Битва при Остии
Координаты: 38°12′00″ с. ш. 21°18′00″ в. д. / 38.20000° с. ш. 21.30000° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=38.20000&mlon=21.30000&zoom=14 (O)] (Я)
| Битва при Остии | |||
 Рафаэль Санти Битва при Остии (фреска) | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
прибрежный участок моря близ Остии, Средиземное море | ||
| Итог |
Полная победа христианского флота | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Остии (итал. Battaglia di Ostia) — морское сражение, произошедшее в 849 году между флотами мусульманских завоевателей из Южной Италии и христианской лиги, состоявшей из Папского государства, Неаполитанского герцогства и городов Амальфи, Гаэта и Сорренто.
История
В 849 году в Рим пришло известие, что корабли арабо-мусульманского флота достигли Сардинии. В связи с этим был срочно собран флот итальянских христианских государств в дополнительно укреплённом порту Остии. Командование принял на себя Кесарь Неаполитанский, сын герцога Сергия I. В Остию также прибыл папа Лев IV, благословивший христианский флот перед его отплытием.
Сражение началось атакой неаполитанских галер. В разгар битвы на сражающиеся флоты налетел сильнейший шторм. Христианский флот успел благополучно уйти и достичь своей гавани, арабские же корабли были по большей части потоплены или выброшены штормом на берег. После того, как буря сместилась и освободила район сражения, итальянским морякам не составило труда вернуться и уничтожить остатки мусульманского флота.
Последствия
Победа в морском сражении при Остии положило начало союзу государств Средней и Южной Италии и их совместной борьбе с мусульманским нашествием с юга. Взятые в плен в битве при Остии сарацины были использованы римским папой Львом IV при строительстве оборонительных Леонинских стен вокруг Ватикана.
Напишите отзыв о статье "Битва при Остии"
Литература
- Peter Llewellyn: Rome in the Dark Ages. Faber and Faber, London 1970, ISBN 0-571-08972-0.
Отрывок, характеризующий Битва при Остии
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
