Битва при Цирте

Битва при Цирте — сражение в 203 году до н. э. между римскими и нумидийскими войсками в ходе второй Пунической войны.

Предыстория

В 206 году до н. э. Сципион вернулся из Испании в Рим. Весной 205 года до н. э. он был избран консулом. Его коллеге Публию Лицинию Крассу предназначалась провинция Бруттий, где он должен был действовать против Ганнибала, а Сципиону досталась Сицилия, с которой он мог переправиться в Африку и перенести военные действия на территорию Карфагена.

Сципион предлагал в сенате начать военные действия в Африке, но против этого выступил принцепс сената Квинт Фабий Максим. Фабий полагал, что лучшим будет изгнать Ганнибала из Италии. Сенаторы в целом поддержали Фабия, так как опасались усиления влияния Сципиона. В конце концов Сципион получил провинцию Сицилию, но оговорил себе право начать кампанию в Африке, если того потребуют интересы государства.

Весь 205 год до н. э. Сципион готовился к войне в Африке. Он набирал добровольцев, вся Центральная Италия ответила на его призыв. К 30 военным кораблям в Лилибее он добавил ещё столько же. К началу 204 года до н. э. суда стояли в Панорме. Сципион в качестве проконсула остался командующим армией. Против него весной выдвинул обвинения Фабий Максим, но благодаря диктатору Квинту Цецилию Метеллу он смог оправдаться. Лето он провёл в Лилибее, где определил количество и состав войск для высадки в Африке. Он собрал 35 тысяч пехотинцев и всадников.

Сципион высадился на мысе Аполлона около города Утика. Узнав об этом, карфагеняне поручили Гасдрубалу, сыну Гискона, собрать ополчение. Он ожидал подкреплений от нумидийского царя Сифакса. На второй день высадки на Сципиона напали всадники под командованием Ганнона, но потерпели поражение. Затем Сципион подступил к Утике. К Утике подошли карфагенские всадники, а к Сципиону присоеднился нумидийский царевич Массинисса со своей конницей. Карфагеняне потерпели поражение.

К концу лета Сципион захватил Салеку и осадил Утику. После 40 дней осады город не сдавался, а на Сципиона стали надвигаться армия Гасдрубала, сына Гискона, и армия Сифакса, насчитывавшая 10 тысяч всадников и несколько тысяч пехотинцев. В совокупности они насчитывали 90 тысяч человек. Приближалась зима, и римский командующий расположился на зимние квартиры. Зимой Сципион пытался перетянуть Сифакса на свою сторону, но он предложил роль посредника в мире между Римом и Карфагеном. Начались переговоры. Однажды он внезапно разорвал переговоры и объявил войну. Ночью следующего дня он приказал своим всадникам неожиданно поджечь лагерь карфагенян и нумидийцев. Большинство карфагенян погибло, но оба военачальника сумели бежать. Силы Гасдрубала и силы Сципиона сравнялись по численности.

Гасдрубал и Сифакс отступили и затем собрали новую армию. Их 50-тысячное войско заняло позиции на Великих Равнинах, в пяти днях перехода от Утики, в среднем течении Меджерды, в районе современного города Сук-эль-Хемис. Сципион подвёл сюда свою армию и начал мелкие стычки. В начавшемся позже большом сражении карфагеняне потерпели поражение. Теперь у них уже почти не оставалось сил в Африке, и они решили вызвать Ганнибала из Италии. Сифакс отступил в Нумидию.

Сифакс отступил в Нумидию, собрал новую армию и с этим недисциплинированным войском выступил в поход. Сципион поручил Лелию и Массиниссе преследование Сифакса.

Битва

Противники встретились 23 июня 203 года до н. э. возле города Цирта. Более многочисленная конница Сифакса начала теснить римскую конницу, но вмешательство римских пехотинцев заставило их отступить. Сифакс был ранен и взят в плен.

Итоги

Между тем Сципион захватил Тунет и блокировал Карфаген. Поражение Сифакса произвело тягостное впечатление в Карфагене. Тогда карфагенские сенаторы решили начать переговоры со Сципионом, чтобы выиграть время, необходимое для возвращения Ганнибала в Африку.

Литература

• Лансель С. Ганнибал. — М.: Молодая гвардия, 2002. — 356 с. — (Жизнь замечательных людей).

Отрывок, характеризующий Битва при Цирте

– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.