Битва при Оливе

Польско-шведская война (1626-1629)
Основной конфликт: Польско-шведские войны (1600—1629)
Дата	28 ноября 1627 года
Место	Данцигская бухта
Причина	спор за контроль над Балтийским морем
Итог	Победа Речи Посполитой
Противники
Речь Посполитая Шведская империя Шведская империя
Командующие
Дикман, Аренд† Шерншёльд, Нильс Гёрансон†
Силы сторон
10 кораблей (галеоны «Wodnik», «Rycerz Święty Jerzy», «Latający Jeleń», «Król Dawid», пинассы «Panna Wodna», «Arka Noego», «Żółty Lew» и флейты «Czarny Kruk», «Biały Lew», «Płomień») 6 кораблей (галеоны «Tigern», «Solen», «Pelikanen», «Manem», «Enhórningen» и пинас «Papegojan»)
Потери
47 человек убитыми 304 погибших 47 попавших в плен галеон «Tigern» захвачен, галеон «Solen» потоплен

Битва при Оливе — морское сражение между флотом Речи Посполитой и шведским флотом 28 ноября 1627 года в Данцигском заливе.

В преддверии боя

Сильный военно-морской флот шведов все лето 1627 года блокировал Данциг, всецело господствуя на море. Осенью большинство шведских кораблей ушло в Швецию; в бухте Данцига остались только 12, из которых 6 находились в Пиллау, а остальные — блокировали Данциг под командованием вице-адмирала Нильса Гёрансона Шерншёльда (Niels Göranson Stiernsköld). В составе его эскадры находились 5 галеонов («Tigern», «Solen», «Pelikanen», «Manem», «Enhórningen») и 1 пинасса («Papegojan»). Они должны были как можно дольше блокировать город, а затем вернуться в шведские порты. Шерншёльд выбрал для своей эскадры лучшие корабли, но их экипажи были измотаны летней кампанией, а многие болели цингой.

Флот Речи Посполитой в течение лета находился у крепости Вехзельмюнде. В его составе имелось 10 кораблей (галеоны «Водник» («Wodnik»), «Рыцеж Сьвенты Ежи» («Rycerz Święty Jerzy»), «Лятаёнцы Елень» («Latający Jeleń»), «Круль Давид» («Król Dawid»), пинассы «Панна Водна» («Panna Wodna»), «Арка Ноэго» («Arka Noego»), «Жолты Лев» («Żółty Lew») и флейты «Чарны Крук» («Czarny Kruk»), «Бялы Лев» («Biały Lew»), «Пломень» («Płomień»), из которых только 4 галеона по вооружению и размерам были сопоставимы со шведскими кораблями. Остальные представляли собой корабли, переделанные из торговых судов. Зато на них имелось 170—175 орудий против 140 шведских, что давало количественный перевес над шведской артиллерией. Но, так как эти пушки были более легких калибров, то в целом огневая мощь сторон была примерно равна. В этой ситуации уже в середине ноября королевская корабельная комиссия Сигизмунда III Вазы приняла решение вывести корабли в море и прорвать шведскую блокаду. Это решение было продиктовано торговыми интересами Данцига, который в случае удаления шведских кораблей из своих вод мог в течение нескольких недель отправить в западноевропейские порты скопившиеся на складах товары.

Решение о выходе в море было принято 23 ноября, а его осуществление назначено на 26-е. В связи с болезней адмирала Вильгельма Аппельмана королевские комиссары передали командование флотом находящемуся в Данциге купцу и мореходу голландского происхождения капитану Аренду Дикману (Arend Dickmann), присвоив ему звание адмирала. Свой флаг он поднял на галеоне «Рыцеж Сьвенты Ежи (1627)» («Rycerz Święty Jerzy»). Его заместителем назначили капитана галеона «Водник» («Wodnik») Германа Витте, которому перед началом битвы было присвоено звание контр-адмирала и он же был назначен командующим артиллерией флота Речи Посполитой. Следующим за ним в иерархии был капитан Якоб Мюррей (James Murray) на галеоне «Круль Давид» («Król Dawid»). Командовать морской пехотой флота назначался Ян Сторх (Йоган Шторх).

26 ноября в соответствии с полученным приказом корабли Речи Посполитой предприняли попытку выйти в бухту Данцига, но уже на выходе из гавани их встретил огонь шведских кораблей, под которым флагманский корабль так неудачно сманеврировал, что сел на мель. После этого корабли вернулись назад, а шведы, ободренные успехом, ушли к Гелю. На следующий день при противном ветре флот Речи Посполитой на буксире у гребных судов вышел из гавани на рейд, готовясь к боевым действиям. Шведы не подозревали об этом выходе, и весь день пробыли у Геля.

Ход боя

28 ноября, когда ветер изменился на юго-восточный, а выход кораблей Речи Посполитой стал возможным, шведы вернулись к Данцигу, не ожидая встретить противника на рейде. В авангарде их эскадры шли флагманский корабль «Tigern» вице-адмирала Шерншёльда и «Pelikan» под командованием его заместителя капитана Фритцема. Остальные 4 корабля («Solen», «Enhörningen», «Manem» и «Papegojan») с трудом лавировали против встречного ветра и поэтому отстали.

Заметив это, адмирал Дикман пушечным выстрелом дал сигнал к атаке. Корабли Речи Посполитой подняли якоря и устремились в сторону шведов, которые не ожидали такой реакции. Их корабли вступили в бой с шведами в ордере роя двумя эскадрами по 5 кораблей. В первую из них входили галеоны «Рыцеж Сьвенты Ежи» («Rycerz Święty Jerzy») и «Лятаёнцы Елень» («Latajacy Jelen»), пинассы «Панна Водна» («Panna Wodna») и «Жолты Лев» («Żółty Lew») вместе с флейтом «Чарны Крук» («Czarny Kruk»). В соответствии с тактикой роя головным шел самый сильный из них — «Рыцеж Сьвенты Ежи» («Rycerz Święty Jerzy»), за ним пинассы; замыкал строй флейт. Во главе второй эскадры шел галеон «Водник» («Wodnik»), за ним — пинас «Арка Ноэго» («Arka Noego»), слева — галеон «Круль Давид», справа — флейт «Бялы Лев», замыкающий — флейт «Пломень». Пользуясь попутным ветром, шли наперерез курсу шведского авангарда и, сблизившись, первыми открыли артиллерийский огонь, навязывая противнику выгодные для себя условия боя.

Шёрншельд, не ожидавший атаки, при сближении с кораблями Речи Посполитой изменил курс на северо-восточный, чтобы, идя в полветра, иметь лучшую возможность для маневрирования.

Возглавлявший эскадру Речи Посполитой «Рыцеж Сьвенты Ежи» первым вступил в бой, обстреливая шведский адмиральский корабль из носовых орудий и одновременно стремясь взять его на абордаж. «Tigern», оказавшийся под огнём, пытался ответным огнём и маневрированием избежать абордажного боя. Маневры не помогли. После недолгой перестрелки «Рыцеж Сьвенты Ежи» сумел приблизиться борт к борту с противником. На борту шведского корабля разгорелся абордажный бой, поддерживаемый с обеих сторон ружейным огнём. Во время схватки был тяжело ранен капитан «Tigerna» Стюарт и смертельно ранен вице-адмирал Шёрншельд, что сказалось на дальнейшем ходе сражения, так как никто не управлял действиями кораблей. Тогда же на помощь своему флагману пришел пинас «Панна Водна», который атаковал шведский адмиральский корабль с кормы. По носу последнего маневрировал галеон «Лятаёнцы Елень» («Latajacy Jelen») под командованием капитана Эллерта Аппельманна, готового перехватить его в случае попытки бегства или вступить в бой со спешащими на помощь другими шведскими кораблями. Чаша победы начала крениться на сторону кораблей Речи Посполитой. В скором времени «Tigern» сдался. В последние минуты абордажа шальным ядром адмиралу Дикману оторвало ноги, вследствие чего он умер (похоронен в Данциге).

Другая эскадра ударила по другому флагманскому кораблю «Pelikan», но тот сумел избежать абордажа. К нему пробовал приблизиться «Круль Давид», но все закончилось обменом пушечными залпами.

Удачнее действовал «Водник», который все же сумел сблизиться с галеоном «Solen» . На помощь ему поспешил и флейт «Бялы Лев», так как «Solen» был гораздо больше и лучше вооружён, чем «Водник». В сторону «Водника» с «Solen» раздались несколько залпов, в результате чего галеон получил повреждения, заставившие его командира сигнализировать о помощи командиру корабля «Круль Давид». Однако адмирал Речи Посполитой не собирался отступать. «Водник» сумел не только перенести огонь вражеского корабля, но и сам произвел два или три бортовых залпа в сторону противника. Затем, атакованный двумя противниками сразу, шведский корабль оказался в безвыходной ситуации. В бою погиб капитан «Solena» Форрат. Видя, что кораблю грозит быть захваченным, его шкипер бросился к носовой пороховой камере и поджёг порох. Огромный взрыв полыхнул на борту «Solena», который быстро затонул. Часть моряков Речи Посполитой и шведских моряков успела перескочить на атакующие корабли. От взрыва погибло 46 моряков «Solenа» и 23 моряка с «Водника» (помимо 10 погибших ранее, при обстреле). Это был последний этап битвы, так как в это время экипажи кораблей первой эскадры взяли шведский флагманский корабль «Tigern» на абордаж.

Остальные шведские корабли стали уходить с рейда Данцига, направляясь в открытое море. За ними в погоню устремились галеон «Лятаёнцы Елень», пинасы «Арка Ноэго», «Панна Водна» и «Жолты Лев» вместе с флейтами «Чарны Крук» и «Бялы Лев». Погоня длилась недолго. У Гельской косы первым отвернула «Панна Водна», сделав вдогонку шведам три выстрела. Остальные корабли приняли это за сигнал к повороту назад и тоже прекратили погоню.

Итоги боя

Это была первая и единственная громкая морская победа флота Речи Посполитой. Шведы потеряли в нём 2 корабля и оставили акваторию; со стороны Речи Посполитой были повреждены 3 корабля — «Рыцеж Сьвенты Ежи», «Круль Давид» и «Водник».

Победа флота Речи Посполитой позволила снять блокаду Данцига, но не оказала существенного влияния на ход войны, имея больше пропагандистское значение.

Примечания

Флот Речи Посполитой:
В источниках 17 века они известны под немецкими именами.
Состоял из двух эскадр:
1-я эскадра:

• 32-пушечный галеон «Ritter Sankt Georg»(пол. «Рыцеж Сьвенты Ежи», рус. «Рыцарь святой Георгий»), водоизмещение 400 т, командир Йоган Шторх, штурман Иероним Тешке (нем. Hieronim Teschke)
• 20 пушечный галеон «Fliegender Hirsch» (пол. «Лятаёнцы Елень», рус. «Летающий олень»), водоизмещение 300 т, командир Эллерт Аппельман (нем. Ellert Appelman)
• 12 пушечный пинас «Meerweib» (пол. «Панна Водна» рус. «Сирена»), водоизмещение 160 т, командир Адольф фон Арген (нем. Adolf von Argen).
• 16-пушечный флейт «Schwarzer Rabe» (пол. «Чарны Крук», рус. «Черный ворон»), водоизмещение 260 т, командир Александр Блайр.
• 10-пушечный пинас Gelber Löwe (пол. «Жолты Лев», рус. «Желтый лев»), водоизмещение 120 т, командир Ганс Кизеро (нем. Hans Kizero).

2-я эскадра:

• 17-пушечный галеон «Meerman» (пол. «Водник», рус. «Водяной»), водоизмещение 200 т, командир Герман Витте (англ. Herman Witte)
• 31-пушечный галеон König David (пол. «Круль Давид», рус. «Король Давид»), водоизмещение 400 т, командир Джеймс (Якоб) Мюррей (англ. James Murray на польском языке, часто упоминается как Якуб Мора (Jakub Mora))
• 16-пушечный пинас «Arche Noah» (пол. «Арка Ноэго», рус. «Ноев ковчег»), водоизмещение 180 т.
• 8-пушечный флейт «Weisse Löwe»(пол. «Бялы Лев», рус. «Белый лев»), водоизмещение 200 т, командир Питер Бьозе (нем. Piotr Böse)
• 18-пушечный флейт «Feuerblas» (пол. «Пломень» рус. «Пламя»), водоизмещение 240 т.

Шведский королевский флот:

• 22-пушечный галеон «Tigern» («Тигр»), флагман, водоизмещение 320 т.
• 20-пушечный галеон вице-адмирала Фритца «Pelikanen» («Пеликан») водоизмещение 200 т
• 38-пушечный галеон «Solen» («Солнце»), водоизмещение 300 т
• 26 пушечный галеону «Manem» («Луна»), водоизмещение 300 т
• 18-пушечный галеон «Enhörningen» («Единорог»), водоизмещение 240 т
• 16-пушечный пинас «Papegojan» («Попугай») водоизмещение 180 т

Ссылки

• [en.academic.ru/dic.nsf/enwiki/208246 en.academic.ru/dic.nsf/enwiki/208246]
• [korabley.net/news/polskij_galeon_wodnik/2011-03-18-799 korabley.net/news/polskij_galeon_wodnik/2011-03-18-799]

Литература

• Leszek Podhorodecki, Rapier i koncerz, Warszawa 1985, ISBN 83-05-11452-X, str. 186—187.
• Mała Encyklopedia Wojskowa, 1967, Wydanie I.
• Eugeniusz Koczorowski, Bitwa pod Oliwą, Wydawnictwo Morskie Gdańsk 1976, wydanie II.

Отрывок, характеризующий Битва при Оливе

Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.