Битва при Фоллен Тимберс

Северо-западная индейская война 1785—1795 гг.
Основной конфликт: Индейские войны
Битва при Фоллен Тимберс на иллюстрации к журналу Harper’s Magazine
Дата	20 августа 1794 г.
Место	окрестности современного города Маюми, неподалеку от Толидо (Огайо)
Итог	решительная победа США
Противники
США Западная Индейская Конфедерация: шауни майами делавары вайандоты оджибве оттава потоватоми минго
Командующие
Энтони Уэйн Уильям Генри Гаррисон Синяя Куртка Баконгахелас
Силы сторон
3000 1500
Потери
33 убитых 100 раненых 19—40 убитых неизвестное количество раненых

Битва при Фоллен Тимберс (англ. The Battle of Fallen Timbers) 20 августа 1794 — последнее и решающее сражение Северо-западной индейской войны, в ходе которой Западная конфедерация индейских племен и США боролись за контроль над Северо-Западной территорией (регион, ограниченный с юга рекой Огайо, с запада рекой Миссисипи и с северо-востока Великими озёрами). Одержав в этой битве решительную победу, американцы сумели усмирить регион вплоть до Войны Текумсе и битвы при Типпекану в 1811 году.

Исторический фон

Договор в форте Стэнвикс 1768 года установил границу по реке Огайо и признал земли к северу от реки собственностью индейских народов. Однако после Американской революции Соединённые Штаты стали утверждать, что индейские народы не являются более собственниками этих земель, опираясь при этом на статью Парижского мирного договора 1783 года, в которой Великобритания согласилась уступить индейские земли. Индейцы отказались признавать, что британцы или американцы имеют право распоряжаться их племенными землями без их согласия. Они заявили, что не были представлены на мирных переговорах, не подписывали договор и не признают подобную передачу прав на их земли. Когда американские поселенцы начали расселяться в долине Огайо во всё увеличивающемся количестве, индейцы рассматривали это как незаконное вторжение. Правительство США настаивало, что имеет право получить земли, завоёванные на поле боя и переданные американцам Парижским договором.

Западная конфедерация, союз племен коренных американцев, была создана для борьбы за сохранение их традиционных земель. Конфедерация смогла одержать ряд побед над американскими войсками в 1790 и 1791 годах, вызвав тревогу администрации президента Джорджа Вашингтона. Вашингтон рассудил, что на поселенцах лежит основная доля вины за кровопролитие. Тем не менее, он начал подготовку к разгрому индейского союза, так как битвы становились все более серьезными. В 1792 году президент приказал герою Войны за независимость, генералу Энтони Уэйну, создать и возглавить новую армию, которая должна подавить индейское сопротивление. Уэйн видел, что предыдущие кампании закончились неудачами из-за плохой выучки и слабой дисциплины солдат. Он получил достаточно времени для качественной тренировки своих новобранцев, пока летом 1793 велись мирные переговоры.

Военный вождь племени шауни Синяя Куртка и вождь делаваров Баконгахелас, вдохновленные своими предыдущими победами и рассчитывающие на поддержку со стороны британцев, настаивали на возвращении к границам, закреплённым договором в форте Стенвикс в 1768 году. Они отвергали более поздние договоры, подписанные без их участия и передававшие земли к северу от реки Огайо Соединённым Штатам. Оппозиция, во главе которой стоял влиятельный лидер мохоков Джозеф Брант, пыталась склонить Конфедерацию к компромиссу с американцами, но Синяя Куртка не соглашался ни на что меньшее, чем граница по Огайо, которую США отказывались признавать. Американское правительство вело войну за обладание индейскими землями в долине Огайо под руководством военного министра Генри Нокса.

Битва

Вновь сформированная армия Уэйна, Легион Соединённых Штатов, выступила на север из форта Вашингтон (нынешний Цинциннати), сооружая цепь фортов вдоль своего пути. Уэйн имел в своем распоряжении 4600 человек, включая индейцев-разведчиков из племен чокто и чикасо. Синяя Куртка занял оборонительную позицию на реке Моми, в районе современного Толидо (штат Огайо), где лежали многочисленные деревья, поваленные недавней бурей. Эти деревья, «поваленные стволы» (англ. fallen timbers), и дали имя сражению. Индейцы надеялись, что лежачие стволы замедлят продвижение Легиона Уэйна. Форт Майами, ближайший английский форпост на американской земле, обеспечил индейцев запасами продовольствия. Индейские войска насчитывали около 1500 воинов, среди которых были шауни Синей Куртки, делавары Баконгахеласа, майами Маленькой Черепахи, вайандоты, оджибве, оттава, потоватоми, минго, а также рота канадских ополченцев под командованием капитана Александера МакКиллопа. Битва была очень короткой. Люди Уэйна сблизились с противником и пошли в штыковую атаку. Его кавалерия, тем временем, обошла воинов Синей Куртки с фланга. Индейцы бежали к форту Майами, но ворота форта закрылись перед ними. Комендант форта, не желавший начинать открытую войну с США, отказался дать им убежище. Армия Уэйна потратила несколько дней на уничтожение индейских деревень и посевов в округе, а затем отступила. Армия Уэйна потеряла 33 человека убитыми и 100 ранеными. Американцы заявили, что нашли от 30 до 40 мёртвых индейцев на поле боя. Однако, согласно данным Александера МакКи из Британского Индейского департамента, индейская конфедерация потеряла 19 человек убитыми и неизвестное количество — ранеными (возможно в эту цифру не входят потери канадского ополчения).

Последствия

Поражение индейцев привело к заключению Гринвилльского договора 1795 года, который закрепил большую часть территории нынешнего штата Огайо за Соединёнными Штатами. Прежде чем покинуть регион, Уэйн начал постройку линии фортов вдоль реки Моми, один из которых впоследствии вырос в город Толидо. После возвращения Уэйна в западную Пенсильванию, последний из этих фортов был назван в его честь — ныне это крупный город Форт-Уэйн в Индиане. Вслед за постройкой этой линии укреплений белые поселенцы хлынули в долину Огайо, что привело к созданию штата Огайо в 1803 году. Текумсе, молодой шауни, ветеран Фоллен Тимберс, не подписавший Гринвилльский договор, смог возобновить индейское сопротивление некоторое время спустя.

Отрывок, характеризующий Битва при Фоллен Тимберс

Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»