Битва при Сан-Хасинто

Битва при Сан-Хасинто
Основной конфликт: Техасская революция
Битва при Сан-Хасинто
Дата	21 апреля 1836
Место	река Сан-Хасинто, штат Техас, США
Итог	Решительная победа техасцев
Противники
Мексика <center> Техасская республика
Командующие
генерал и президент Мексики Санта-Анна генерал Сэм Хьюстон
Силы сторон
1400 человек, 1 орудие. 900 человек, 2 орудия.
Потери
630 убитых, 208 раненых, 780 взяты в плен. 9 убитых, 26 раненых

Битва при Сан-Хасинто (англ. Battle of San Jacinto) — сражение у Сан-Хасинто (сейчас в округе Харрис, Техас) состоявшееся 21 апреля 1836 года и ставшее решающей битвой Техасской революции. Техасская армия, возглавляемая генералом Сэмом Хьюстоном, атаковала и разгромила мексиканские силы под командованием генерала Антонио Лопеса де Санта-Анны в битве, продолжавшейся всего 18 минут. Сотни мексиканских солдат были убиты или попали в плен, техасцы же потеряли убитыми всего девятерых.

Санта-Анна, президент Мексики, был захвачен на следующий день и содержался как военнопленный. Тремя неделями спустя он подписал мирные соглашения, по которым мексиканская армия должна была покинуть район, что подготовило почву для будущей независимости Техасской республики. В соглашениях не было специально отмечено о признании Техаса независимым государством, но они содержали условие, что Санта-Анна будет добиваться такого признания в Мехико. Сэм Хьюстон стал национальной знаменитостью, а боевой техасский клич «Помни Аламо!» и «Помни Голиад!» вошли в американскую историю и легенды.

Предыстория

В ранние годы независимости Мексики многочисленные англо-американские иммигранты поселялись в мексиканском Техасе, бывшим частью штата Коауила-и-Техас (англ.). В 1835 году они подняли мятеж против мексиканского правительства президента Санта-Анны, после того, как он разорвал конституцию 1824 года, распустил мексиканский конгресс, законодательную власть и установил диктатуру. После захвата небольших мексиканских аванпостов и разгрома мексиканских гарнизонов техасцы сформировали временное правительство и провозгласили декларацию независимости.

Сотни добровольцев из Соединённых Штатов стекались в новообразованную республику, чтобы помочь колонистам добиться независимости. Из этих добровольцев были сформированы два полка регулярной техасской армии. Другие добровольцы (включая техасцев и теханос) также образовали несколько рот для защиты различных объектов, могущих стать целью мексиканской интервенции. Так, в битве при Сан-Хасинто участвовали кентуккийские стрелки, рота, которую привёл из Цинцинати и северного Кентукки Сидни Шерман. Они были единственными в техасских вооружённых силах, кто носил униформу. Остальные отряды носили лишь формальную форму (как новоорлеанские Серые — другая рота, образованная в Америке. Пребывая в рядах регулярной техасской армии, они сражались и погибли в битве за Аламо).

В 1836 году Санта-Анна лично повёл войско в 3000 — 3500 мексиканцев на подавление техасского мятежа. Сначала он вступил в Сан-Антонио-де-Бехар и 6 марта после 12-дневной осады уничтожил техасский гарнизон при штурме Аламо. На правом направлении мексиканского наступления генерал Хосе де Урреа разбил второй отряд техасцев у Голиада. Санта-Анна счёл сдавшихся ему людей бандитами и пиратами, и приказал расстрелять большинство (около 350 человек) из них, что и было выполнено 27 марта в Пальмовое воскресенье (Голиадская резня).

Главные техасские силы под командованием Хьюстона медленно отступали на восток. Президент Дэвид Бернет не был поклонником Хьюстона и считал, что он не способен развернуться и дать бой своим мексиканским преследователям. Несмотря на это, он часто посылал Хьюстону депеши с требованиями повернуть и сражаться. Опасаясь возможности внезапного и быстрого продвижения мексиканцев, Бернет и техасское правительство покинули Вашингтон-на-Бразосе, временную столицу Техаса, и поспешно направились к Мексиканскому заливу. Резиденция правительства была перенесена в Харрисбург (сейчас это окраина Хьюстона), позднее в Галвестон. В кильватере правительства двигались тысячи перепуганных колонистов, как техасцев, так и теханос, по дороге, позднее ставшей известной как Бедовая дорога (англ. Runaway Scrape).

Первоначально Хьюстон двигался к реке Сабин, границе Соединённых Штатов, где собиралась федеральная армия под командой генерала Гейнса Пендлтона для защиты Луизианы от возможного вторжения Санта-Анны после расправы с техасскими повстанцами. Однако Хьюстон вскоре повернул на юго-восток по направлению к Харрисбургу.

Санта-Анна преследовал Хьюстона. Он замыслил ловушку: три колонны мексиканцев должны были сойтись в точке расположения Хьюстона и разгромить его. Однако Санта-Анна отправил одну колонну на захват временного правительства, а вторую для защиты линии снабжения. Сам он возглавил оставшуюся колонну (около 900 человек), противостоящую Хьюстону. Санта-Анна настиг Хьюстона 19 апреля возле переправы у города Линчбурга (англ.). Он занял позицию у стечения рек Сан-Хасинто (англ.) и Буффало-Байю (англ.). Тем временем Хьюстон разбил лагерь менее чем в километре от Санта-Анны на другой стороне поля.

Планы сторон

Считая, что Хьюстон зажат в угол, Санта-Анна решил дать своей армии отдых 19 апреля, а 22 апреля двинуть войска в атаку. После прихода подкрепления в 500 человек под командой генерала Мартина Перфекто де Коса силы Санта-Анны составили приблизительно 1400 человек. Санта-Анна поставил де Коса и его людей на свой правый фланг у реки. Своё единственное оставшееся орудие (медную пушку под 12-фунтовые ядра) он поставил в центре. Также он возвёл баррикаду высотой в 5 футов (1,5 м) из ранцев и багажа для защиты пехоты. Кавалерию, состоящую из ветеранов, Санта-Анна поместил на левом фланге и ушёл составлять план завтрашней атаки.

Утром 21 апреля Хьюстон провёл военный совет, на котором большинство его офицеров высказались за ожидание атаки Санта-Анны. Однако он не согласился с их мнением, решив предпринять со своей армией в 900 человек внезапную атаку в этот же день. Он рассудил, что время на стороне Санта-Анны, который может собрать свою разбросанную армию. Это было рискованно, потому что мексиканцы стояли на равнине. При подходе техасская армия была уязвима для огня. Поэтому Хьюстон решил послать кавалерию в обход, а линию своей пехоты растянуть максимально тоньше. Несомненно, свою роль сыграла фатальная ошибка Санта-Анны, который на время полуденной сиесты не выставил часовых на посты вокруг лагеря и не выслал дозорных и разведчиков.

Дерзкий план генерала Хьюстона получил одобрение у военного министра Техаса Томаса Дж. Раска, который благодаря настойчивости президента Бернета догнал армию, чтобы помогать советами Хьюстону. В 3:30 пополудни генерал Хьюстон построил людей в боевые линии для предстоящей атаки. От мексиканских взоров их укрывали деревья и небольшой гребень горы. Им предстояло пересечь открытое поле между ними и мексиканской армией. Отсутствие дозорных со стороны Санта-Анны оказалось роковой ошибкой.

Битва

21 апреля в 16:30 после донесения разведчика Глухого Смита о сожжении моста Винц (таким образом обе армии остались без путей отступления) главная техасская боевая линия двинулась вперёд. Флейтист заиграл популярную мелодию: «Придёшь ли ты в беседку, которую я построил для тебя». Генерал Хьюстон лично повёл пехоту, поставив 2-й полк добровольцев под командой полковника Сидни Шермана на левый фланг. За линией 2-полка следовал 1-й полк добровольцев под командой полковника Эдварда Берлесона. В центре порядка катились вперёд две небольшие медные гладкоствольные пушки (которых называли «сестры-близнецы») подаренные жителями Цинцинати (Огайо). Артиллеристов под командой майора Джорджа У. Хокли поддерживали четыре роты пехоты под командой капитана Генри Вакс Карнеса. Правое крыло войска составлял полк техасских регулярных войск под командой полковника Генри Милларда. Далеко со стороны правого фланга двигался отряд из 61 техасского всадника под командой новоиспечённого полковника Мирабо Ламара (днём раньше он был всего лишь рядовым. Но благодаря отваге и находчивости, проявленных им в краткой стычке с мексиканцами 20 апреля он был незамедлительно повышен в звании до полковника, а впоследствии стал вторым президентом Техаса). Он собирался обойти левый фланг мексиканцев.

Техасская армия быстро и неслышно пересекла заросшую высокой травой равнину, остановившись всего в нескольких дюжинах ярдов от лагеря Санта-Анны. Внезапно с криками «Помни Аламо!» и «Помни Голиад!» техасцы атаковали лагерь. Они приблизились на расстояние в несколько ярдов к мексиканцам и открыли огонь. Воцарилось смятение. Армия Санта-Анны состояла в первую очередь из профессиональных солдат, приученных сражаться в рядах, ведя огонь в шеренгах по противнику. Большинство из них оказались неготовыми и даже невооружёнными перед этой внезапной атакой. Генерал Мануэль Фернандес Кастрильон отчаянно пытался организовать хоть какое-то подобие организованного сопротивления, но вскоре пал под выстрелами и погиб. Его подчинённых охватила паника, и они обратились в бегство, линия мексиканской обороны быстро развалилась.

Сотни деморализованных и приведённых в смятение мексиканцев были разбиты наголову, множество обратилось в бегство вдоль берега реки. Часть солдат сплотилась и попыталась дать отпор техасцам, но по вине своей неподготовленности они остались с недостаточным снаряжением перед лицом отлично экипированных техасских колонистов в рукопашном бою. Генерал Хуан Альмонте командовал остатками боеспособных и сопротивляющихся сил, но вскоре с 400 людьми вынужден был сдаться Раску. Остаток когда-то гордой армии Санта-Анны погрузился в хаос.

Во время краткой, но ожесточённой битвы Хьюстону прострелили левую лодыжку, а Санта-Анна сбежал. В течение 18-минутного боя техасская армия одержала ошеломляющую победу. Мексиканцы потеряли 630 человек убитыми, 208 ранеными и 730 пленными.

После боя

Сбежавший в ходе битвы Санта-Анна снял свою богато украшенную форму и переоделся в мундир рядового драгуна, чтобы избежать обнаружения. На следующее утро на его поиски выслали партию, в составе который были Джеймс Сильвестр, Вашингтон Секрест, Сион Бостик и мистер Коул. К несчастью для Санта-Анны было широко известно, что он носит шёлковое белье. Кроме того, он имел глупость ответить на обращение «El Presidente». Благодаря этому техасцы точно знали, кого они захватили. Хьюстон пощадил его жизнь, он предпочёл вступить с ним в сделку, заключив соглашение о прекращении военных действий и вывода с территории Техаса оставшихся войск Санта-Анны.

14 мая 1836 года Санта-Анна подписал Веласкские соглашения, в которых он согласился вывести свои войска с «земель Техаса» и получил в обмен сопровождение для своего безопасного возвращения в Мехико, для того, чтобы добиваться признания новой техасской республики. Однако техасцы не выполнили свою часть соглашения: Санта-Анна 6 месяцев содержался, как военнопленный, и в конце был доставлен в Вашингтон. За это время мексиканское правительство отреклось от Санта-Анны, он уже не обладал правом входить в какие-то соглашения. В Вашингтоне Санта-Анна встретился с президентом Эндрю Джексоном. В начале 1837 года Санта-Анна вернулся в Мексику навстречу своему позору. Независимость Техаса считалась совершившимся фактом (fait accompli), хотя Мексика и не признавала её официально вплоть до подписания договора Гвадалупе-Идальго, завершившего американо-мексиканскую войну в 1848 году.

Легенда о жёлтой розе

Было хорошо известно, что в ходе кампании Санта-Анна посылал своих адъютантов на поиски красивых женщин, чтобы арестовывать их и использовать для своего удовольствия. Согласно легенде, он развлекался с мулаткой по имени Эмили Морган во время начала орудийного обстрела. Позднее была написана песня «The Yellow Rose of Texas» (Жёлтая роза Техаса), посвящённая роли, которую сыграла Эмили Морган в данной битве. Нет никаких источников, подтверждающих эту историю, и сейчас она не признаётся историками.

Память

Последний из участников битвы со стороны техасцев, Альфонсо Стил, умер 8 июля 1911 года в возрасте 94 лет. Портрет Стила висит в зале заседаний сената в Капитолии штата Техас. Памяти Стила посвящён придорожный парк в округе Лаймстоун, Техас.

Ещё один парк, государственный исторический парк Сан-Хасинто, служит напоминанием о битве и включает Монумент Сан-Хасинто — наиболее высокую мемориальную колонну в мире (172.92 м). Парк расположен недалеко от г. Дир-Парк (англ.), в 25 милях (40 км) к востоку от деловой части Хьюстона. Надпись на монументе гласит:

Если судить по результатам битвы, то битва при Сан-Хасинто одна из самых результативных битв в истории. Здесь была завоёвана свобода Техаса (не бывшего ещё к тому времени частью Соединённых Штатов) от Мексики. Мексикано-американская война привела к приобретению Соединёнными Штатами территорий штатов Техаса, Нью-Мексико, Аризоны, Невады, Калифорнии, Юты и части территорий Колорадо, Вайоминга, Канзаса и Оклахомы. Почти треть нынешней территории американской нации, около миллиона квадратных миль территории поменяла власть.

• Битва при Сан-Хасинто показана в сериале Восстание Техаса (2015).

• В составе флотов США и Техаса были корабли, названные в честь битвы: Техасский транспорт «Сан-Хасинто» и корабль ВМФ США «Сан-Хасинто».

• Каждый год в апреле в день Сан-Хасинто, в парке Сан-Хасинто проводится фестиваль и показательное сражение.

• В XX веке штат Техас возвёл разнообразные памятники и исторические вехи, отмечающие путь и лагеря армии Хьюстона на пути её марша к Сан-Хасинто.

См. также

Техасская революция

Литература

• Ramona Maher, Stephen Gammell, John A. Rohr (1974), The Glory Horse: A Story of the Battle of San Jacinto and Texas in 1836, Coward, McCann & Geoghegan, ISBN 9780698202945 
• Stephen L. Moore (2004), Eighteen Minutes: The Battle of San Jacinto and the Texas Independence Campaign, Rowman & Littlefield, ISBN 9781589070097 
• James W. Pohl (1989), The Battle of San Jacinto, Texas State Historical Association, ISBN 9780876110843 
• Frank X. Tolbert (1969), The Day of San Jacinto, Jenkins Publishing Company 

Ссылки

• [www.tshaonline.org/handbook/online/articles/qes04 Battle of San Jacinto — Handbook of Texas Online]
• [www.its-my-website.com/Texasdocs/Alsburyletter.htm Young Perry Alsbury Letter]
• [www.its-my-website.com/Texasdocs/santaanna.htm Santa Anna’s Letter]
• [www.tamu.edu/ccbn/dewitt/santasanj.htm Santa Anna’s Account of the Battle]
• [www.its-my-website.com/Texasdocs/Battle%20of%20San%20Jacinto%20by%20Creed%20Taylor.htm Account of the battle by Creed Taylor]
• [www.tamu.edu/ccbn/dewitt/batsanjacinto.htm San Jacinto]
• [www.themonitor.net/Archive/4-20-06/frontpage.htm Vince’s Bridge]
• [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-2490 San Jacinto Battle-ground] 1856 map // [texashistory.unt.edu/ Portal to Texas History].
• [texashistory.unt.edu/widgets/pager.php?object_id=meta-pth-5828&recno=273&path=meta-pth-5828.tkl Map of the Battle Ground of San Jacinto] from [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-5828 A pictorial history of Texas, from the earliest visits of European adventurers, to A.D. 1879] // [texashistory.unt.edu/ Portal to Texas History].
• [texashistory.unt.edu/permalink/meta-pth-27718 True veterans of Texas: an authentic account of the Battle of San Jacinto : a complete list of heroes who fought, bled and died at San Jacinto] // [texashistory.unt.edu/ Portal to Texas History].
• [www.tamu.edu/ccbn/dewitt/batsanjacinto.htm Battle of San Jacinto] — The Sons of DeWitt Colony
• [www.tsl.state.tx.us/treasures/republic/san-jacinto.html Battle of San Jacinto] // Texas State Library
• [maps.google.com/maps?ll=29.750494,-95.081059&spn=0.003347,0.005203&t=k&hl=en Memorial aerial view]
• [www.tsl.state.tx.us/treasures/flagsandmaps/flags/historic-flags.html Flags of Guerrero and Matamoros Battalions] // Texas State Library and Archives Commission
• [www.sonofthesouth.net/texas/battle-san-jacinto.htm Battle of San Jacinto] from Yoakum’s History of Texas, 1855
• [www.sanjacinto-museum.org/ San Jacinto Monument & Museum]
• [www.texasbob.com/txdoc/texdoc15.html Sam Houston’s official report on the Battle of San Jacinto] // TexasBob.com
• [www.texasbob.com/txdoc/texdoc16.html Battle of San Jacinto, A Mexican prospective — Pedro Delgado in 1837] // TexasBob.com
• [tides.sfasu.edu/AN18/A5B2F14a.php?culture=2&chrono=5&index=0 Invitation to a Ball Celebrating Battle of San Jacinto, April 10, 1839] // [tides.sfasu.edu/ Texas Tides]
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=7191165 Junius William Mottley killed in the battle]

Отрывок, характеризующий Битва при Сан-Хасинто

Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.