Битва при Нуасвиле

Битва при Нуасвиле
Основной конфликт: Франко-прусская война
Дата	31 августа — 1 сентября 1870 года
Место	Нуасвиль (под Мецем, Франция)
Итог	Победа Пруссии
Противники
Пруссия Пруссия Франция Франция
Командующие
генерал Мантейфель маршал Базен
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Нуасвиль — местечко в Лотарингии (7 км к востоку от Меца), где 31 августа — 1 сентября 1870 года состоялось сражение между французской и прусской армиями.

Перед сражением

После сражений при Марс-ла-Тур и Гравелоте армия Базена была окружена в Меце, и принц Фридрих-Карл задался целью не выпустить французов из крепости. Вследствие этого, к 22 августа, немецкие войска заняли следующее расположение.

На другом берегу Мозеля под начальством Мантейфеля — дивизия Куммера (18 батальонов, 16 эскадронов, 38 орудий) стояла на участке Мальруа—Шарли; 1-я пехотная дивизия — на линии Фальи—Сервиньи; 2-я дивизия — у Лакенекси; 3-я кавалерийская дивизия — от Лакенекси до реки Сейль. 7-й армейский корпус — выше Меца, у Ар-сюр-Мозель; 8-й — восточнее Гравелота, до Ферм-Моску; 2-й — левее 8-го, до Норуа-ле-Венер; 10-й — у Фева и Амелянжа, с передовыми частями на линии Норуа—Пти—Тап; в резерве находились: 3-й корпус — у Фер-ла-Колер, 9-й — у Сен-Эль и Сен-Мари; 1-я кавалерийская дивизи — у Резонвиля.

Немцы считали вероятным, что Базен попытается прорваться на север к Тионвилю, Монмеди и Седану. Это, отчасти, подтверждала и группировка французских биваков к северу от Меца. В виду этого, 23 августа немецким 8-му, 2-му и 10-му корпусам было приказано продвинуться к северу и занять пути в Тионвиль, a 3-му и 9-му — податься влево.

Между тем Базен 19 августа доносил Наполеону III, что рассчитывает, после некоторого отдыха в Меце, двинуться на север и через Монмеди или Седан достигнуть Шалона.

Действительно, 26 августа он перевёл большую часть армии на правый берег Мозеля и сосредоточил её в окрестностях форта Сен-Жюльен; но дело получило другой оборот на военном совете в Гримоне, где Базен скрыл полученную им депешу от Мак-Магона, который телеграфировал, что, для содействия прорыву Базена, двинется с шалонской армией на север, ему навстречу. Комендант крепости Кофиньер и начальник артиллерии Солейль настаивали на несвоевременности предприятия, мотивируя своё мнение необходимостью присутствия армии для защиты слабых верков, трудностью прорыва и тем, что фактическое обладание Мецом, столицей Лотарингии, может повести, в случае заключения мира, к сохранению Лотарингии. Все члены совета согласились с этими доводами, и только маршал Лебёф заметил, что сохранить армию при недостаточности продовольствия — дело очень трудное. Ввиду этого, предприятие 26 августа ограничилось небольшой перестрелкой, и корпуса, кроме 2-го и 3-го, были отведены на левый берег Мозеля.

Сосредоточение французов утром 26 августа, казалось, более всего угрожало отряду Куммера и 1-й дивизии, а потому Мантейфель притянул к 1-й дивизии бригаду от 2-й дивизии; 10-й корпус подтянулся к своему левому флангу и частью перешёл Мозель у Аржанси, а из 9-го корпуса 1-я дивизия направилась к мосту у Оконкура, другая же — к Маранжу. Кроме того принц Фридрих Карл приказал: 9-му корпусу изготовиться к движению за Мозель, a одной бригаде 7-го корпуса двинуться в Лакенекси, для усиления 2-й дивизии.

Между тем 27 августа Базен получил от коменданта Тионвиля известие, что корпус Дуэ (бывший Мак-Магона) находится в Стенэ, на правом берегу Мааса, а 29-го Мак-Магон сообщил, что 31-го он будет на реке Эн и оттуда пойдёт к Мецу.

Полагая билзость Мак-Магона, Базен решился прорваться по правому берегу Мозеля и через Тионвиль искать соединения с шалонской армией. Это решение и привело к сражению при Нуасвиле 31 августа и 1 сентября.

Полем сражения служило возвышенное плато, полого поднимающееся от Мозеля к Сен-Барбу п перерезанное ручьём Вальер и оврагом. Обе стороны уже были хорошо знакомы с этой местностью, покольку 14 августа там на линии Коломбей—Нуйльи уже было сражение между прусскаками и французами.

Избрав направление на Тионвиль, французам необходимо было овладеть плоской возвышенностью Сен-Барб, командующей всей окружающей местностью. Подступы к Сен-Барбу пересекались укреплённой позицией 1-й дивизии на линии Сервиньи—Пуа—Фальд, а под прямым углом к ней тянулось расположение отряда Куммера на линии Рюпиньи—Мальруа—Шарли, бравшее во фланг прямое направление на Сен-Барб. Левый фланг Мантейфеля упирался в позицию Нуасвиль—Брасери—Монтуа, на расстоянии 6 км от которого, у Лакенекси и Курселя, находилась бригада 2-й дивизии, прикрывавшая склады в Рамильи. Таким образом, левый фланг Мантейфеля был наиболее слабой частью его расположения, так как легко мог быть охвачен французами.

Ход сражения

Выдвижение сторон

31 августа в 6:00 началась переправа французских войск; но, вследствие недостаточной подготовки операции, произошло скрещивание колонн, и только к 17:00 гвардия, 4-й и 6-й корпуса окончили развёртывание. Между тем 2-й и 3-й корпуса ещё в 9:00 оттеснили немецкие аванпосты и, в ожпдании подхода остальных войск, занялись варкой пищи. Французская армия развернулась на правом берегу Мозеля: 6-й корпус Канробера — впереди форта Сен-Жюльен, между Мозелем и дорогой на Аванси, фронтом на север; 4-й корпус Ладмиро — правее, до ручья Вальер, фронтом на восток, а ещё правее, до саарбрюккенской дороги — 5-й корпус Лебёфа, за которым — 3-й корпус, выдвинув бригаду Лапассе к Коломбею. В общем резерве у Сен-Жюльена оставалась гвардия. Таким образом, только бригада Лапассе имела направление в охват левого фланга немцев.

После полудня Базен отдал следующие приказания своим корпусам: 3-му — атаковать Сен-Барб со стороны Шато-Шеби и занять линию лес Шеби—Аванси; 4-му — атаковать Сен-Барб в направлении Вилер—Лорм—Времи и достигнуть линии Сомриле—Винь; 6-му — направиться на позицию Шиель—Мальруа, стараясь занять линию Антильи—Аржанси; 2-му — следовать за 3-м, a гвардии оставаться в резерве. Атака должна была начаться одновременно, в 14:00, по залпу с форта Сен-Жюльен.

Между тем, ещё в 8:30 немцы заметили движение французов, и командиру 9-го корпуса приказано было направить одну дивизию в Пьервилье, а другую — в Ронкур; 10-й корпус двинулся к переправе, оставив на своей позиции лишь незначительные силы. Час спустя, Фридрих-Карл велел 2-му корпусу сосредоточиться между Обуэ и Брией, а 3-му — идти на Сен-Прива, с тем чтобы эти корпуса или двинуть наперерез пути Тионвиль—Седан, или притянуть к полю сражения. Всё утро прошло спокойно, и только на крайнем правом фланге французы заняли с боя Коломбей и Лагранж-о-Буа.

Бой 31 августа

Около 16:00 был подан сигнал, и французский 3-й корпус двинулся в атаку, имея в первой линии дивизию Метмана, наступавшую севернее ручья Вальер, и дивизию Монтодона — южнее; в резерве — дивизия Фовар-Батуля. Части прусской l-й пехотной дивизии немедленно заняли позицию Фальи—Сервиньи—Брасери, отделив батальон во Времи и выдвинув арталлерию на 800—1000 шагов перед пехотой. Меткий огонь этой артиллерии вскоре заставил замолчать французские орудия.

Между тем 3-я прусская бригада двинулась около 17:00 на позицию и стала уступом за левым флангом 1-й дивизии, а 44-й полк был отряжен в Монтуа. Заметив это, Монтодон направил туда одну бригаду, за которой последовала и дивизия Фовар-Батуля. Эта бригада заняла Монтуа и, оттеснив подоспевшую прусскую 2-ю бригаду 2-й дивизии, овладела Коенси и замком Обиньи. Немцы отошли на линию Марсильи—Ар—Лакенекси. В это время другая бригада Монтодона открыла огонь против Нуасвиля и Брасери и после удачной охватывающей атаки Нуасвиль был занят французами. Около 19:00 бой здесь временно прекратился. В 21:00 немцы попытались снова овладеть Нуасвилем, но неудачно и вынуждены были, очистив Фланвиль, отойти к Шато-Гра, за Сервиньи.

Французский 4-й корпус начал своё наступление тогда, когда Монтодон овладел Нуасвилем. Главные усилия были направлены против прусской артиллерийской позиции. Но, несмотря на энергию атаки, немецкой артиллерии удалось отойти к своей пехоте и переменить здесь фронт артиллерии с целью обстреливать подступы со стороны Нуасвиля, откуда угрожало охватывающее наступление противника.

Также французам не удались атаки дивизии Сиссе на деревню Сервиньи и дивизии Гренье — на деревню Пуа. С целью облегчить их положение Базен приказал дивизии Тиксье занять Фальи. Но и это не удалось.

Наступившая темнота, казалось, прекратила бой. Но вскоре к французам подошла дивизия Эмара; без выстрела она бросилась на Сервиньи и, застигнув немцев врасплох, овладела этим пунктом. Однако, вслед затем и к немцам прибыли свежие силы. Дружным натиском двенадцати рот они, в свою очередь, выбили французов из Сервиньи.

Ночь с 31 августа на 1 сентября противники провели на следующих позициях.

Прусские войска. Отряд Куммера по-прежнему упирался правым флангом в Мозель; за ним — 25-я дивизи 9-го корпуса, остальные части этого корпуса перешли ночью Мозель и к утру 1 сентября расположились у Антильи. 1-я пехотная дивизия и 5-я ландверная бригада занимали Фальи—Пуа—Сервиньи; резервом им служили две бригады и корпусная артиллерия 1-го корпуса у Времи и Сен-Барба. Левый фланг немцев прикривался 3-й пехотной бригадой Мемерти у Пти-Маре; у Лакенекси оставался отряд генерала Прицельвица (4-я и 28-я пехотные бригады), отделённый от левого фланга Мантейфеля пространством в 5-6 км.

Французские войска. Фронт армии Базена имел вид тупого угла с вершиной около Фальи. От этого пункта до Брасери и Нуавиля тянулись войска 4-го и 3-го корпусов, а 6-й занимал пространство до Мозеля; уступом впереди правого фланга у Монтуа и Фланвиля стояли дивизия Фовар-Батуля и бригада Метмана, остальные же части 2-го корпуса — около Белькруа, выдвинув бригаду Лапассе к Лакенекси, против Прицельвица. Наконец дивизия Кастаньи (3-го корпуса) располагалась у форта Келе, а гвардия — в резерве у Сен-Жюльена.

Таким образом, 31 августа французам удалось врезаться клином между главными силами Мантейфеля и отрядом Прицельвица, a со стороны Нуасвиля французы угрожали левому флангу немцев.

В виду этого, Мантейфель приказал на 1 сентября: 1-й дивизии и отряду Мемерти — отбить Нуасвиль; 25-й дивизи — перейти в Сен-Барб, в резерв участка Фальи—Сервиньи, а 18-й дивизии — придвинуться к крайнему правому флангу.

Бой 1 сентября

Базен сделал на 1 сентября следующее распоряжение: «Смотря по тому, что предпримет неприятель, продолжать вчерашнее движение, с тем чтобы овладеть Сен-Барбом и двинуться далее на Бетлянвиль. В случае неудачи, будем удерживать наши позиции, а вечером отойдём на Сен-Жюльен и Келе».

Ранним утром 1 сентября густой туман расстилался по полю сражения, когда немецкие батареи выехали на позицию около Пуа и Сервиньи; как только несколько прояснилось, они открыли огонь по Нуасвилю. Около 7:00 Нуасвиль загорелся; тогда, не дожидаясь отряда Мемерти, несколько батальонов 1-й дивизии двинулись в атаку. Им удалось уже частью ворваться в Нуасвиль, но решительная контратака бригады Клиншана отбросила немцев, и они отошли к Сервиньи. Подкреплённые отрядом Мемерти, немцы вскоре вновь атаковали Нуасвиль, но опять неудачно; французы, хотя удержали Нуасвиль, но не могли далее продолжать наступление и перешли к обороне.

На участке Пуа—Сервиньи французы не начинали ещё атаки. He ожидая успеха от фронтального удара, Базен приказал 4-му корпусу выждать результата действій 3-го корпуса, а потому здесь ограничились пока артиллерийским боем.

Между тем генерал Прицельвиц, чтобы поддержать 1-ю дивизию, двинул к ней сводную бригаду генерала Война (4 батальона, 1 эскадрон, 2 батареи); дойдя до Ожи и вступив в связь с отрядом Мемерти, Война совокупными силами атаковал деревню Флавиньи, а когда французы вынуждены были отступить, овладел и деревней Коенси.

Угрожаемый обходом справа, Лебёф приказал Фовар-Батулю (1-я дивизия) снова перейти в наступление, но прусская 28-я бригада отбила эту атаку и около 10:00 бой здесь окончательно прекратился.

В главной квартире Фридрих-Карла ещё с утра слышны были выстрелы в западном направлении, наводившие на мысль о близости шалонской армии (в это время шёл бой под Седаном). Однако, получив донесение, что Мантейфель имеет дело с превосходящими силами, принц приказал 10-му и 7-му корпусам перейти через Мозель.

На левом фланге французы открыли огонь по деревне Фальи и в 8:30 атаковали её, но были отбиты. Также неудачно закончились и последовавшие неоднократные попытки французов против этой дёревни, но им удалось овладеть деревней Рупиньи, в которой все-таки они не смогли удержаться, вследствие удачных действий немцев. Между тем 1-я дивизия и отряд Мемерти, после безуспешных попыток взять Нуасвиль, выставили свою артиллерию в окрестностях Сервиньи; вскоре эта артиллерия заставила замолчать орудия французов. Нуасвиль горел. Около 10:00 немцы сочли атаку достаточно подготовленной и двинулись вперёд. К 11:00 они наконец овладели Нуасвилем и деревней Брасери. На этом бой прекратился.

Ещё в 10:00, то есть после отступления Фовар-Батуля от Фланвиля, Лебёф писал Базену, что, вследствие этого отступления, фланг его совершенно открыт, он окружён неприятелем и вынужден отойти назад. Это донесение в связи с потерей Нуасвиля побудили Базена начать общее отступление. Французы к ночи заняли свои прежние биваки.

Итоги сражения

Потери составили 3000 убитых и раненых у немцев, у французов — 3400 убитых и раненых.

Источники

• Нуасвиль // Нитроглицерин — Патруль. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1914. — С. 52—54. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. К. И. Величко [и др.] ; 1911—1915, т. 17).</span>
• [militera.lib.ru/h/moltke_h/05.html Фельдмаршал Мольтке. История германо-французской войны 1870—1871 гг. Перевод с немецкого. — М., 1937. — С. 96-102]
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004177753#?page=401 Энциклопедия военных и морских наук] / Составлена под главной редакцией генерал-лейтенанта Г. А. Леера, заслуженного профессора Николаевской академии Генерального штаба. — СПб.: типография В. Безобразова и К°, 1891. — Т. V. — С. 397—399.

Отрывок, характеризующий Битва при Нуасвиле

Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.