Битва у острова Мэй

«Битва» у острова Мэй — ироничное название, данное серии трагических инцидентов с кораблями Королевского военно-морского флота Великобритании, произошедших во время учебных манёвров EC1 около острова Мэй, в бухте Ферт-оф-Форт, в ночь c 31 января на 1 февраля 1918 года (во время Первой мировой войны).

Ход событий

31 января в рамках учений EC1 из базы в Росайте в море вышла эскадра, в состав которой вошли 5-я эскадра линейных кораблей (5 Battle Squadron — три линейных корабля в сопровождении эсминцев), 2-я эскадра линейных крейсеров (2nd Battlecruiser Squadron — четыре линейных крейсера: HMAS Australia, HMS New Zealand, HMS Indomitable и HMS Inflexible вместе с эсминцами), две флотилии подводных лодок типа К (12-я флотилия — HMS K3, HMS K4, HMS K6 и HMS K7, 13-я флотилия — HMS K11, HMS K12, HMS K14, HMS K17 и HMS K22), сопровождаемые лёгкими крейсерами и другими, более мелкими кораблями; в общей сложности эскадра насчитывала около 40 кораблей.

Подводные лодки типа К были очень крупными подводными лодками, на паровых турбинах, что было необычно для данного класса кораблей, способными развивать очень высокую максимальную скорость (24 узла) и специально предназначенными для взаимодействия с главными силами флота (Battle Fleet). Из-за использования недостаточно освоенных технологий и быстрой скорости строительства лодки были технически недоработанными и неэффективными, ныне они считаются весьма неудачным проектом; в период их боевой службы с их участием произошло немало несчастных случаев.

Эскадра шла по курсу в следующем порядке: 12-я флотилия подводных лодок, эскадра линейных крейсеров, 13-я флотилия подводных лодок, а в конце линейные корабли. Подойдя к острову Мэй, корабли увеличили скорость хода, чтобы избежать возможного столкновения с подводными лодками, которые могли идти рядом. В темноте два небольших патрульных корабля заблудились, оказавшись почти рядом с носами подводных лодок K14 и K22, входивших в состав 13-й флотилии. Оба корабля резко изменили курс, чтобы избежать столкновения. Во время манёвра на К14 заклинило руль, вследствие чего она попала под нос K22 и была протаранена ей. Оба сильно повреждённых корабля оказались неподвижными на поверхности воды, причём именно по курсу шедших за ними линейных крейсеров. Три из них успешно прошли мимо повреждённых кораблей (не заметив их вовсе), но четвёртый, HMS Inflexible, натолкнулся на К22, также не заметив случившегося.

Остальные корабли 13-й флотилии продолжали идти по курсу до того момента, как её командир получил сигнал от К22, информировавший его о столкновении, после чего развернул другие корабли для оказания помощи повреждённым лодкам. 13-й флотилии удалось избежать дальнейшей трагедии, когда корабли оказались по курсу возвращавшихся линейных крейсеров с сопровождающими их эсминцами.

Предупреждённая о произошедшем столкновении 12-я флотилия изменила курс, чтобы обойти повреждённые корабли. При проведении этого манёвра она на высокой скорости столкнулась с кораблями 13-й флотилии, которые повернули назад, чтобы спасти потерпевших крушение моряков. Флагманский корабль 12-й флотилии HMS Fearless столкнулся с K17, разрезав её корпус недалеко от рубки. K3 и K4 избежали столкновения в последнюю минуту, равно как и K6 первоначально избежал столкновения с К12, однако мгновение спустя столкнулся с бортом К4, разрезав его почти надвое и потопив лодку.

Корабли, избежавшие столкновений, начали спасательную операцию, в ходе которой пытались вытащить из воды выживших моряков с К4 и K17, но многие из них погибли под винтами кораблей, когда в районе трагедии оказались шедшие со скоростью 21 узел эсминцы и дредноуты 5-й эскадры. Из экипажа K17 в итоге удалось спасти 9 моряков, один из которых умер до получения медицинской помощи; с К4 не выжил ни один.

В общей сложности в результате серии столкновений и крушений затонули две подводных лодки и ещё четыре были повреждены; дредноуты также получили повреждения. Погибли более 100 моряков. Событие сразу стало военной тайной, информация о нём была обнародована только после окончания войны.

31 марта 2002 года на берегу бухты Ферт-оф-Форт, на вершине острова Мэй, был установлен памятник в виде кургана (пирамидальной формы), чтобы почтить память погибших моряков.

Ссылки

• [www.lostsubs.com/May_Island.htm "Battle" of May Island]. Проверено 4 декабря 2010.
• [www.rnsubs.co.uk/Dits/Articles/steamsubs.php The Navy's Dive to Disaster].

Отрывок, характеризующий Битва у острова Мэй

Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.