Битва при Таутоне

Битва при Таутоне
Основной конфликт: Война Алой и Белой розы
Иллюстрация к книге Hutchinson's Story of the British Nation. Ричард Кейтон Вудвиль, 1922
Дата	29 марта 1461
Место	между деревнями Таутон и Сакстон, Йоркшир, Англия
Итог	Решительная победа йоркистов
Противники
Йорки Ланкастеры
Командующие
Эдуард IV Джон Моубрей, герцог Норфолк Генри Бофорт, герцог Сомерсет Генри Холланд, герцог Эксетер Генри Перси, граф Нортумберленд †
Силы сторон
25–30 тысяч 30–35 тысяч
Потери
неизвестно 9 тысяч убитыми
Общие потери
28 тысяч убитыми

Битва при Таутоне (англ. Battle of Towton) — самое кровопролитное сражение войны Алой и Белой розы, произошедшее близ Йорка в Вербное воскресенье 29 марта 1461 года.

Сражение считается крупнейшим среди всех состоявшихся на территории Британских островов, хотя предполагается, что средневековые хроники склонны преувеличивать масштаб битвы при Таунтоне сильнее других. Согласно письмам епископа Эксетерского Джорджа Невилла и короля Эдуарда IV, в сражении погибло 28 000 человек (оценочная численность населения Англии в то время не превышала 3 миллиона человек). Полагают, что за Ланкастеров сражалось 42 000 человек, за Йорков — 36 000, включая 28 лордов (примерно половина пэров Англии того времени). Эдуард, герцог Йорский, уже провозгласивший себя королём Эдуардом IV, был непосредственно во главе армии Йорков. Сражение продолжалось весь день, и Йоркам удалось добиться преимущества только после того, как ближе к вечеру подошли войска Джона Моубрея, 3-го герцога Норфолка и ударили Ланкастерам в левый фланг. Те дрогнули, и битва завершилась преследованием бегущих.

Со стороны Ланкастеров погибли Генри Перси, 3-й граф Нортумберленд, сэр Эндрю Троллоп (некоторые историки считают, что именно он, а не Генри Бофорт, 3-й герцог Сомерсет, формально возглавлявший армию, был стратегом ланкастерцев) с сыном, сэр Ричард, брат графа Нортумберленда и другие. При этом 42 рыцаря были убиты уже после того, как их взяли в плен.

В результате этой победы Эдуард, герцог Йоркский, смог преследовать королеву Маргариту и Генриха VI почти до шотландской границы, а затем вернуться в Лондон и 28 июня 1461 года возложить на себя корону.

Перед битвой

На утро Вербного воскресенья 29 марта авангард йоркистов во главе с лордом Фоконбергом уже занял свою позицию, в то время, как основные силы йоркистов продвигались по дороге из Шерберна-ин-Элмет. Ланкастерская армия двигалась через деревню Таутон, чтобы занять позиции на плато раньше йоркистов. Разведчики обеих сторон докладывали о продвижении соперников. Согласно Ваврену (Бургундская хроника 15 век), когда Эдуард произносил речь перед кавалерией, подъехал разведчик и доложил о том, что авангард противника выдвинулся, тогда Эдуард занял позицию у своих знамен.

Точное место расположения армий неизвестно. На основании изучения местности и исторических источников можно предположить примерные позиции сторон. Ланкастерская армия занимала северный гребень на плато. Восточный фланг был защищён склонами, идущими до дороги, за которой находилась болотистая местность, поросшая деревьями. Западный фланг защищали крутые скользкие склоны, ведущие к реке Кок. Впереди поверхность плавно шла вниз, до южного гребня. Позади находилось второе плато. Лагерь йоркистов располагался в окрестностях Динтинг Дэйл, Лида и Сэкстона, а главные силы шли маршем из Шерберн-ин-Элмет, собираясь у южного гребня, севернее Сэкстона, откуда началось выдвижение войск навстречу противнику. Правый фланг йоркистов примыкал к самой высокой точке плато, где его прикрывали заросли боярышника.

Предполагается, что Ланкастеры тайно отослали отряд кавалерии вниз к лесу Касл-Хилл, чтобы неожиданно ударить из засады по арьергарду йоркистов при первой возможности. Об этом сообщается в хронике Ваврена. Возможно, герцог Сомерсет поступил так, памятуя об успехе такого хода в битве при Уэйкфилде годом ранее. По данным Холла (тюдоровская хроника ок. 1540 г.) и Ваврена погода стояла ужасная, было холодно и шёл густой снег, сильно затруднявший видимость.

Предположительно, обе армии выстроились в три линии: авангард, главные силы и арьергард. Точно неизвестно, где располагались командующие. Предположительно, Эдуард командовал главными силами вместе с Уориком, однако известно, что последний был ранен в ногу во время битвы при Феррибридже, так что он мог располагаться и в арьергарде. Фоконберг командовал авангардом. Арьергард находился под командованием сэра Джона Вэнлока и сэра Джона Динхама. В арьергарде находились также и отряды лёгкой кавалерии, которые должны были уничтожать дезертиров и преследовать бегущего врага. Далеко сзади в окрестностях Сэкстона находился обоз.

Точно неизвестно, где находился командующий ланкастерцами Генри Бофорт, 3-й герцог Сомерсет. При герцоге находился королевский штандарт, хотя короля на поле боя не было. Согласно Холлу, сэр Эндрю Троллоп и граф Нортумберленд командовали авангардом Ланкастеров. Герцог Эксетер и лорд Вилтон командовали арьергардом.

По Холлу армии выстроились к бою к 9:00. Ветер дул с юга и нёс снег прямо в лицо ланкастерским воинам. К этому времени отряд герцога Норфолка с артиллерией так и не явился на помощь Эдуарду. Таким образом, ланкастерская армия была не только отдохнувшей, но и превосходила по численности йоркистов.

Атака Фоконберга

Лорд Фоконберг, будучи опытным полководцем, сумел выгодно использовать погодные условия. Когда войска выстроились в боевые порядки, он отдал приказ лучникам выступать. Предполагается, что в этой атаке участвовало около 10 000 лучников, собранных из каждого отряда йоркистов. Фоконберг велел лучникам сделать только один выстрел в сторону врага и отступить назад. Ланкастерские лучники, ослеплённые падавшим снегом, даже не видели летящих стрел. Как только ланкастерцы были обстреляны, они начали ответный огонь. Но им пришлось стрелять против ветра со снегом, в этих условиях прицелиться было невозможно, кроме того, не было возможности правильно оценить расстояние до цели. При этом сильный встречный ветер препятствовал полёту стрел. Ланкастерцы продолжали стрелять, пока у них не закончился запас стрел. Земля перед йоркистской армией оказалась утыканной их стрелами.

Теперь Фоконберг дал лучникам приказ снова подойти вперёд и стрелять, используя, как свои, так и ланкастерские стрелы. Однако, было дано указание использовать только половину ланкастерских стрел. Часть должна было остаться торчать из земли, чтобы затруднить продвижение вражеской пехоты. Теперь на ланкастерцев обрушился град стрел, и они понесли большие потери. По мнению Бордмена, это была наиболее крупная битва лучников на территории Англии.

Ланкастерская атака

Герцог Сомерсет понял, что его люди не могут просто стоять под градом стрел, и принял решение идти в атаку. Он приказал выдвигаться со своей защищённой позиции. Сэр Эндрю Троллоп и граф Нортумберленд выдвинулись с авангардом. За ними последовали главные силы. Ланкастерская пехота прошла через ряды лучников, стоявших перед ними, скандируя: «Король Генри, король Генри!». Фоконберг, заметив это, приказал лучникам отступить. Ваврен сообщает о том, что в это время Эдуард проехал перед рядами знати и напомнил им в своей речи, что они хотели сделать его королём, и о том, как его права были ущемлены. Он сказал, что если кто-то не желает сражаться, ему следует покинуть поле боя. Воины ответили ему, что последуют за ним до конца и умрут за него, если понадобится. Услышав слова поддержки, Эдуард поблагодарил их, соскочил с лошади и приказал выхватить мечи из ножен. Он сказал, что будет жив или умрёт вместе с ними, чтобы придать им мужества.

Стрелы, намеренно оставленные йоркистскими лучниками торчащими в земле, затрудняли продвижение ланкастерской армии. Йоркистские пехотинцы начали выдвигаться навстречу врагу, как только лучники прошли через их ряды назад. Армии встретились на переднем склоне южного гребня. При этом левый фланг под командованием графа Нортумберленда продвигался медленнее, в то время, как западный прошёл более вперёд, так что ось расположения армии отклонилась. Нажим йоркистского правого фланга на войска Нортумберленда ещё больше развернул линию боя. К этому времени граф Нортумберленд уже, должно быть, был серьёзно ранен и его вытащили с поля боя, что привело к панике среди его воинов. На левом фланге йоркистов дела обстояли иначе. Превосходящие силы Ланкастеров заставили их сместиться назад на верх плато. В это время ланкастерцы предприняли неожиданную атаку.

Неожиданная атака

В это время отряд ланкастерской кавалерии, вооружённый копьями, спрятавшийся в лесу Касл-Хилл, начал атаку на левый фланг йоркистов. Об этом эпизоде битвы упоминает только Ваврен. Изначально предполагалось, что в битве ланкастерцы займут оборонительную позицию, а йоркисты выдвинутся вперёд и будут атаковать. Однако благодаря умелым действиям Фоконберга сложилась противоположная ситуация. Йоркисты не выдвинулись далеко вперёд, и их позиции оставались защищёнными крутыми берегами реки Кок, так что ланкастерцы не могли атаковать арьергард. Более того, путь кавалерии должен был пройти по неровной местности, так что хотя левый фланг йоркистов и оставался открытым для атаки, она не имела такого ошеломляющего эффекта, как планировалось. Однако ворвавшиеся во фланг йоркистов всадники Ланкастеров начали сминать ряды врага и оттеснили левый фланг ещё больше назад, в то время, как более успешный правый фланг продолжал нажим на ослабевшие войска Нортумберленда. Так что линия боя отклонилась от начального положения на 45 градусов или даже больше.

Всё же, обстановка для йоркистов сложилась не лучшим образом. Их оттеснили назад на самый верх гребня. Армия Ланкастеров была превосходящей по численности и отдохнувшей. На смену выбывшим из боя постоянно подходили новые воины в первые ряды. Если бы герцог Сомерсет смог оттеснить йоркистов на задний склон гребня, их ряды бы распались, что означало победу Ланкастеров.

Прибытие герцога Норфолка

Левый фланг йоркистов, опустошённый внезапной атакой кавалерии, всё больше отступал назад. Видя это, Эдуард, решив воодушевить солдат, сместился на левый фланг. Это оказало сильное воздействие на войско, так как человек, за которого они воевали, теперь сам влился в их ряды и рисковал жизнью вместе с ними. Как бы ни был популярен король Генри VI, символическое присутствие его флага на поле боя не могло дать такого эффекта.

Вскоре показались войска герцога Норфолка на дороге из Феррибриджа. Точно неизвестно, прибыли ли сам Джон Моурбей с войсками или он был настолько болен, что остался в замке Понтефракт. Нет никаких упоминаний, об использовании артиллерии в этой битве. предполагается, что герцог боялся прибыть слишком поздно, и оставил пушки в Понтефракте, чтобы они не замедляли продвижение армии. Согласно Полидору Вергилию, подкрепление к армии Эдуарда прибыло через 10 часов от начала битвы. Это кажется преувеличением. Тем не менее, признаётся, что данное ожесточенное сражение длилось гораздо больше, чем обычно в те времена.

Войска Норфолка появились со стороны правого фланга йоркистской армии и атаковали левый фланг Ланкастеров. Увидев, что к противнику прибыло большое подкрепление, ланкастерские воины начали бегство с поля боя. Герцог Сомерсет в составе небольшого конного отряда знатных воинов лично принял участие в атаке, пытаясь воодушевить своих людей, но всё было бесполезно. Видя безнадёжность ситуации он сам бежал с поля боя. Заметив, что знамёна командира удаляются, воины осознали, что им не остаётся ничего, кроме как сделать то же самое. Началось бегство, ланкастерский боевой порядок был разрушен.

Разгром

Те, кто бежали в числе первых из арьергарда, могли спастись. Но часть ланкастерских воинов все ещё участвовала в бою, и было слишком опасно развернуться спиной к врагу и бежать. Удачная защищённая с флангов позиция, избранная герцогом Сомерсетом, теперь превратилась в смертельную ловушку, так как возможностей к отступлению было крайне мало. Западные склоны, ведущие к реке Кок, были слишком крутыми и скользкими от выпавшего снега. Бежавшие по ним скатывались к берегу реки. Множество солдат Ланкастеров было убито на Кровавом Лугу. Севернее Кровавого Луга между двумя гребнями были более пологие склоны, формировавшие долину Таутон Дэйл — узкий промежуток, ведущий на запад к реке. Это был практически единственный путь, проходящий по ровной местности, и многие бросились туда, пытаясь найти спасение у реки.

Многие из людей герцога Норфолка прибыли на поле боя верхом. Воины, находившиеся в арьергарде, видя бегство армии Ланкастеров, велели подать им лошадей. Они бросились преследовать бегущего противника. По Таутон Дэйл йоркисты проехали к реке и далее продвигались вдоль её берега, убивая всех солдат противника, которых встречали на своём пути. У берега реки беглецы искали место для брода, двигаясь вверх и вниз по течению, преследуемые йоркистами. Некоторые воины из армии Ланкастеров входили в реку, но понимали, что было слишком глубоко, и поворачивали назад или тонули в ледяных водах. Те, кому удалось найти места брода, достигли другого берега, но большинство было убито в попытке бегства. Некоторые бросались на преследователей в безрассудной атаке.

Йоркистские лучники, которые уже получили новый набор стрел, шли на берег реки и оттуда отстреливали ланкастерских воинов. Деревья, росшие в лесах Касл-Хилл и Реншоу давали укрытие, но йоркисты проверили эти убежища. На востоке лежала дорога из Таутона в Феррибридж, а за ней — болотистая местность. Те, кто достигали этого открытого места, превращались в отличную мишень для лучников и всадников. Другие бежали на север — к Таутону и устремились по Старой Лондонской дороге к тому месту, где её пересекала река Кок. Здесь был брод. Согласно Холлу сюда снесло множество трупов, так что они перекрыли течение, о чём автору рассказали местные жители. Это место было названо Мостом тел. Вода, текущая отсюда к реке Варф, окрасилась кровью. В окрестностях Таутона находился обоз ланкастерской армии, где воины могли взять лошадей. Устремившиеся на север беглецы направились из Таутона в Тадкастер.

На протяжении всего пути из Таутона в Тадкастер йоркисты продолжали убивать ланкастерцев. Многие из беженцев выбросили оружие и сняли шлемы, чтобы быстрее бежать и легче дышать. Тем, кто преодолел реку Кок, теперь предстояло пересечь реку Варф. Но мост через эту реку был предварительно разрушен самими ланкастерцами 28 марта. Многие из тех, кто добрался до города, были убиты на его улицах. Согласно Кройленду, преследование продолжалось до самих ворот Йорка. Тот же автор сообщает, что Эдуард остался на поле битвы, ожидая своих людей. Согласно Коммину, Эдуард отдал приказ убивать лордов и щадить простых людей.

Последствия

Битва при Таутоне была наиболее масштабным сражением на Британских островах. Огромный урон был нанесён "благородному" сословию страны. Уильям Солсбери в своём письме сообщает, что по оценкам герольдов в бою погибло 28 000 человек, не считая умерших впоследствии от ран и утонувших. В хронике Кройленда значится 38 000 человек, без учёта утонувших в реке Варф. Холл сообщает цифру 36776 человек, основанную на подсчётах через три дня после боя. По подсчётам современных историков, в битве погибло 8000 ланкастерцев и 5000 йоркистов — примерно 13000 человек.

Узнав о поражении, королева Маргарита, король Генри VI и принц Эдуард уехали на север в полночь и направились в Шотландию. С ними отбыли герцог Сомерсет, лорд Руз и другие представители аристократии.

Эдуард с триумфом вошёл в Йорк и оставался там три недели. Его людям нужно было отдохнуть, раненым оказали медицинскую помощь. Томас Куртене, граф Девон, который, согласно хронике Грегори, остался из-за болезни в Йорке, и три других аристократа были казнены, а их головы заменили головы Ричарда Йоркского и графа Ратленда (отца и брата Эдуарда) на воротах Йорка. Эдуард пожаловал младшему брату Джорджу титул герцога Кларенса, дяде, виконту Буршье — графа Эссекса, Уильяму Невиллу, лорду Фоконбергу — графа Кента. Некоторые рыцари, например, Деверо, Герберт и Вэнлок, стали лордами, а некоторые эсквайры и джентльмены, например, Уильям Гастингс, Хамфри Стаффорд, стали рыцарями. Только граф Уорик не получил продвижения из-за того, что он и так был могущественным человеком.

22 апреля Эдуард прибыл в Дарем, где заручился поддержкой епископа Лоуренса Буса. Затем в Ньюкасле он присутствовал при казни Джеймса Батлера, графа Ормонда и Уилтшира. Далее Эдуард направился в Ланкашир и Чешир, области, населённые сторонниками Ланкастеров. 26 июня он въехал в Лондон и два дня спустя был коронован в Вестминстерском Аббатстве.

Значение

Англия перешла под контроль Йорков, в стране оставались лишь отдельные очаги сопротивления сторонников Ланкастеров.

Литература

Garvett C. Towton 1461. England’s bloodiest battle / C. Garvett. — Osprey Publishing. — 2003. — 96 p.

Отрывок, характеризующий Битва при Таутоне

Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.