Битва при Рейменаме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Рейменаме
Основной конфликт: Восьмидесятилетняя война

Битва при Рейменаме, худ. Ф. Гогенберг
Дата

31 июля 1578 года

Место

Рейменам (ныне - Бельгия)

Итог

победа повстанцев

Противники
Нидерландские повстанцы
Англия
Испания
Командующие
граф Боссу
Джон Норрейс
Хуан Австрийский
Силы сторон
18,000 пехоты и 2,000 кавалерии 12,000 пехоты и 5,000 кавалерии
Потери
более 400 убитых и раненых от 400 до 1000 убитых и раненых
 
Нидерландская революция
Остервел –

Дальхайм – Гейлигерлее – Гронинген – Йемгум – Жодуань – Брилле – Гус – Харлем – Флиссинген – Борселе – Харлеммермер – Зёйдерзе – Алкмар – Лейден – Реймерсвал – Мок – Зирикзе – Антверпен(1) – Жамблу – Рейменам – Девентер(1) – Маастрихт(1) – Бреда(1) – Антверпен(2) – Эмпел – Боксум – Зютфен – Берген-оп-Зом(1) – Непобедимая армада – Английская армада – Бреда(2) – Девентер(2) – Хюлст(1) – Грунло(2) – Хюлст(2) – Тюрнхаут – Грунло(3) – Ньивпорт – Хертогенбос(1) – Остенде – Слёйс – Грунло(4) – Гибралтар(1) – Плайя-Хонда – Гибралтар(2) – Берген-оп-Зом(2) – Бреда(3) – Баия – Пуэрто-Рико – Грунло(5) – Матансас – Хертогенбос(2) – Албролос – Bruges – Слак – Маастрихт(2) – Синт-Мартен – Лёвен – Шенкеншанс – Лизард-Пойнт – Бреда(4) – Венло – Калло – Гелдерн – Дюнкерк – Даунс – Провиденсия – Хюлст(3) – Сан-Висенте – Хюлст(4) – Манильский залив – Пуэрто-де-Кавите

Битва при Ре́йменаме — сражение Восьмидесятилетней войны между войсками голландских Генеральных штатов и испанской армией генерал-губернатора Нидерландов Хуана Австрийского, состоявшееся 31 июля 1578 года около Рейменама в современной Бельгии.





Предыстория

Гентское умиротворение принесло спокойствие в контролируемые испанской короной Нидерланды. Когда в ноябре 1576 года новый генерал-губернатор, сводный брат короля Филиппа Хуан Австрийский, прибыл в страну, он первоначально симулировал готовность сотрудничать с Генеральными штатами, но вскоре произошёл разрыв, и война возобновилась. С января 1578 года силы Хуана австрийского росли за счет прибытия подкреплений из Испании. Накопив силы, он почти сразу же добился блестящей победы в битве при Жамблу. Это побудило иностранные державы от имени Генеральных штатов вмешаться в конфликт. Королева Елизавета Английская отправила на континент деньги и войска. Эти подкрепления составили костяк возрожденной армии Штатов, которая встала лагерем близ Рейменама в течение июля 1578 года. Номинальным командиром этой армии был Максимилиан де Энен-Льетар, граф Боссу. Она состояла в основном из английских наёмников под руководством сэра Джона Норрейса и сэра Ричарда Бингема, шотландских наёмников под командой Роберта Стюарта и французских гугенотов во главе с Франсуа де ла Ну. Накануне сражения Боссу ожидал подкреплений из Пфальц-Цвейбрюккена, которые уже были собраны возле Зютфена, но не выдвигались без оплаты своих услуг английской королевой. Без этих подкреплений Боссу имел под рукой 18 000 пехотинцев и 2 000 кавалеристов[1].

Дон Хуан, со своей стороны, располагал силой из не более 12 000 пехотинцев и 5 000 всадников. Даже без подкреплений голландская армия превосходила числом испанскую, и во время военного совета Алессандро Фарнезе и опытный командир Габрио Сербеллони призвали к осторожности. Тем не менее, Хуан Австрийский решил атаковать[2].

Битва

Армия Хуана Австрийского атаковала врага рано утром 31 июля 1578 года.[3]. Голландская армия располагалась перед Рейменамом, защитив фланги лесом. В передней части позиций были вырыты траншеи. Дон Хуан подошёл к траншеям в надежде, что Боссу согласится на открытый бой, но голландский командир дал приказ не вступать в схватку. После трёхчасового ожидания Хуан приказал отряду мушкетёров Алонсо де Лейвы и трем отрядам кирасиров маркиза дель-Монте сделать манёвр и зайти голландцам в тыл. На этот раз Боссу поддался на провокацию и приказал Норрейсу вступить в бой. Завязалась перестрелка[4].

В это время в передние ряды вышли шотландские наёмники Стюарта, немедленно атакованные испанский пехотой под командованием Фернандо де Толедо. Испанская пехота во главе с Алессандро Фарнезе атаковала траншеи. Между тем, Толедо оттеснил Норрейса обратно в деревню. В ходе контратаки солдаты Норрейса подожгли несколько домов в деревне. Это было неправильно истолковано испанскими командирами как попытка Боссу сжечь свой обоз перед отступлением. Полагая, что голландцы готовят отход, испанцы устремились в атаку, несмотря на попытки Хуана Австрийского и Фарнезе остановить их. Когда Лейва и Толедо достигли центра деревни, они обнаружили, что их заманили в ловушку[5].

На самом деле укрепленный лагерь Боссу располагался за деревней. Пятьсот испанских мушкетёров и шестисот кавалеристов оказались в зоне поражения вражеской артиллерии. Но вместо артобстрела шотландские солдаты разделись до пояса и под пение псалмов ринулись на изумленных испанцев. В то же время голландская артиллерия открыла огонь. В итоге почти все испанцы были убиты. Фарнезе во главе кавалерии удалось совершить умелый манёвр и выйти из возможного окружения[6].

Как обычно, сообщения о жертвах разнятся. Согласно голландским историкам, испанцы потеряли не менее 1000 убитыми. Испанские исследователи указывают цифру 400 как численность потерь испанской армии[7].

Последствия

После поражения дон Хуан Австрийский сначала удалился в Тинен, но вскоре был вынужден отступить в Намюр. Таким образом, он отказался от большинства территориальных приобретений, сделанных после битвы при Жамблу. 1 октября 1578 года он внезапно умер от тифа в лагере у Намюра.

Напишите отзыв о статье "Битва при Рейменаме"

Примечания

  1. Namèche, p. 346
  2. Namèche, p. 347
  3. Разные авторы дают разные даты — от 31 июля по 2 августа. В данном случае за основу берется письмо графа Боссу от 1 августа, в котором обстоятельства сражения описываются как произошедшие «в предыдущий день»
  4. Namèche, p. 348
  5. Namèche, pp. 348—349
  6. Namèche, pp. 350—351
  7. Namèche, p. 351 n.1

Литература

  •  (англ.) Butler, A.J. (ed.) (1903) «Preface», Calendar of State Papers Foreign, Elizabeth, Volume 13: 1578—1579, pp. V-LX [www.british-history.ac.uk/report.aspx?compid=73360]
  •  (фр.) Namèche, A.J. (1886) Le règne de Philippe II et la lutte religieuse dans les Pays-Bas au XVIe siècle, Vols. 5-6, C. Fonteyn, pp. 346—353 [books.google.com/books?id=DZkLAAAAYAAJ&pg=RA1-PA348&dq=Rymenam+Stuart&client=firefox-a#PRA1-PA346,M1]

Отрывок, характеризующий Битва при Рейменаме

Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»