педро Жестокого, поддерживаемого англичанами, и Генриха (Энрике) II, поддерживаемого французами. Учитывая состав участников, часто рассматривается как эпизод Столетней войны. По меркам XIV века битва может считаться очень крупной: суммарная численность войск, принимавших участие в ней, существенно выше, чем, например, в знаменитых битвах при Креси и при Пуатье.

Предыстория

В 1366 году в Кастилии и Леоне вспыхнула гражданская война, начатая Генрихом (Энрике) де Трастамара — бастардом Альфонсо XI, с 1354 года неоднократно воевавшего против своего сводного брата и нашедшего убежище во Франции. Король Педро I не пользовался популярностью среди кастильской знати и к тому же поссорился с французами, жестоко обойдясь со своей женой Бланкой Бурбонской, которая приходилась родственницей королю Карлу V. Генрих обратился к последнему за помощью, и в Испанию отправилось большое войско наёмников во главе с лучшим французским полководцем — Бертраном дю Гекленом. По мнению Н. И. Басовской, ключевую роль в этом решении Карла V сыграло его желание на период затишья в Столетней войне избавить Францию от многочисленных отрядов бригандов (наёмников), которые сложно было прокормить и удержать от грабежей французских земель. Педро быстро лишился трона и через Севилью бежал к Чёрному Принцу, находившемуся тогда со своим двором в Аквитании. У Эдуарда имелись веские причины поддержать Педро: любой из претендентов стал бы обязанным своему более сильному союзнику; представлялось заманчивым вовлечь Кастилию в орбиту английской внешней политики и ослабить французский военный потенциал; наконец, не последнюю роль играла материальная заинтересованность.

После изгнания из страны соперника Генрих распустил основные силы наёмников, оставив при себе лишь ядро из французских ветеранов под началом Бертрана дю Геклена. Эдуард, который нуждался в пополнениях для войска, завербовал… тех же самых наёмников и поспешил на юг. Услуги профессиональных вояк стоили дорого, и Эдуарду было необходимо по возможности сократить продолжительность кампании. Поэтому ему пришлось переходить горные перевалы в феврале, то есть в самое неподходящее для подобных операций время года. Он был вынужден заплатить за право беспрепятственного продвижения через горы королю Наварры Карлу II (последний уже получил плату от Генриха за то, чтобы перекрыть англичанам путь через те же самые проходы). Перевалив через Пиренеи у Ронсеваля, Эдуард и Педро поспешили дальше к Бургосу, бывшему тогда столицей Кастилии. Генрих стоял лагерем у Анастро на границе Наварры и Арагона. Эдуард и Педро расположились около Витории и отрядили сэра Вильяма Фелтона с его братом Томасом и 100 тяжеловооружёнными всадниками разведать вражеские позиции. В то же время отряд из 6 000 солдат под командованием брата Генриха, Тельо, атаковал лагерь английского авангарда и нанёс ему серьёзный урон, а на обратном пути встретил отряд Фелтона и уничтожил его.

Ещё примерно неделю после этого эпизода противники лишь смотрели друг на друга, ожидая, кто же сделает первый шаг. Оба войска сильно страдали от дождя и холода. Эдуард и Педро не выдержали первыми: однажды ночью они снялись с лагеря и двинулись на юго-восток. Перейдя Кантабрийские горы, они форсировали Эбро около Вианы, надеясь таким образом обойти Генриха и продолжить движение к Бургосу. Генрих, обнаружив уход неприятеля, быстро двинул собственные силы почти прямо на восток с целью перерезать неприятелю путь на Бургос и вышел на широкую равнину севернее небольшого селения Нахера.

Состав армий и командование

Обе армии построились для битвы в схожие боевые порядки. Английское войско спешилось полностью. Авангард, возглавляемый Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским и сэром Джоном Чандосом, состоял из 3 000 латников при поддержке 3 000 лучников, равномерно распределённых на флангах. Им противостояли 2 500 спешенных французов под началом дю Геклена и испанских тяжеловооружённых воинов под командованием маршала д’Одреема, а также членов военно-духовных орденов. Поддержку им осуществляла лёгкая и средняя пехота: пращники, воины с дротиками и арбалетчики. Основные силы обеих армий делились на три «дивизии». Каждая из английских «дивизий» включала в себя примерно равное число тяжеловооружённых всадников и лучников. Левофланговую «дивизию» англичан возглавляли Генри Перси, эрл Нортумберленда, и Оливье де Клиссон. Центром командовали Эдуард и Педро, правый же фланг находился под началом де Бюша, Арно д’Альбера и Энрикеса. В армии Генриха на флангах стояли хинеты, а также какое-то число арбалетчиков и множество тяжеловооружённых всадников. В центре строя находились 1 500 отборных конных латников. На левом крыле действиями руководил брат Генриха, Тельо, и великий приор ордена госпитальеров. Центром командовал сам Генрих, а правым флангом — его сенешаль, граф Дения и магистр военно-монашеского ордена Калатравы. Английский арьергард состоял из 3 000 гасконцев и наёмников — спешенных тяжеловооружённых всадников — плюс равное количество лучников под командованием Якова (Хайме) IV, короля Майорки, графа Арманьяка и других нобилей. Огромный арьергард в армии Генриха II составляло пешее городское ополчение, отличавшееся низким боевым духом и самым разнообразным вооружением.

Обе армии были очень неоднородны по своему составу. Войско Генриха состояло из феодальных ополчений, представленных тяжеловооружёнными всадниками, городских ополчений из Кастилии, воинов испанских духовных орденов вроде братства Калатравы и рыцарей-госпитальеров и ветеранов — французских наёмников Бертрана дю Геклена. «Английское» войско отличалось еще меньшей однородностью. Лишь 400 тяжеловооружённых всадников и 600 лучников, возглавляемых Джоном Гонтом, прибыли для участия в кампании непосредственно из Англии. Командирами отрядов под началом Педро были представители английского, французского и испанского нобилитета. Солдаты происходили с английских территорий во Франции — прежде всего, из Нормандии и Аквитании, было также много английских воинов, нёсших службу во Франции, плюс множество наёмников со всей Европы в рядах так называемых вольных копий.

Тактика

Привычная тактика испанцев, французов и англичан различалась принципиально. Испанцы привыкли воевать с маврами в южных областях Испании. На открытой местности, имея сильные отряды лёгкой конницы на флангах, наиболее эффективной тактикой было, не ввязываясь в тесную рукопашную, забрасывать врага дротиками. Многие военные операции представляли собой стремительные кавалерийские набеги и вынужденные осады. Соответственно, доспехи испанцев отличались сравнительной лёгкостью. Крупные полевые сражения в Испании были довольно редки.

Французы уже накопили горький опыт лобовых атак позиций англичан под градом стрел. Для них стало очевидно, что взбесившиеся раненые кони приводят к разрушению строя, а туши погибших животных превращаются в дополнительные препятствия на пути следующей атаки, давая вражеским лучникам возможность выпустить больше стрел. Результатом стала тактика пешего наступления, когда каждый воин представлял собой менее крупную мишень и создавал меньше беспорядка в случае ранения, не говоря уже о лучшей защищённости воинов по сравнению с конями.

Английская тактика по сравнению с начальным периодом Столетней войны не претерпела изменений — зачем, если она из раза в раз неизменно срабатывала. Даже если стрела английского лука и не пробивала доспехов, то, принимая во внимание её скорость и массу, удар при столкновении с целью превосходил мощью кулак боксёра-тяжеловеса. Против незащищённого доспехами человека или животного шли в ход V-образные наконечники, прошивавшие материю, плоть и сухожилия и добиравшиеся до артерий. Извлечение стрелы было сопряжено с расширением раны. Для поражения кольчуг использовались длинные — 100—150 мм — и тонкие наконечники. Острие протискивалось между кольцами кольчуги, а по мере того, как скорость продвижения стрелы резко замедлялась в теле жертвы, оно сгибалось и скручивалось, превращаясь в подобие штопора, загнанного в плоть. Когда с начала XIV столетия в обиход всё шире стали входить кованые латы, изготовители стрел также внедрили инновации, применив конический наконечник (напоминающий по форме пулю). Небольшое количество воска на самом острие не давало ему соскользнуть с металлической пластины, если только он не встречался с ней под особо острым углом. Как только наконечник преодолевал металл, он сталкивался с не представлявшими серьёзного препятствия плотью и костями. Прежде чем вытащить стрелу, приходилось снимать доспехи, а анестезии в современном понимании тогда не существовало. Англичане по-прежнему ставили лучников на флангах и преспокойно наблюдали за тем, как те уничтожали атакующего противника. Когда же вражеские воины прорывались к английскому строю, их ждала встреча со спешенными тяжеловооружёнными латниками.

Ход битвы

Пока лёгкая пехота и хинеты отвлекали внимание английских лучников, спешенные французские латники устремились вперёд и вступили в боевое соприкосновение с англичанами. Столкновение с противником отбросило англичан на несколько метров, и началась отчаянная рукопашная. Однако хинеты на флангах не выдержали тяжёлых потерь, которые наносили им с дальней дистанции лучники, и бежали с поля боя. После этого фланговые «дивизии» английского центра смогли беспрепятственно атаковать французов, что привело к изменению соотношения сил в пропорции 2:1. Видя это, всадники из главного отряда Генриха попытались вмешаться и переломить ход борьбы в центре. Они трижды бросались в атаку, но наталкивались на противодействие 7 000 лучников, действовавших при поддержке тяжеловооружённых воинов из фланговых отрядов центральной «дивизии». Как и многие французские армии до них, испанцы не выдержали и покинули поле боя.

Тем временем Эдуард двинул 4 000 солдат основной «дивизии» на усиление бойцов Джона Гонта, доведя соотношение сил до 4:1, не считая лучников. Испанскую пехоту в арьергарде армии Генриха охватила паника, и она тоже обратилась в бегство. Многих воинов Генриха настигли и перерезали преследователи в самом селении, другие утонули в разлившейся реке, протекавшей через него. В этот момент вступила в бой последняя часть войска Эдуарда. Уцелевшие французы дрались отважно, но, потеряв около трети численности, сдались англичанам. Фруассар, скорее всего, преувеличивая, пишет о 560 убитых латниках и 7 500 прочих воинах (не считая утонувших) в армии Генриха против всего 4 латников и 40 простых воинов в армии Педро.

Последствия

Педро отказался платить Чёрному Принцу за наёмное войско, которое принесло ему победу, и очень скоро ему пришлось вновь отстаивать права на престол с мечом в руке. Генрих сумел избежать плена и готовился взять реванш. Он набрал новую армию в Арагоне и в южных французских землях, взял Леон и осадил Толедо. Пришёл час новой битвы, в которой Педро задействовал мавров с юга Испании, а также евреев и португальцев. Противнику удалось застигнуть войско Педро врасплох и разгромить наголову. Педро с немногочисленными спутниками бежал с поля боя и укрылся в ближайшем замке Монтьель. Вскоре он попал в плен и предстал перед Генрихом. Между сводными братьями произошла ссора, кончившаяся гибелью Педро менее чем через два года после того, как он вернул себе трон.

Бертран дю Геклен сдался сэру Джону Чандосу, был увезён в Англию и вскоре выкуплен Карлом V за гигантскую сумму в 100 000 ливров. Уже в 1368 году он вернулся в Испанию и вновь оказал помощь Генриху в низвержении Педро. За победу при Монтьеле он удостоился дополнительных владений, приносивших 20 000 ливров в год. В 1370 году дю Геклена отозвали во Францию, где он получил высший пост коннетабля, став одним из ближайших помощников короля. Именно он стоял за новой тактикой постоянных беспокоящих набегов на англичан и уклонения от решительных сражений, благодаря которой французам удалось вернуть большую часть земель, потерянных по миру в Бретиньи.

Эдуарду пришлось распустить наёмников и вернуться в Аквитанию. Несмотря на такой существенный источник дохода, как выкуп за многочисленных пленных, он был вынужден поднимать налоги, чтобы пополнить казну. Это привело к протестам гасконских сеньоров, многие из которых предпочли перейти на сторону французского короля. К тому же в 1372 году кастильский флот короля Генриха нанёс поражение английскому у берегов Ла-Рошели, захватив при этом сундуки с 12 000 фунтов стерлингов. Чёрный Принц так и не сумел найти действенного средства обуздания новой французской стратегии, и к моменту его смерти в 1376 году французы отвоевали Они, Нормандию, Пуату, Сентонж и большую часть Аквитании. Хотя Эдуард и познал славу победителя в Испании, в конечном счёте он оставил дело англичан в худшем положении, чем принял его.

В литературе

Битва при Нахере упоминается в историческом романе Артура Конан Дойла «Белый отряд» (1891), в центре сюжета которого — Пиренейский поход Эдуарда Чёрного Принца.

Источники

• [www.vostlit.info/Texts/rus17/Froissart/text18.phtml?id=7998 Фруассар, Жан. Хроники Англии, Франции, Испании и соседних стран. Главы 241—242. Публикация на портале «Восточная литература»]
• Девриз К., Догерти М., Дикки Й., Джестайс Ф., Йоргенсен К. Великие сражения Средних веков. 1000—1500. — М.: Эксмо, 2007. — 224 с. — (История военного искусства). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-20378-9.

Отрывок, характеризующий Битва при Нахере

Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться делами, которые были в дурном состоянии.
Несмотря на огромное богатство графа Безухого, с тех пор, как Пьер получил его и получал, как говорили, 500 тысяч годового дохода, он чувствовал себя гораздо менее богатым, чем когда он получал свои 10 ть тысяч от покойного графа. В общих чертах он смутно чувствовал следующий бюджет. В Совет платилось около 80 ти тысяч по всем имениям; около 30 ти тысяч стоило содержание подмосковной, московского дома и княжон; около 15 ти тысяч выходило на пенсии, столько же на богоугодные заведения; графине на прожитье посылалось 150 тысяч; процентов платилось за долги около 70 ти тысяч; постройка начатой церкви стоила эти два года около 10 ти тысяч; остальное около 100 та тысяч расходилось – он сам не знал как, и почти каждый год он принужден был занимать. Кроме того каждый год главноуправляющий писал то о пожарах, то о неурожаях, то о необходимости перестроек фабрик и заводов. И так, первое дело, представившееся Пьеру, было то, к которому он менее всего имел способности и склонности – занятие делами.
Пьер с главноуправляющим каждый день занимался . Но он чувствовал, что занятия его ни на шаг не подвигали дела. Он чувствовал, что его занятия происходят независимо от дела, что они не цепляют за дело и не заставляют его двигаться. С одной стороны главноуправляющий выставлял дела в самом дурном свете, показывая Пьеру необходимость уплачивать долги и предпринимать новые работы силами крепостных мужиков, на что Пьер не соглашался; с другой стороны, Пьер требовал приступления к делу освобождения, на что управляющий выставлял необходимость прежде уплатить долг Опекунского совета, и потому невозможность быстрого исполнения.
Управляющий не говорил, что это совершенно невозможно; он предлагал для достижения этой цели продажу лесов Костромской губернии, продажу земель низовых и крымского именья. Но все эти операции в речах управляющего связывались с такою сложностью процессов, снятия запрещений, истребований, разрешений и т. п., что Пьер терялся и только говорил ему:
– Да, да, так и сделайте.
Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.
«Как легко, как мало усилия нужно, чтобы сделать так много добра, думал Пьер, и как мало мы об этом заботимся!»
Он счастлив был выказываемой ему благодарностью, но стыдился, принимая ее. Эта благодарность напоминала ему, на сколько он еще больше бы был в состоянии сделать для этих простых, добрых людей.
Главноуправляющий, весьма глупый и хитрый человек, совершенно понимая умного и наивного графа, и играя им, как игрушкой, увидав действие, произведенное на Пьера приготовленными приемами, решительнее обратился к нему с доводами о невозможности и, главное, ненужности освобождения крестьян, которые и без того были совершенно счастливы.
Пьер втайне своей души соглашался с управляющим в том, что трудно было представить себе людей, более счастливых, и что Бог знает, что ожидало их на воле; но Пьер, хотя и неохотно, настаивал на том, что он считал справедливым. Управляющий обещал употребить все силы для исполнения воли графа, ясно понимая, что граф никогда не будет в состоянии поверить его не только в том, употреблены ли все меры для продажи лесов и имений, для выкупа из Совета, но и никогда вероятно не спросит и не узнает о том, как построенные здания стоят пустыми и крестьяне продолжают давать работой и деньгами всё то, что они дают у других, т. е. всё, что они могут давать.


В самом счастливом состоянии духа возвращаясь из своего южного путешествия, Пьер исполнил свое давнишнее намерение заехать к своему другу Болконскому, которого он не видал два года.
Богучарово лежало в некрасивой, плоской местности, покрытой полями и срубленными и несрубленными еловыми и березовыми лесами. Барский двор находился на конце прямой, по большой дороге расположенной деревни, за вновь вырытым, полно налитым прудом, с необросшими еще травой берегами, в середине молодого леса, между которым стояло несколько больших сосен.
Барский двор состоял из гумна, надворных построек, конюшень, бани, флигеля и большого каменного дома с полукруглым фронтоном, который еще строился. Вокруг дома был рассажен молодой сад. Ограды и ворота были прочные и новые; под навесом стояли две пожарные трубы и бочка, выкрашенная зеленой краской; дороги были прямые, мосты были крепкие с перилами. На всем лежал отпечаток аккуратности и хозяйственности. Встретившиеся дворовые, на вопрос, где живет князь, указали на небольшой, новый флигелек, стоящий у самого края пруда. Старый дядька князя Андрея, Антон, высадил Пьера из коляски, сказал, что князь дома, и проводил его в чистую, маленькую прихожую.
Пьера поразила скромность маленького, хотя и чистенького домика после тех блестящих условий, в которых последний раз он видел своего друга в Петербурге. Он поспешно вошел в пахнущую еще сосной, не отштукатуренную, маленькую залу и хотел итти дальше, но Антон на цыпочках пробежал вперед и постучался в дверь.
– Ну, что там? – послышался резкий, неприятный голос.
– Гость, – отвечал Антон.
– Проси подождать, – и послышался отодвинутый стул. Пьер быстрыми шагами подошел к двери и столкнулся лицом к лицу с выходившим к нему, нахмуренным и постаревшим, князем Андреем. Пьер обнял его и, подняв очки, целовал его в щеки и близко смотрел на него.
– Вот не ждал, очень рад, – сказал князь Андрей. Пьер ничего не говорил; он удивленно, не спуская глаз, смотрел на своего друга. Его поразила происшедшая перемена в князе Андрее. Слова были ласковы, улыбка была на губах и лице князя Андрея, но взгляд был потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска. Не то, что похудел, побледнел, возмужал его друг; но взгляд этот и морщинка на лбу, выражавшие долгое сосредоточение на чем то одном, поражали и отчуждали Пьера, пока он не привык к ним.
При свидании после долгой разлуки, как это всегда бывает, разговор долго не мог остановиться; они спрашивали и отвечали коротко о таких вещах, о которых они сами знали, что надо было говорить долго. Наконец разговор стал понемногу останавливаться на прежде отрывочно сказанном, на вопросах о прошедшей жизни, о планах на будущее, о путешествии Пьера, о его занятиях, о войне и т. д. Та сосредоточенность и убитость, которую заметил Пьер во взгляде князя Андрея, теперь выражалась еще сильнее в улыбке, с которою он слушал Пьера, в особенности тогда, когда Пьер говорил с одушевлением радости о прошедшем или будущем. Как будто князь Андрей и желал бы, но не мог принимать участия в том, что он говорил. Пьер начинал чувствовать, что перед князем Андреем восторженность, мечты, надежды на счастие и на добро не приличны. Ему совестно было высказывать все свои новые, масонские мысли, в особенности подновленные и возбужденные в нем его последним путешествием. Он сдерживал себя, боялся быть наивным; вместе с тем ему неудержимо хотелось поскорей показать своему другу, что он был теперь совсем другой, лучший Пьер, чем тот, который был в Петербурге.
– Я не могу вам сказать, как много я пережил за это время. Я сам бы не узнал себя.
– Да, много, много мы изменились с тех пор, – сказал князь Андрей.
– Ну а вы? – спрашивал Пьер, – какие ваши планы?
– Планы? – иронически повторил князь Андрей. – Мои планы? – повторил он, как бы удивляясь значению такого слова. – Да вот видишь, строюсь, хочу к будущему году переехать совсем…
Пьер молча, пристально вглядывался в состаревшееся лицо (князя) Андрея.
– Нет, я спрашиваю, – сказал Пьер, – но князь Андрей перебил его:
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?
Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.