Битва при Фарсале
| Битва при Фарсале | |||
| Основной конфликт: Гражданская война Цезаря | |||
 Схема битвы при Фарсале | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Решительная победа цезарианцев. Бегство Помпея и Лабиена. Переломный момент в гражданской войне. | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Фарсале — решающее сражение между войсками Гая Юлия Цезаря и Гнея Помпея, боровшихся за единоличную власть над Римом.
Содержание
Предыстория
В I в. до н. э. Римская республика переживала политический кризис. В 60 до н. э. три наиболее крупных политических деятеля — Марк Лициний Красс, Гней Помпей и Юлий Цезарь — заключили тайный союз для борьбы с римским сенатом. Первый Триумвират (так был назван этот союз) играл большую роль в государственных делах Рима, но в 53 до н. э. Красс погиб, а Цезарь и Помпей начали борьбу друг с другом за единоличную власть. При этом Помпея поддерживали сторонники интересов сенатской аристократии, т. н. нобилитета (оптиматы), а Цезаря — приверженцы, отражавшие интересы плебса, прежде всего, сельского (популяры).
В 49 до н. э. сенат лишил Гая Юлия Цезаря его полномочий и приказал распустить армию, находившуюся в Галлии. В ответ на это Цезарь начал гражданскую войну и вскоре во главе своих войск совершил победоносное шествие по Италии. В том же году он разгромил войска Помпея и его сторонников в битве при Илерде, после чего Помпею пришлось поспешно бежать в Грецию. Он временно обосновался в городе Лариса. Осенью 49 до н. э. Цезарь получил полномочия диктатора, а в июне 48 до н. э. его армия высадилась в Эпире и совершила марш до Фессалии.
Войска Помпея и Цезаря расположились неподалёку от города Фарсал. У армии Помпея был численный перевес, но скорее всего, незначительный (впрочем, сам Цезарь утверждал, что численность его войск была в два раза меньше, но историки склонны сомневаться в истинности его слов). Численность каждой из армий составляло около 30 тысяч человек, но у армии Помпея был небольшой перевес в коннице. Юлий Цезарь решил не медлить с генеральным сражением: запасы продовольствия были у него на исходе, а наладить снабжение в военных условиях было чрезвычайно тяжело.
Правое крыло Помпея упиралось в Энипей: там располагались киликийский легион и воины, прибывшие из Сирии; перед ним стоял Цезарь, опираясь левым крылом в изрытую местность, расстилавшуюся вдоль Энипея. Левый фланг Помпея и, соответственно, правый фланг Цезаря были выдвинуты на равнину, и каждый был прикрыт конницей и легковооруженной пехотой. Помпей намеревался держать свою тяжёлую пехоту в оборонительном положении, расположив их в сомкнутом порядке в три линии. Превосходящей силы противника конницей же, наоборот, собирался рассеять слабый конный отряд и атаковать войска Цезаря с фланга и тыла.
Битва
На рассвете Цезарь хотел двинуться к Скотуссе. Его солдаты уже снимали палатки, когда лазутчики донесли, что войско неприятеля строится в боевом порядке. Тогда Цезарь сказал, что настал желанный день, когда придется сражаться не с голодом и лишениями, а с людьми. Он приказал поднять над своей палаткой красный плащ, означающий сигнал к сражению. Солдаты брали оружие и без шума, спокойно, занимали своё место в строю.
Помпей командовал правым флангом, имея против себя Антония. В центре он поставил Сципиона против Кальвина. Левое крыло под начальством Луция Агенобарба было усилено огромным числом конницы из числа римской знати, им лично хотелось напасть на Цезаря и его знаменитый десятый легион. Заметив, что левый фланг противника состоит из многочисленной конницы, Цезарь перевел к себе шесть резервных когорт и поставил позади десятого легиона, приказав не показываться на глаза неприятелю, пока они не подъедут на близкое расстояние, затем выбежать из рядов, но не бросать пилумы, а сражаться ими, как копьями ближнего боя, эффективными против конницы. С обеих сторон был дан сигнал к сражению. Помпей медлил, рассчитывая, что солдаты Цезаря, начавшие атаку, бегом поднимаясь по склону к его войскам, устанут и лишь затем атаковать самому. Но опытные легионеры, пробежав половину пути, остановились и дали себе передохнуть. Первым из армии Цезаря бой начал Гай Крассиан. Он разбил первые ряды неприятеля, но сам пал в бою. Однако исход сражения все еще не был решен. Помпей ждал, что будет делать конница. Она уже удлиняла линию своих эскадронов, чтобы обойти Цезаря и отбросить к пехоте его немногочисленную конницу. В это время Цезарь дал знак. Его кавалерия расступилась. Три тысячи солдат, стоявших в резерве, двинулись навстречу врагу. Исполняя данное им поручение, они стали бить копьями вверх и метить в лицо. Конница, неопытная в таких сражениях, оробела и не могла вынести ударов в глаза. Всадники, закрывая лицо руками, поворачивали коней и обратились в позорное бегство. Солдаты Цезаря, не обращая внимания на их бегство, напали на помпеянцев с фланга, а десятый легион завязал сражение с фронта. Помпеянцы, видя, что их окружили, оставшись без прикрытия конницы, дрогнули и обратились в бегство. Увидев столбы пыли, Помпей догадался о поражении конницы. Не говоря ни слова, он покинул войско и тихо вошел в лагерь. Здесь он сидел молча, в своей палатке, пока в лагерь не ворвались многие из гнавшихся за беглецами неприятелей. Тогда у Помпея вырвалось только «Неужели и в моем лагере?». Друзья уговорили его переодеться в платье раба и бежали незамеченные в Ларису. Взяв лагерь, цезарианцы были удивлены легкомыслием врага — все палатки были обвешаны миртами, столы завалены кубками и чашами с вином. Как будто помпеянцы уже праздновали победу, а не готовились к сражению. Цезарь подошел к валу лагеря Помпея. Увидев груды уже убитых неприятелей, он вздохнул и сказал: «Вот чего хотелось им! Они заставили меня сделать это! Если бы я, Гай Цезарь, счастливо кончивший самые важные войны, сложил с себя команду, они, вероятно, осудили бы меня на смерть!» Убитыми были большей частью рабы, павшие при взятии лагеря. Солдат погибло около шести тысяч человек. Многие помпеянцы сдавались еще на поле боя и были прощены. Пленным аристократам Цезарь дал свободу, в том числе и Бруту, своему будущему убийце. Однако были среди помпеянцев и те, кто и спустя годы так и не сложил оружие. О событиях, произошедших через четыре года после Фарсальской битвы, - о сборе Марком Юнием Брутом войск для войны с триумвирами - Плутарх пишет, что "все остатки Помпеева войска, еще скитавшиеся в фессалийских пределах, начинают радостно собираться под знамена Брута" (Сравнительные жизнеописания, Брут, 25).
Итоги
Эта победа позволила Гаю Юлию Цезарю стать диктатором — сначала на 10 лет, а потом сенат присвоил ему этот титул пожизненно.
Битву при Фарсале описывают:
- Юлий Цезарь — Записки о гражданской войне
- Плутарх — Сравнительные жизнеописания: Брут. Цезарь. Помпей.
- Аппиан — Римская история
- Лукан — Фарсалия или поэма о гражданской войне
Напишите отзыв о статье "Битва при Фарсале"
Ссылки
- [www.livius.org/pha-phd/pharsalus/battle.html Caesar's account of the battle]
- [www.jstor.org/stable/30102514?seq=1 Frank Laurence Lucas, 'The Battlefield of Pharsalos', Annual of the British School at Athens, No. XXIV, 1919–21]
- [www.jstor.org/stable/4434412 Michel Rambaud, 'Le Soleil de Pharsale', Historia: Zeitschrift für Alte Geschichte , Vol.3, No.4, 1955]
- [www.jstor.org/stable/283876 William E. Gwatkin, Jr., 'Some Reflections on the Battle of Pharsalus', Transactions and Proceedings of the American Philological Association, Vol. 87, 1956]
- [www.jstor.org/stable/504663?seq=1 John D. Morgan, 'Palae-pharsalus – the Battle and the Town', The American Journal of Archaeology, Vol. 87, No. 1, Jan. 1983]
Литература
- Ушакова О. Д. Великие битвы. — СПб.: Литера, 2006. — С. 87-90. — ISBN 5-94455-369-3.
- Теодор Моммзен. История Рима. — СПб.: Наука, 2005. — Т. III. — С. 285-286. — ISBN 5-02-026897-6.
Отрывок, характеризующий Битва при Фарсале
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.
Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
