Битва при Херонее (86 до н. э.)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Битва при Херонее
Основной конфликт: Первая Митридатова война
Дата

лето 86 до н. э.

Место

Херонея, Беотия, Греция

Итог

победа Рима

Противники
Римская республика Понтийское царство
Командующие
Луций Корнелий Сулла Архелай
Силы сторон
40 000 120 000
Потери
12 (вероятно, потери значительно выше)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3019 дней] 110 000К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3019 дней]
 
Первая Митридатова война
Амний • Пахий • Родос • Херонея (1) • Афины и Пирей • Херонея (2) • Орхомен

Битва при Херонее (86 до н. э.) — сражение в Греции под селением Херонея в Беотии, в ходе которого римский консул Сулла разгромил понтийского царя Митридата VI. Описание битвы есть в трёх древних текстах, хотя и слегка отличается: в «Митридатовой войне» Аппиана (разделы 42-43), в «Стратегемах» Фронтина (книга 2, глава 3.17) и в жизнеописании Суллы Плутарха (главы 17-19).





Предыстория

В 88 году до н. э. десантный корпус Архелая начал подчинение островов Эгейского моря. Почти все они без боя перешли на сторону понтийцев. Лишь на Делосе было оказано сопротивление. В результате этих событий было перебито 20 тысяч римлян и италийцев. Архелай объявил о передаче острова и священной казны Афинам, которые формально были независимым городом. В Афины с деньгами был отправлен Аристион, который, опираясь на недовольство римлянами, захватил власть в городе. Вскоре на сторону Понта перешли Пелопоннес и Беотия[1].

В 87 году до н. э. Архелай и Аристион выступили с армией в Беотию, где стали осаждать город Феспий, жители которого отказались переходить на сторону Понта[2]. Понтийский стратег Метрофан захватил Эвбею и высадился в Средней Греции, но потерпел поражение от прибывшего в Грецию легата македонского наместника Бруттия Суры и отступил. Бруттий двинулся против Архелая, но в трёхдневном сражении победу не смогла одержать ни одна из сторон. После неудачной попытки захватить Пирей Бруттий отступил в Македонию. Аркафий-Ариарат ещё в 88 году до н. э. был отправлен покорять Фракию, но действовал нерешительно[3].

Осенью 87 года до н.э. пять римских легионов во главе с Луцием Корнелием Суллой, назначенным полководцем в войне с Понтом, высадились в Греции. Получив наёмников, продовольствие и деньги, он двинулся против Архелая. Во время его прохода через Беотию некоторые беотийские города перешли на его сторону[2]. Понтийский полководец не решился вступить в бой и отступил в Пирей, который был сразу же осаждён. Другая часть войска осадила Афины. Первый штурм Пирея не удался, и Сулла приступил к правильной осаде[4]. К зиме в Афинах начался голод, а Архелай не имел возможности поставить продовольствие в город. Сулла решил организовать морскую блокаду Пирея, для чего отправил Лукулла к царям Сирии, Египта и на Родос. Ему удалось справиться с поручением, и Лукулл начал морскую кампанию против флота Митридата.

Зимой 87/86 годов до н. э. отряд Неоптолема потерпел поражение у Халкиды, но Ариарат прошёл Фракию, занял Македонию и двигался в Грецию. Чтобы избежать сражения сразу с двумя армиями, Сулла предпринял штурм Пирея. Однако это ему не удалось, и он снова перешёл к осаде. Между тем Ариарат в дороге заболел и умер, а его армия из-за этого задержалась. Афиняне страдали голода и отправили послов к Сулле просить о мире, но он отказал им. В результате ночного штурма римляне 1 марта 86 года до н. э. вступили в Афины. Аристион с небольшим отрядом укрылся в Акрополе, где держался несколько дней, а в городе началась резня. После взятия города, полководец направил силы на штурм Пирея. В течение нескольких дней в ходе кровопролитных боёв римляне заняли большую часть порта, и Архелай с оставшимися войсками отплыл в Беотию, а потом в Фессалию[5].

Достигнув Фермопил, понтийский стратег присоединил к своим силам войско Ариарата, после чего под его командованием оказалось 50 000 пехотинцев, 10 000 всадников и 90 боевых колесниц. Сулла также объединился с 6-тысячным легионом Гортензия, и командовал армией численностью 15 000 пехоты и 1 500 кавалерии. После этого Архелай направился в сторону Фокиды, и встал лагерем у города Херонея, расположив войско между холмами, когда его настиг Сулла[6].


Силы сторон

Аппиан сообщает нам, что у понтийского командующего Архелая были фракийские, понтийские, скифские, каппадокские, вифинийские, галатийские и фригийские войска общим числом примерно 120 000. Каждой национальностью командовал свой собственный генерал, а они отвечали перед Архелаем, командиром союзных армий.

Силы Суллы состояли из нескольких легионов римских солдат, а также македонцев и греков, которые перешли на римскую сторону. Численность примерно 40 000.

Место битвы

Битва

Последствия

Так как воины Митридата бежали по направлению к своему лагерю по пересеченной местности, они были приведены в полный беспорядок и их легко уничтожили римляне. Аппиан сообщает, что Архелай заблокировал своим солдатам вход в лагерь и заставил их повернуться и столкнуться с римлянами, но они не смогли противостоять их напору.

Аппиан и Плутарх сообщают, что только 10 тыс. вражеских (понтийских) воинов выжили и сбежали в ближайший город. Также они добавляют, что к концу битвы римляне недосчитались 14 человек, два из них вернулись с наступлением ночи. Таким образом, римские потери составили неправдоподобные 12 солдат.

За этой битвой последовало сражение при Орхомене, после того как Архелай получил подкрепление свежими войсками под Dorylaeus.

Напишите отзыв о статье "Битва при Херонее (86 до н. э.)"

Примечания

  1. Наумов, 2010, с. 72.
  2. 1 2 Аппиан. Митридатовы войны. 29
  3. Наумов, 2010, с. 73.
  4. Молев, 1995, с. 68.
  5. Молев, 1995, с. 72.
  6. Молев, 1995, с. 72-73.

См. также

Битва при Херонее (338 до н. э.)

Литература

  • Талах В. Н. [kuprienko.info/talakh-v-n-mithradates-eupator-dionysius/ Рожденный под знаком кометы: Митридат Эвпатор Дионис]. — Одесса: Ярослав, 2006. — 206 с. — ISBN 966-8057-73-2.

Ссылки

  • Аппиан, [www.vehi.net/istoriya/rim/appian/mitridat.html Митридатовы войны]
  • Плутарх, [lib.ru/POEEAST/PLUTARH/plutarkh4_12.txt Сулла]



Отрывок, характеризующий Битва при Херонее (86 до н. э.)

Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.