Битва при Павоне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Битва при Павоне — завершающее сражение гражданской войны в Аргентине, состоявшееся вблизи города Павон в провинции Санта-Фе, Аргентина, 17 сентября 1861 года между армией непризнанного государства Буэнос-Айрес, которое возглавлял Бартоломе Митре, и армией Аргентинской конфедерации под командованием Хусто Хосе де Уркисы. В результате битвы войска Уркисы потерпели поражение, несмотря на численное превосходство.

Это привело к роспуску правительства Аргентинской конфедерации и объединению Аргентинской Республики под главенством провинции Буэнос-Айрес в качестве доминирующего члена государства. Губернатор Бартоломе Митре был провозглашен временным президентом, что было ратифицировано Национальным конгрессом, а затем первым президентом объединенной Аргентинской Республики.





Силы сторон

Под командованием Уркисы находилось от 16 до 18 солдат, в том числе 5 тысяч пехотинцев, 11 тысяч кавалеристов и 2 тысячи артиллеристов при 42 орудиях. Митре располагал максимум 15-16 тысячами солдат, включая 9 тысяч пехотинцев, 6 тысяч кавалеристов и тысячу артиллеристов при 35 орудиях. Федералисты имели преимущество в количество и качестве кавалерии, а также в количестве орудий, но многие из солдат федералистов были насильственно призванными рекрутами, не желавшими сражаться за своих губернаторов. Кроме того, армия Митре имела большое превосходстве в обученности солдат, которых готовили британские инструкторы, а её моральный дух был высоким.

Сражение

Войска федералистов и Буэнос-Айреса сошлись на берегах небольшого ручья Павон в 40 км южнее города Росарио в провинции Санта-Фе и в 260 км от Буэнос-Айреса. Уркиса построил свои войска в боевой порядок к востоку от ранчо Доминго Паласиос. Его превосходная конница, составленная из наездников-гаучо, была размещена на флангах.

Находясь в 800 м (2,625 футов) от ранчо, Митре развернул свою пехоту, готовясь атаковать центр противника. Однако артиллерия Уркисы первой начала сражение, пробивая своими залпами большие бреши в строю буэнос-айресской пехоты, ставшей легкой мишенью из-за видных издалека красных солдатских мундиров.

Сражение длилось всего два часа, в течение которых левый фланг федералистской конницы под командованием полковника Хуана Саа, из провинции Санта-Фе и перебежчика из Буэнос-Айреса Рикардо Лопеса Иордании полностью разгромило Первый Конный полк, под командованием генерала и бывшего уругвайского президента Венансио Флореса. Конница буэнос-айресцев была отброшена и рассеяна за Арройо дель Медио (ручей, образующий границу между провинциями Буэнос-Айрес и Санта-Фе). Второй кавалерийский полк «портеньо» под командованием ветерана генерала Мануэля Хорноса оказал федералистской коннице большее сопротивление. Но он тоже был разбит и вынужден бежать, оставив врагу большую часть своего тяжелого вооружения, а также множество пленных. Правое крыло федералистов под командованием генерала Мигеля Галарцы также одолело немногочисленное левое крыло конницы Буэнос-Айреса.

Тем временем федералистский центр, состоявший из неопытных ополченцев из центральных провинций, понёс тяжелые потери и был вынужден отступать под натиском лучше подготовленных и оснащенных пехотных батальонов «портеньо».

Видя разгром федералистского центра, Уркиса покинул поле боя, даже не попытавшись ввести в бой резерв из 4000 энтре-риоских солдат и бежал в Росарио, затем в Сан-Лоренцо и Лас Барранкас. Там он получил сообщение о полной победе своей конницы, но по неизвестной причине не стал возвращаться на поле битвы, чтобы возобновить сражение и сражаться до победного конца.

Историки пытались по-разному объяснить его бегство, но все ответы кажутся неудовлетворительными. Наиболее распространенной версией является болезнь Уркисы, а другая говорит о его недоверии к президенту Конфедерации Дерки и опасении измены с его стороны.

Бегство Уркисы отдало победу армии Буэнос-Айреса, которое отошло в Сан-Николас-де-лос-Арройос. Таким образом Митре решил закрепить свою победу перед маршем в Санта-Фе.

Потери сторон были несопоставимы: конфедераты потеряли 1200—1300 убитыми и ранеными и 1650—1800 пленными, тогда как из армии Митре только 226 человек было убито и 500 получило ранения.

Последствия

Пользуясь бездействием Уркисы, снова Митре собрал своё почти разбитое войско и возобновил наступление. Часть федералистской конницы заняла город Пергамино, но после атаки кавалерии «портеньо» оставила его. После этого буэнос-айресская армия начала неудержимый поход по провинциям, свергая одного федералистского губернатора за другим. Никто из них, за исключением Уркисы, не имел сил противостоять армии Митре, но Уркиса бездействовал и почти распустил свою армию.

В последующие месяцы все федералистские губернаторы были свергнуты, одни армией Буэнос-Айреса, другие местными унитариями. Заметное исключение составил только Уркиса, ввиду чего уже современники обвиняли его в сговоре с врагом и предательстве своих полков в обмен на сохранение власти.

Результатом этих событий стало фактическое завершение десятилетней гражданской войны в Аргентине и концом Конфедерации. Президент конфедерации Дерки подал в отставку и бежал в Монтевидео, а его вице-президент Педернера провозгласил роспуск правительства Аргентинской конфедерации. Это позволило Митре спустя год, избравшись президентом, объединить страну под своей властью и приступить к реорганизации страны на принципах главенства Буэнос-Айреса.

Библиография

  • Ruiz Moreno, Isidoro J.: El misterio de Pavón. Buenos Aires: Claridad, 2005. ISBN 950-620-172-2.

Напишите отзыв о статье "Битва при Павоне"

Ссылки

  • [www.britannica.com/EBchecked/topic/447392/Battle-of-Pavon Статья в Encyclopedia Britannica.]


Отрывок, характеризующий Битва при Павоне

Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.