Бичер, Генри Уорд

Генри Уорд Бичер
Henry Ward Beecher
Место рождения:	Литчфилд, Коннектикут
Гражданство:	США США
Место смерти:	Бруклин, Нью-Йорк

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Генри Уорд Бичер (англ. Henry Ward Beecher; 24 июня 1813 — 8 марта 1887) — американский религиозный деятель, брат писательницы Гарриет Бичер-Стоу.

С 1876 вместе с Лайменом Эбботтом редактировал журнал «Крисчиан юнион» (Christian Union).

Детство

Родился 24 июня 1813 года в штате Коннектикут, г. Литчфилд. Рос в многодетной семье, главой которой был пресвитерианский проповедник, известный демократическими убеждениями. Священник держал свою семью в ежовых рукавицах: в доме были под запретом «несерьезные» книги, театр, танцы, у них было не принято отмечать дни рождения домочадцев и даже Рождество. Члены семьи Лимена Бичера были завсегдатаями разнообразных церковных мероприятий.

Семья

Генри был седьмым из 13 братьев и сестер, некоторые из которых были известными людьми своего времени: Гарриет Бичер-Стоу — писательница, известная своим романом «Хижина дяди Тома»; заслуженный педагог — Катарина Бичер; общественные деятели — Чарльз Бичер и Изабелла Бичер.

В быту Бичеры были образцовым семейством с точки зрения православного служения, чему семья была обязана отцу — проповеднику Бичер Лиману. В семье Бичер не только молились в начале и конце каждого дня, но и пели гимны и придерживались других строгих обязательств Церкви. Члены семьи должны были принимать участие в молитвенных собраниях, посещать лекции и другие мероприятия церкви. Танцы, театр, были запрещены.

Некоторые дети, выросшие в семье Бичер, стали известными на всю Америку, и не только. Так, Кэтрин Бичер стала довольно известным педагогом, основательницей американского женского движения. Младшая сестра Генри Уорда, Елизавета-Гарриет, известна всему миру как писательница Бичер-Стоу, автор «Хижины дяди Тома». Чарльз и Изабелла обрели известность на поприще общественной деятельности, Томас также зарекомендовал себя как выдающийся педагог.

Юность

Генри Уорд Бичер, в отличие от своего отца, считал, что христианство должно адаптироваться к меняющейся культуре нашего времени. Он являлся сторонником избирательного права для женщин, выступал против рабства, не приветствовал фанатизм любого рода, религиозный, расовый и социальный. Благодаря своей известности Бичер становится редактором ряда религиозных журналов.

Довоенный период

В довоенный период Генри Бичер занимается сбором средств на закупку оружия для желающих выступать против рабства в Канзасе и Небраске. Купленные на эти деньги винтовки в народе окрестили «Библией Бичера» . В ходе Гражданской войны в США, в его Церкви был возведен и оборудован Полк добровольцев. Однако либерализм Бичера не распространяется на рабочий класс. Он выступал решительно против забастовщиков, заработная плата которых была сокращена до нищенского уровня. В одну из своих проповедей он включил такие слова: «Человек не может жить хлебом единым, но тот, кто не может жить на хлебе и воде не достоин жить».

Генри Уорд Бичер, будучи харизматичным проповедником, прославился не только как блестящий публицист, но и как редкий лицемер. Когда его тайный роман с одной из прихожанок стал достоянием общественности, американская пресса писала об обстоятельствах этого скандала больше, чем о всех событиях Гражданской войны вместе взятых. Бичер предстал перед судом по обвинениям в свершении прелюбодеяния с женой своего друга, Елизаветой Тилтон.

Образование

Первым местом учёбы Генри Уорда стали школа-интернат в Амхерсте (Массачусетс) и Бостонская латинская школа. В 1834 г. он закончил колледж в Амхерсте, затем учился в пресвитерианской духовной семинарии в Цинциннати, возглавлял которую его отец. В 1837 г. получил степень теолога. В период с 1837 по 1839 гг. он жил в Лоуренсбурге (Индиана), где служил священником, после этого сменил место жительства на Индианаполис, а в 1847 г. в биографии Бичера произошло важное событие — его назначение на должность первого священника новой Плимутской конгреционалистской церкви в нью-йоркском Бруклине. На новое место работы и жительства с ним переехали супруга и трое детей. Бичер зарекомендовал себя как талантливый преподаватель, редактировал несколько журналов религиозного характера.

Начало карьеры

В 50-х гг. Бичер приобретает известность (особенно в северных штатах США) в качестве публициста и оратора, который боролся за равноправие негритянского населения. После опубликования трудов Ч. Дарвина священник предпринял попытку примирить библейское учение и теорию эволюции. Его дарвинистские выступления легли в основу книги под названием «Эволюция и религия», опубликованной в 1885 г. и названной ортодоксами атеистической. Помимо дарвинизма, Бичер ратовал за движение трезвенников, избирательное право для женщин, иммиграцию китайцев, со всем даром красноречия обрушивался на фанатизм и рабство во всех их многообразных проявлениях. Он был убежден, что христианство не должно быть консервативным, оно должно подстраиваться под современные культурные и социальные условия. На собственные деньги священник покупал винтовки, которыми снабжал борцов против рабства в Небраске и Канзасе.

Проповедническая деятельность

Начавшаяся в 1861 г. Гражданская война особенно ярко выявила его позицию. При его церкви был сформирован добровольческий полк, снабженный всем необходимым. В 1863 г. американский пастор предпринял поездку в Англию — страну, где рабовладельческие и антидемократические настроения были в то время особенно сильными, пытался выступлениями повлиять на них. Яркому, харизматичному оратору удавалось многое, он действительно оказывал сильное влияние на мировоззрение людей и был из тех, кого называют фигурами национального масштаба.

Последние годы жизни

Скончался Генри Уорд Бичер в 73-летнем возрасте 8 марта 1887 г. в Нью-Йорке. Причиной смерти стало кровоизлияние в мозг. Трое сыновей пошли по его стопам, переняли его демократические убеждения и служили пасторами пресвитерианской церкви.

Высказывания, цитаты и афоризмы Бичерa

• Все высокие побуждения, идеи, замыслы и чувства человека не стоят и ломаного гроша, если они не укрепляют его для лучшего выполнения долга в будничной жизни.

• Нельзя считать разумным человека, который не умеет быть одержимым, когда это нужно.

• Никто не может сказать, беден он или богат, заглянув в свою книгу доходов и расходов. Богатым человека делает его сердце. Богатство определяется не тем, что человек имеет, а тем, каков он есть.

• Ни один человек, совершивший достойный поступок, никогда не получил в награду меньше, чем отдал.

• Песня, которую поет мать у колыбели, сопровождает человека всю его жизнь, до гроба.

• Победы, которые достигаются легко, немногого стоят. Только теми из них можно гордиться, которые являются результатом упорной борьбы.

• Нередко несчастье — это инструмент, с помощью которого Бог придает нам более совершенную форму.

• Нет победителя сильнее того, кто сумел победить самого себя.

• Не храните алебастровые сосуды вашей любви и нежности запечатанными до тех пор, пока ваши друзья не умрут. Наполните сладостью их жизнь, пока они ещё живы. Говорите им слова утешения, пока их уши ещё могут услышать эти слова и пока их сердца ещё могут взволноваться от ваших речей.

• Поддержать добрым словом человека, попавшего в беду, часто так же важно, как вовремя переключить стрелку на железнодорожном пути: всего один дюйм отделяет катастрофу от плавного и безопасного движения по жизни.

• Различие между упорством и упрямством состоит в том, что первое имеет своим источником сильное желание, а второе, наоборот, сильное нежелание.

• Сострадание исцелит больше грехов, чем осуждение.

• Чувство юмора — великая вещь. Идти по жизни без чувства юмора так же нелепо, как ехать в повозке без рессор.

• Из всей земной музыки ближе всего к небесам — биение истинно любящего сердца.

• Каждый милосердный поступок — это ступень лестницы, ведущей к небесам.

• Настоящее самоуважение заключается в том, чтобы не думать о себе.

• Не благородные деяния людей, а деяния, завершившиеся успехом, — вот что спешит запечатлеть история.

Литература

• Макинерни Дэниел. США. История страны / Пер. с англ. Т. Мининой. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2009. С. 263.

Отрывок, характеризующий Бичер, Генри Уорд

Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.