Битва у станции Бренди

Битва у станции Бренди
Основной конфликт: Гражданская война в США
кавалерийская атака у станции Бренди
Дата	9 июня 1863 года
Место	округ Калпепер, Виргиния
Итог	Ничья
Противники
США КША
Командующие
Альфред Плезантон Джеб Стюарт
Силы сторон
11 000 9 500
Потери
907 общие 523 общие

Битва за станцию Бренди (англ. Battle of Brandy Station, или англ. Battle of Fleetwood Hill) — крупнейшее кавалерийское сражение Американской Гражданской войны, а также вообще крупнейшее кавалерийское сражение на американском континенте. Произошло 9 июня 1863 года в самом начале Геттисбергской кампании между федеральной кавалерией под командованием Альфреда Плезантона и кавалерией Конфедерации под командованием Джеба Стюарта.

Плезантону удалось неожиданно атаковать кавалерию Стюарта около станции Бренди в штате Вирджиния. Сражение длилось 10 часов с переменным успехом, в итоге федералы отступили, причем им не удалось обнаружить лагерь армии генерала Ли возле Калпепера. Однако, именно с этого дня федеральная кавалерия начала оказывать какое-то влияние на ход войны и для кавалерии Юга завершился период абсолютной безнаказанности.

Предыстория

Северовирджинская армия вступила в округ Калпепер сразу после сражения при Чанселорсвилле в мае 1863 года. Генерал Ли сконцентрировал армию возле города Калпепер и начал подготовку ко вторжению в Пеннсильванию. Проблемы снабжения росли с каждым днем и Ли был вынужден вторгнуться на север, чтобы захватить лошадей, снаряжение и продовольствие для своей армии. Одновременно армия могла угрожать Филадельфии и Вашингтону, способствуя росту антивоенных настроений на севере. 5 июня два пехотных корпуса (Лонгстрита и Юэлла) разместились в Калпепере и окрестностях. В шести милях к северу на берегу реки Раппаханок встала лагерем кавалерия Стюарта, прикрывая Калпепер от внезапных атак и кавалерийских разъездов противника.

Южная кавалерия разместилась в основном возле станции Бренди. Стюарт решил устроить большой военный смотр своей кавалерии. Этот смотр состоялся 5 июня, в нём участвовали 9 000 всадников и 4 батареи конной артиллерии. Они изобразили атаку на Инлет-Стейшн, расположенную в 3 километрах юго-западнее станции Бренди (Поле, где проходил смотр, сохранилось до настоящего времени в нетронутом виде).

Генерал Ли не смог присутствовать на смотре, поэтому смотр был повторен в его присутствии 8 июня в виде обычного парада без имитаций сражения. Ли распорядился провести на следующий день реальный боевой рейд в сторону позиций противника и, ввиду этого рейда, Стюарт отправил людей на отдых в лагерь возле станции Бренди.

Силы сторон и план Плезантона

На станции Бренди Стюарт имел примерно 9500 человек в пяти кавбригадах: 1. бригада Уэйда Хэмптона, 2. Руни Ли 3. бригада Беверли Робертсона, 4. бригада Уильяма Джонса 5. бригада Томаса Манфорда (который замещал генерала Фицхью Ли, временно страдающего от ревматизма). Кроме того, при Стюарте находились шесть батарей конной артиллерии под командованием майора Роберта Бэкхэма.

Никто в лагере не знал, что в это время 11 000 северян собрались на северном берегу реки Раппаханок. Кавкорпусом Потомакской армии командовал генерал-майор Альфред Плезантон, он свел свои силы в два крыла, поручив одно из них генералу Джону Бьюфорду, а другое — генералу Дэвиду Греггу. Этим силам была придана пехотная бригада из V корпуса.

Крыло Бьюфорда включало его собственный 1-й кавдивизион, резервную бригаду под командованием майора Чарльза Уайтинга и пехотную бригаду Эдельберта Эймса (3 000 человек). Крыло Грегга состояло из 2-го кавдивизиона (полк. Альфред Даффи), 3-го кавдивизиона под началом Грегга лично, и пехотной бригады Дэвида Рассела. Командир Потомакской армии, Джозеф Хукер, узнал про смотр южной кавалерии и принял его за подготовку к набегу на коммуникации его армии. Он сразу приказал Плезантону совершить контрнабег, чтобы «рассеять и уничтожить» противника.

План Плезантона подразумевал двойной удар по противнику. Крыло Бьюфорда должно было переправиться через реку по броду Беверли, в 3 километрах северо-восточнее станции Брэнди. Одновременно Грегг должен перейти брод Келли в 10 километрах ниже по течению и выйти к станции с юга. Плезантон предполагал, что южная кавалерия попадет в двойное окружение и будет разбита превосходящими силами. Однако, не имея достаточной разведывательной информации, он плохо представлял себе положение противника и сделал неверное предположение, что федеральные силы существенно превышают по численности кавалерию Стюарта.

Сражение

9 июня в 04:30 колонна Бьюфорда в густом тумане перешла реку Раппаханок и отбросила пикеты конфедератов от брода Беверли. Это стало первой неожиданностью для южан в тот день. Бригада Джонса, разбуженная стрельбой, бросилась в бой фактически неодетой и на неоседланных лошадях. Они ударили по головной бригаде (полк-ка Бенжамина Дэвиса) как раз на Беверли-Форд-Роуд и на некоторое время остановили их наступление, причем в бою был убит сам полковник Дэвис. Федеральная бригада была остановлена как раз перед позициями конной артиллерии, которая чуть было не попала в плен. Артиллеристы успели выкатить на позицию два орудия и открыли огонь по кавалеристам Бьюфорда, позволив отвести остальные орудия к своим основным силам. Артиллерия заняла два холма справа и слева от Беверли-Форд-Роуд, люди Джонса собрались слева от батарей, а бригада Хэмптона построилась справа.

6-й пенсильванский кавалерийский полк бросился в атаку на батарею у церкви Сент-Джеймс, и в этой неудачной атаке понес колоссальные потери — самые высокие в том бою. Некоторые южане потом описывали атаку 6-го полка как самую «блестящую и славную» атаку той войны. (В сражениях гражданской войны кавалерия обычно спешивалась и сражалась в пешем строю, но у станции Бренди из-за неожиданности и хаоса кавалеристы так и остались в седле.) Бьюфорд попытался напасть на левый фланг противника и уничтожить артиллерию, которая перекрывала прямой путь на станцию Бренди. Однако, на его пути оказалась бригада Руни Ли, часть которой спешилась и заняла позиции за каменной стеной. Понеся тяжелые потери, федералам удалось отбить каменную стену. Южане начали отступать и неожиданно встретились лицом к лицу с целым кавалерийским дивизионом северян — 2 800 человек — идущим на них прямо с тыла. Это был дивизион Грегга, для которого эта встреча тоже стала неожиданностью.

Первоначально Грегг намеревался перейти брод Келли на рассвете, одновременно с переправой Бьюфорда у Беверли. Но его задержало исчезновение дивизиона Даффи, который сбился с дороги. В итоге Грегг потерял два часа. Когда же он двинулся по дороге на станцию Бренди, то обнаружил, что дорога перекрыта бригадой Робертсона. Грегг нашёл другую, совершенно неохраняемую дорогу, двинулся по ней, и его головная бригада (полковника Перси Виндхама) в 11:00 вышла к станции Бренди. Он оказался совсем недалеко от того места, где уже шло сражение, но между ним и полем боя находился хребет Флитвуд, штаб-квартира Стюарта прошлой ночью. Стюарт и его штаб в это время отправились к месту боевых действий, оставив на хребте только 6-фунтовую гаубицу без боеприпасов. Адъютант Стюарта, майор Генри МакКлелан, вызвал лейтенанта Джона Картера с артиллеристами и велел ему занять вершину хребта. Имея при себе несколько снарядов, Картер должен был задержать федералов, пока Стюарт не пришлет на хребет какие-нибудь силы. И Картеру это почти удалось: несколько точных выстрелов заставили остановиться людей Виндхама.

Северяне выслали вперед стрелков, чтобы те заставили орудие замолчать, после чего бригада бросилась на штурм, поднялась по западному склону холма и почти поднялась на вершину, когда вдруг натолкнулись на отступающие чести бригады Джонса, бегущие на них прямо с вершины.

В это время вторая бригада Грегга, под командованием Джудсона Килпатрика, двигалась несколько восточнее и атаковала юго-восточный склон холма Флитвуд. Тут они обнаружили бригаду Хэмптона. Последовал хаотичный бой, и холм несколько раз переходил из рук в руки. В результате конфедераты очистили холм от противника и захватили три орудия.

Небольшой дивизион полковника Даффи (1200 чел.) был задержан двумя полками противника возле Стивенсберга и в итоге прибыл на поле боя слишком поздно.

Между тем Руни Ли тоже отступил на холм Флитвуд, где продолжал сдерживать натиск Бьюфорда. На закате, усиленный бригадой Фицхью Ли, он предпринял контратаку на позиции Бьюфорда, и в это самое время Плезантон отдал приказ об общем отступлении и десятичасовое сражение завершилось.

Последствия

В бою федеральная кавалерия потеряла 907 человек (69 убито, 352 ранено, 486 пропало без вести, в основном захвачено в плен.); южане потеряли в целом 523 человека.

Всего в бою было задействовано около 20500 человек. В числе потерь был сын генерала Роберта Ли, Уильям Генри Ли (известный как Руни Ли), который был серьёзно ранен в бедро. Его отправили в Хикори-Хилл около Гановер-Кортхаус, где 26 июня он попал в руки северян и провел 8 месяцев в плену.

Стюарт утверждал, что сражение завершилось победой Конфедерации, поскольку он удержал поле боя и отбил атаку Плезантона. Однако общественное мнение Юга восприняло известие об этом бое крайне негативно. Так же негативно восприняли действия своей кавалерии и северяне. Подчиненные осуждали Плезантона за то, что он недостаточно активно действовал против Стюарта. Хукер приказал ему «рассеять и уничтожить» кавалерию противника возле Калпепера, однако, Плезантон утверждал, что ему было приказано провести «разведку боем в направлении Калпепера».

Джон Мосби писал: «Плезантон повторил манёвр австрийцев при Риволи, сформировав две боевые линии, а Стюарт сделал то же, что и Наполеон, когда был атакован с фронта и фланга и почти окружен — ударил и разбил атакующих до того, как они объединились».

Впервые за всю войну федеральная кавалерия сравнялась с кавалеристами-южанами по способностям. Стюарт перенес некоторое унижение, попав под две неожиданные атаки, хотя кавалерия как раз и существует для того, чтобы предотвращать такие атаки. Здесь он совершил свою первую ошибку, позже, в Геттисбергскую кампанию, совершит вторую.

Реакция в России

Изучение американского опыта вообще и анализ сражения у станции Бренди в частности привел в России к неоднозначной «драгунской реформе» 1882 года. А.Керсновский писал:

Станция Бренди заслонила и Шенграбен, и Фер-Шампенуаз, и даже знаменитый налет Струкова — налет, перед которым бледнеют все операции Стюарта и Шеридана. Этот психоз «рейдов» на американский образец, пересаженных на русскую почву, печально сказался затем при Инкоу. Мода на американских ковбоев привела к упразднению пики, оставленной лишь в казачьих частях.

Ссылки

• [www.civilwar.org/battlefields/brandystation/brandy-station-history-articles/fighting-for-fleetwood-hill.html Fighting for Fleetwood Hill]
• [www.civilwar.org/battlefields/brandystation/maps/brandy-station-then-and-now.html карта сражения]

Отрывок, характеризующий Битва у станции Бренди

В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.

В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.