Битва при Нашице

Битва при Нашице
Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии
Дворец графов Пеячевичей — последний очаг немецкой обороны в Нашице
Дата	17 — 24 ноября 1944 года
Место	Нашице
Итог	частичная победа югославских партизан
Противники
Югославия Югославия Третий рейх Третий рейх
Командующие
Мате Йеркович неизвестно
Силы сторон
около 9 тысяч человек более 8 тысяч человек
Потери
156 убитых и 812 раненых около 900 убитых и 600 раненых

Битва при Нашице (сербохорв. Bitka za Našice) — военная операция 6-го славонского армейского корпуса НОАЮ. Проводилась с 17 по 24 ноября 1944 года с целью освобождения города Нашице от немецких оккупантов и формирований хорватского домобранства. Является одной из крупнейших на территории Славонии в ходе Второй мировой войны.

Военное значение Нашице

После освобождения советскими и югославскими войсками Воеводины и установления в конце октября 1944 года Сремского фронта повысилось военное значение Восточной Славонии. В ходе нескольких совместных встреч представителей высшего командного состава НОАЮ и 3-го Украинского фронта, состоявшихся по завершении Белградской операции, были согласованы меры по координации и взаимодействию во время предстоящих наступательных операций Красной армии в области Среднего Дуная. Принимая во внимание цели и направления ударов войск 3-го Украинского фронта, особая роль отводилась партизанским силам, которые действовали в междуречье Савы, Дравы и Дуная, а именно 1-му пролетарскому корпусу в Среме, 6-му славонскому и 10-му загребскому корпусам в Славонии и Подравине. Укреплённый узел Нашице с его важными транспортными развязками, играющими важную роль в обеспечении немецких войск в Баранье и на Сремском фронте, глубоко вклинивался в территорию, освобождённую войсками НОАЮ. Учитывая наступление Красной армии в районе Батины и Апатина и действия югославских войск на линии Сремска-Митровица — Вуковар — Осиек, овладение районом Нашице потенциально создавало для НОАЮ новые преимущества тактического, политического и экономического характера.

Силы противоборствующих сторон

По данным разведки 6-го славонского корпуса, система обороны Нашице включала внешние опорные пункты в населённых пунктах Джурдженовац (около 800 человек), Клокочевци (около 150 солдат 2-го батальона вспомогательной полиции), Нашичка-Брезница (около 50 человек), Велимировац (около 550 человек) и Марковац (около 460 человек). Сам город защищали около 1400 солдат: 1-й и 3-й батальоны вспомогательной полиции, усташи и жандармы. На вооружении гарнизона Нашице было 4 артиллерийских орудия и 6-10 тяжёлых миномётов. Система укреплений включала окопы, бункеры, минные поля и заграждения из колючей проволоки. В случае опасности противник мог получить усиление и поддержку из немецких гарнизонов в населённых пунктах Джяково, Осиек и Дони-Михоляц.

Операцию по освобождению Нашице 6-й славонский корпус НОАЮ проводил силами 12-й и 40-й дивизий общей численностью войск около 9000 человек. 12-я славонская дивизия задействовала 12-ю пролетарскую славонскую ударную бригаду, Осиекскую ударную бригаду, 4-ю бригаду и чехословацкую бригаду «Ян Жижка». Всего 14 батальонов и артиллерийская батарея в составе 3-х 75-мм орудий. 40-я славонская дивизия участвовала в операции силами 16-й молодёжной ударной бригады, 18-й славонской ударной бригады и Вировитицкой бригады. Всего 11 батальонов и батарея 75-мм орудий. Резерв корпуса составлял Дильский партизанский отряд. К этим силам придавался 1-й артиллерийский дивизион, 2 легких танка и 1 танкетка, а также автомобильный батальон в составе 6 грузовиков и 3 автобусов.

План операции

План операции предусматривал две фазы её осуществления. В первую очередь предстояло ликвидировать опорные пункты противника в населённых пунктах Клокочевци, Велимировац, Нашичка-Брезница и Марковац, а также блокировать гарнизон в Джурдженоваце. На этом этапе перед бригадами были поставлены следующие задачи. Осиекской бригаде предстояло уничтожить гарнизон в селе Клокочевци и после этого занять оборону на рубеже по правому берегу реки Вучица для недопущения продвижения сил противника из населённого пункта Дони-Михоляц. Задачей 12-й ударной бригады была ликвидация опорного пункта в селе Велимировац, после чего она поступала в резерв 12-й дивизии. Чехословацкая бригада должна была устроить засаду на направлении Джяково. 4-й бригаде после ликвидации опорного пункт в Нашичка-Брезница предстояло оборонять направление со стороны Осиека. Вировитицкая бригада блокировала гарнизон неприятеля в населённом пункте Джурдженовац. Таким образом, четыре бригады должны были удерживать внешний периметр блокирования района операции, укрепив свои позиции окопами полного профиля. Начало первой фазы операции было назначено на 22 часа 17 ноября 1944 года.

Вторая фаза операции предусматривала штурм опорных пунктов в Нашице и Марковаце силами 18-й и 16-й молодежной ударных бригад. Начало штурма было назначено на 6 часов утра 18 ноября. Артиллерийский дивизион и танковый взвод поступали в распоряжение 18-й бригады. На автобатальон возлагалась эвакуации раненых и подвоз боеприпасов.

Ход сражения

Операция началась 17 ноября в 22 часа. Ещё ночью было установлено, что противник отвёл свои силы из Велимироваца. Атака Осиекской бигады на Клокочевци задержалась и началась 18-го ноября в 1 час 45 минут, так как бригаде пришлось преодолевать до выхода на исходный рубеж длинный путь по осеннему бездорожью. Этим воспользовался противник, подтянувший подкрепление из сел Велимировац и Нашичка-Брезница. 12-я славонская бригада в течение ночи была перенацелена на взятие Марковаца и уже в 7 часов утра атаковала противника. К 15 часам 30 минутам этот опорный пункт был ликвидирован. К 22 часам того же дня Осиекская бригада после упорного боя овладела хорошо укреплённым опорным пунктом в Клокочевцах. Нашичку-Брезницу противник оставил без боя.

18 ноября в 6 часов утра, одновременно с атакой 12-й бригады на Марковац, 18-я ударная бригада начала штурм Нашице. 16-я молодежная бригада опоздала с началом атаки на 4 часа. Последствия этого ощутили бойцы 18-й бригады, чьи атаки под сильным огнём артиллерии и тяжёлых миномётов противника не принесли успеха. Со вступлением в бой молодежной бригады штурм возобновился и продолжался весь день 19 ноября и в ночь на 20 ноября. Продвижение было медленным, батальоны несли большие потери, особенно 16-я молодежная бригада «Йоже Влахович». После трёх дней атак командование приняло решение вывести её из боя, заменив 12-й бригадой.

20 ноября в 6 часов утра в атаку пошла 12-я пролетарская ударная бригада. Уже 21 ноября она прорвала внешнюю оборону противника, вошла в центр города и повела ожесточённые уличные бои. Неприятель всячески пытался выбить партизан из занятых позиций, но безрезультатно. Бойцы и командиры 12-й пролетарской бригады проявляли примеры героизма, мужества и самопожертвования. Очень большие потери нёс командный состав. Идя в атаку впереди своих бойцов, погибла половина командиров подразделений бригады. 22 ноября особенно ожесточённые бои снова велись в секторе 12-й бригады. В это время, измотанная боями 18-я бригада, не сумев пробиться в город на всем фронте, прорвалась со стороны церкви и станции Матановци. Под прикрытием авиации противника к 18 часам этого дня части сил обороняющихся числом до 250 человек удалось вырваться из города в направлении населённого пункта Джурдженовац.

К концу дня большинство очагов сопротивления было подавлено. В результате 5-дневного штурма бригады ликвидировали 36 немецких бункеров и 22 ноября к 17 часам овладели городом, за исключением участка обороны с центром во дворце Пеячевичей, где за толстыми стенами укрылись около 250 солдат противника. Здесь же размещались около 400 раненых. Защитники дворца были плотно окружёны 12-й и 18-й бригадами, но не сдавались.

На внешних рубежах блокирования района операции силам корпуса до полудня 22 ноября удавалось отбивать все ожесточённые атаки противника, рвущегося на помощь осаждённому гарнизону Нашице. Пятый день боёв, 22 ноября, выдался самым тяжёлым. Немцы подтянули новые силы, в том числе танки и артиллерию. После обеда ситуация достигла кульминации. Неприятель, наступающий из города Дони-Михоляц, сломил сопротивление Осиекской бригады и вынудил её отойти к югу на линию между сел Лила и Теодоровац. При этом, один батальон отстал в селе Шаптиновци и лишь с трудом избежал окружения. Вировитицкая бригада была оттеснена от Джурдженоваца. Молодежная бригада была измотана боями и едва держала позиции. Не удалось сдержать наступление противника и со стороны Осиека. Штаб корпуса принял решение сократить фронт внешнего блокирования и отвести войска на ближние подступы к Нашице: 4-ю бригаду на линию Марковац — Трняки; 16-ю молодежную — в Сиповац; Вировитицкую бригаду — к населённому пункту Мартин.

Командир корпуса отдал приказ ликвидировать 23 ноября оставшийся очаг сопротивления в Нашице. Выполнение задачи сильно осложняло минное поле и прочный металлический забор вокруг здания. Две атаки, предпринятые в течение дня, были отбиты шквальным пулемётным огнём оборонявшихся. Единственная партизанская гаубица с ограниченным боезапасом была не в состоянии подавить огневые точки. Третий решающий штурм готовился в ночь с 23-го на 24 ноября.

В это время ситуация на периметре блокирования снова обострилась. 23 ноября в 22 часа ночи 16-я молодежная бригада под напором немецких танков оставила позиции на направлении Нашице — Дони-Михоляц. 24 ноября в 3 часа ночи противник, поддержанный танками, пошёл на прорыв со стороны Джурдженоваца и Дони-Михоляц. Силами резерва 12-й ударной бригады его удалось задержать у моста на северном въезде в город. Вторая колонна противника прорвалась в северной части Марковаца. Учитывая неизбежную необходимость отвлечения сил 12-й и 18-й бригад на отражение прорывов противника, командование отменило очередную атаку на нашицкий дворец и, с целью тактической перегруппировки войск, отдало приказ об организованном отходе из города. В 6 часов утра в Нашице вошли около 1500 солдат противника с 4-мя танками. Так завершились почти 7-дневные непрерывные бои за этот город.

Итоги боёв

В донесении командования 6-го корпуса Главному штабу народно-освободительной армии и партизанских отрядов Хорватии от 9 декабря 1944 года сообщается о ликвидации опорных пунктов противника Клокочевци и Марковац, а также преобладающей частью в городе Нашице. Дана положительная оценка действий командиров и бойцов в условиях сложной военной операции. Отмечено, что корпус показал готовность вести боевые действия против больших сил противника, вплоть до немецкой дивизии. По мнению командования, операцию следовало популяризировать, как крупнейшую в ходе боевых действий в Славонии.

Сообщается, что в боях с обеих сторон приняли участие около 18 тысяч человек. Для обороны нашицкого узла немцы задействовали более 8000 солдат, 20 танков и пять самолетов. Противник потерял убитыми около 900 человек (300 трупов было обнаружено на улицах города) и ранеными около 600. В ходе боёв было уничтожено 3 немецких танка и 4 бронемашины. В качестве трофеев захвачено 22 тяжёлых пулемёта, 3 ручных пулемёта, 20 пистолетов-пулемётов, 559 винтовок, 9 лёгких миномётов, 1 противотанковая пушка и много боеприпасов.

Собственные потери 6-го корпуса составили 156 человек убитыми и 812 ранеными, 15 бойцов пропали без вести.

Сведения о советских участниках боёв

В боях при Нашице участвовали бойцы советского батальона Осиекской ударной бригады. По неполным данным, погибли советские граждане: Иван Беляков, Леонид Бурыгин (уроженец Ленинграда) и Бранислав Черноносов (Černjonosov).

За храбрость, проявленную в боях, приказом 12-й славонской дивизии за № 52 от 6 декабря 1944 года по Осиекской бригаде были отмечены командир взвода 2-й роты 3-го батальона Иван Уколов и командир 2-й роты 3-го батальона Петр Украинец.

Заключение

По оценкам послевоенных исследователей, в ряду боёв НОАЮ за населённые пункты Славонии, штурм Нашице был самым ожесточённым, упорным, интенсивным, длительным и кровопролитным с обеих сторон за весь период военных действий. Бои длились семь дней и ночей. Чтобы разблокировать осаждённый гарнизон Нашице и предотвратить дальнейшее продвижение 6-го корпуса в направлении Дравы, Осиека и Джяково, командование немецкой 2-й танковой армии было вынуждено задействовать ряд подразделений 13-й дивизии СС и 117-й егерской дивизии, направляемых в Баранью в разгар боёв на Батинском плацдарме.

Отсутствие успеха операции было обусловлено недостатками её подготовки. Планирование основывалось на неполных и непроверенных разведывательных данных о численности и составе немецких и усташских сил. Как выяснилось в процессе штурма, нашицкий укрепрайон представлял собой наиболее сильную оборонительную систему Славонии. Он состоял из трёх линий обороны, включающих 50 железобетонных бункеров, многочисленные опорные пункты и огневые точки в общественных и жилых зданиях. Всё это дополнялось большим количеством окопов, блиндажей и проволочных заграждений. Из документов штаба корпуса усматривается, что система обороны неприятеля была проанализирована недостаточно. Были недооценены немецкие возможности по оказанию помощи осаждённому гарнизону Нашице силами подразделений из Дони-Михоляца и Осиека. Это отразилось на формировании резервов. На результатах борьбы сказались проблемы в управлении войсками, а также нехватка боевой подготовки и опыта личного состава славонских бригад. Как свидетельствует пример 16-й молодёжной бригады, в критический момент сил бойцов просто не хватило, чтобы день за днем, без передышки и смены непрерывно вести напряжённые бои с сильным противником.

Литература

• [www.znaci.net/00001/46.htm Йован Кокот. 12-я пролетарская славонская бригада — Белград, 1987 (Jovan Kokot. 12. proleterska slavonska brigada. Monografija — Beograd : Vojnoizdavački i novinski centar, 1987).] (сербохорв.).
• Донесение штаба 6-го корпуса Главному штабу НОАЮ в Хорватии от 9 декабря 1944 года о борьбе за Нашице, стр. 151—159 в Сборнике документов и данных о национально-освободительной войне народов бывшей Югославии — Белград: Военно-исторический институт, 1968, том 5, книга 36. (Zbornik dokumenata i podataka o Narodnooslobodilačkom ratu jugoslovenskih naroda. — Beograd: Vojnoistorijski institut, 1968, tom 5, knjigа 36, Borbe u Hrvatskoj 1944).
• Здравко Б. Цветкович. «Осиекская ударная бригада» (Zdravko B. Cvetković «Osječka udarna brigada»), монография. — Белград: Vojnoizdavački zavod, 1981.
• Stevo Pravdić i Nail Redžić. 16. slavonska omladinska NOU brigada «Jože Vlahović». — Beograd: Vojnoizdavački zavod, 1976.

Отрывок, характеризующий Битва при Нашице

[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.