Битва при Тулоне (1707)
| Битва при Тулоне | |||
| Основной конфликт: Война за испанское наследство | |||
 Схема сражения | |||
| Дата |
29 июля — 21 августа 1707 года | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Тулоне (29 июля — 21 августа 1707) — эпизод войны за испанское наследство. Франко-испанские войска смогли отразить вторжение имперско-савойских сил, поддержанных британским флотом.
Содержание
Предыстория
В июле 1707 года Евгений Савойский попытался захватить Тулон — главную французскую военно-морскую базу на Средиземноморье. 11 июля он пересёк реку Вар, и — несмотря на то, что его тормозил своей нерадивостью савойский правитель Виктор-Амадей II, достиг Фрежюса. 16 июля он установил контакт с британским флотом, которым командовал Клаудесли Шовелл, однако медлительность савойского правителя опять привела к задержкам, в результате чего войска, посланные домой герцогом Бервиком, успели усилить маршала Тессе под Тулоном до подхода имперско-савойских сил 26 июля. Имперско-савойские войска двигались на Тулон, обходя французские укреплённые пункты, что оказалось ошибкой — впоследствии французские гарнизоны, оставшиеся в тылу имперцев, создали угрозу их линиям снабжения.
Сражение
26 июля имперско-савойские силы, страдая от жары при походе по местности с недружелюбно настроенным населением, достигли Тулона. Город дугой прикрывали 8 бастионов. Так как Тулон был военно-морской базой, то Тиссе основные усилия употребил на защиту с моря, в результате чего оборона на суше была слабее.
Сознавая слабость своей армии, состоявшей из немецких наёмников, Евгений Савойский решил положиться на быстрые действия. 30 июля его войска сумели захватить важные высоты Санта-Катарина, на которых была установлена артиллерия, приступившая к бомбардировке города. Французы контратаковали, и за высоты развернулась упорная борьба, однако основная батарея оставалась в руках имперцев, и своим огнём сумела разрушить часть укреплений, защищавших Тулон с моря, что позволило вступить в действие флоту. Бомбардировка с моря привела к пожарам в городе, уничтожившим 150 домов. Опасаясь попадания своих кораблей в руки противника, французы затопили в гавани весь скрывавшийся там флот.
Несмотря на то, что в целом имперским силам сопутствовал успех, известия о приближении большой деблокирующей армии вынудили их снять осаду. Часть раненых и крупные орудия были погружены на корабли, остальная армия Евгения Савойского 12 августа начала отступление пятью колоннами, и 16 сентября вернулась в свой основной лагерь в Скаленге.
Итоги
Единственным положительным моментом для имперцев в этой кампании явилось то, что французы, следуя приказу Людовика XIV, во избежание попадания флота в руки противника затопили в гавани более 46 кораблей размером от 50 до 110 пушек. Корабли было необходимо затопить так, чтобы впоследствии их можно было поднять, однако при этом не допустить, чтобы противник мог сжечь корпуса, поэтому у трёхпалубных кораблей над водой оставались лишь верхние палубы. Однако, поскольку корабли провели в затопленном состоянии около месяца (с 17 июля по 9 августа), оказалось, что часть кораблей получила повреждения, делающие невозможным их подъём и дальнейшее использование. В результате этого французский флот безвозвратно лишился 15 кораблей, что сильно ослабило позиции Франции в борьбе с Великобританией за контроль над Средиземноморьем.
Напишите отзыв о статье "Битва при Тулоне (1707)"
Литература
- Alfred Arneth: Prinz Eugen von Savoyen. Bd.1 1663—1707 Wien, 1858 422—435
- Wilhelm Rüstow: Militärisches Handwörterbuch. Bd.2 Zürich, 1859 S.323
- Tony Jaques: Dictionary of battles and sieges. Vol.3. Westport, 2006 S.1028f.
Отрывок, характеризующий Битва при Тулоне (1707)
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…
Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
