Битва при Пойнт-Плезант
| Война Данмора 1774 г. | |||
| Основной конфликт: Индейские войны | |||
 Памятник на поле битвы при Пойнт-Плезант | |||
| Дата |
10 октября 1774 г. | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
победа вирджинцев | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Пойнт-Плезант (англ. Battle of Point Pleasant), также известная как битва при Канауга — крупнейшее сражение Войны Данмора, состоявшееся 10 октября 1774 года между ополчением Виргинии и индейцами шауни и минго. На берегу реки Огайо, в районе современного Пойнт-Плезант (Западная Виргиния), индейцы, под командованием вождя шауни Маисового Стебля, атаковали виргинских ополченцев полковника Эндрю Льюиса, надеясь остановить продвижение Льюиса в Огайо. После долгого и упорного боя, Маисовый Стебель отступил. После этой битвы вирджинцы, в том числе и второй отряд, под командованием лорда Данмора, губернатора Виргинии, вступили в Огайо и вынудили Маисового Стебля подписать невыгодный мирный договор.
Подготовка
Отряд численностью около тысячи человек под командованием полковника Эндрю Льюиса, составлял одну из двух колонн вирджинских ополченцев, вторгшихся в Огайо. Он ожидал встречи с другим вирджинским отрядом под командованием лорда Данмора, который выступил на запад из форта Питт, в то время носившего название форт Данмор. План Данмора состоял в том, чтобы войти на территорию Огайо и принудить индейцев согласиться на границу по реке Огайо, которая была указана в договоре с ирокезами в форте Стенвикс в 1768 году.
Шауни, с которыми ирокезы никак не консультировались при заключении этого договора, не собирались отдавать свои земли без боя. Чиновники британского Индейского департамента во главе с сэром Уильямом Джонсоном вплоть до смерти последнего в июле 1774 года работали над дипломатической изоляцией шауни от других индейских племен. В результате, к началу войны шауни практически не имели союзников, за исключением небольшого числа минго.
Маисовый Стебель, вождь шауни, попытался перехватить отряд Льюиса раньше, чем вирджинцы смогут соединить силы. Оценки численности войск Маисового Стебля у разных ученых сильно различаются, но большинство из них полагает, что они уступали противнику более, чем в два раза, составляя от 300 до 500 воинов. Будущий знаменитый военный лидер шауни Синяя Куртка, вероятно, принимал участие в этой битве.
Сражение
Войска Маисового Стебля атаковали лагерь Льюиса в месте впадения реки Канауги в Огайо, надеясь поймать его в ловушку на краю обрыва. Битва продолжалась много часов и местами переходила в рукопашную схватку. Голос Маисового Стебля был слышен сквозь грохот сражения, призывая воинов быть мужественными. Льюис послал несколько рот вдоль Канауги и вверх по ручью, чтобы атаковать индейцев с тыла и ослабить их натиск. С наступлением ночи шауни отступили и вернулись на другой берег Огайо.[1] Вирджинцы отстояли свои позиции и считали себя победителями.
Последствия
Вирджинцы потеряли примерно 75 человек убитыми и 140 ранеными[2] . Потери шауни невозможно точно определить, так как они унесли своих раненых, а многих убитых бросили в реку.[3] На следующее утро полковник Кристиан, прибывший вскоре после сражения, прошел со своими людьми через поле битвы. Они нашли 21 тело индейца на открытом месте и еще 12 тел были обнаружены в наспех сооруженных укрытиях из веток и кустарника. Среди погибших был и Пакешинва, отец Текумсе.[4]
Неудача в битве при Пойнт-Плезант вынудила Маисового Стебля подписать мирный договор в Кэмп-Шарлотт, уступавший Вирджинии все земли шауни к югу от Огайо (территория нынешних Кентукки и Западной Вирджинии). Шауни также были обязаны вернуть всех белых пленников и прекратить нападения на баржи с переселенцами, плывущие по реке Огайо.[5]
Наследие и историческая полемика
В апреле 1775 года, в то время, как многие вирджинцы еще не успели вернуться с Войны Данмора, в Массачусетсе произошли сражения при Конкорде и Лексингтоне, начавшие войну за независимость. Лорд Данмор возглавил британские силы в Вирджинии. К концу того же года те же ополченцы, что сражались при Пойнт-Плезант, вынудили лорда Данмора и британские войска покинуть Вирджинию.
До своего ухода из Вирджинии Данмор искал возможность привлечь к союзу с Великобританией тех же индейцев, которые были побеждены у Пойнт-Плезант. Некоторые вирджинцы считали, что он тайно сотрудничал с шауни с самого начала. Они обвиняли Данмора в том, что он умышленно оставил без поддержки ополченцев Эндрю Льюиса, надеясь, что шауни уничтожат их до подхода сил королевской армии. Таким образом Данмор якобы надеялся ослабить ополчение, которое могло бы принять участие в будущем восстании. Однако, нет никаких доказательств, подтверждающих эту теорию и она отвергается большинством исследователей.
21 февраля 1908 года, Соединенные Штаты приняли билль №160, постановивший воздвигнуть монумент в честь битвы при Пойнт-Плезант. В нем Пойнт-Плезант назывался «битвой Революции». Однако, этот билль был отвергнут Палатой Представителей. Тем не менее, битва при Пойнт-Плезант прославляется как первая схватка американской революции во время «Боевых Дней», ежегодного фестиваля в современном городе Пойнт-Плезант (Западная Вирджиния).
Напишите отзыв о статье "Битва при Пойнт-Плезант"
Примечания
- ↑ Herndon, G. Melvin (1969). George Mathews, Frontier Patriot. The Virginia Magazine of History and Biography, Vol. 77, No. 3 (Jul., 1969) pp. 311-312
- ↑ Atkinson, George W., History of Kanawha County: from its organization in 1789 until the present time; Printed at the Office of the West Virginia Journal, 1876, 345 pgs.
- ↑ Randall, and Ryan History of Ohio p 96
- ↑ [www.mezoamerica.ru/indians/north/dunmor.html Аркадий Абакумов. Первый бой Американской Революции: Война Данмора, 1774 г.]
- ↑ Hurt, R D. The Indian Frontier, 1763-1846. Albuquerque: University of New Mexico Press, 2002. Print.
Отрывок, характеризующий Битва при Пойнт-Плезант
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.
После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
