Бишоп, Билли

Уильям Эвери (Билли) Бишоп
англ. William Avery "Billy" Bishop
Прозвище	Биш
Дата рождения	8 февраля 1894(1894-02-08)
Место рождения	Оуэн-Саунд, Онтарио, Канада
Дата смерти	11 сентября 1956(1956-09-11) (62 года)
Место смерти	Палм-Бич (Флорида), США
Принадлежность	Великобритания Великобритания Канада
Род войск	авиация
Годы службы	1914—18, 1936—44
Звание	подполковник почётный маршал авиации
Награды и премии
В отставке	гражданский пилот биржевой брокер директор по продажам (Frontenac Oil)

Уильям Эвери (Билли) Бишоп VC, CB, DSO & Bar (англ. William Avery "Billy" Bishop; 8 февраля 1894, Оуэн-Саунд, Онтарио — 11 сентября 1956, Палм-Бич (Флорида), США) — канадский лётчик-ас Первой мировой войны, впоследствии маршал авиации Канады.

Биография

Военное образование и Первая мировая война

Уильям Эвери Бишоп родился в феврале 1894 года в семье Уильяма и Маргарет Бишоп из Оуэн-Саунда (провинция Онтарио, Канада). После окончания средней школы в родном городе он поступил в 1911 году в Королевский военный колледж Канады, где, в отличие от старшего брата Уорта — лучшего ученика за всю историю колледжа — его успеваемость была ниже средней. Он едва не был отчислен после первого, а затем после третьего курса, но этому помешала начавшаяся война.

После мобилизации Билли был зачислен в кавалерийский деташемент 2-й Канадской дивизии, но пневмония помешала ему отправиться на европейский театр военных действий вместе со своей частью. После этого он был приписан к формировавшемуся в Лондоне (Онтарио) 14-му батальону Канадских конных стрелков. Батальон был затем морем доставлен в Англию и расквартирован в учебном лагере на побережье Кента. В Англии Бишоп опять был госпитализирован с пневмонией, после чего обратился к лорду Хью Сесилу, члену Палаты общин и лейтенанту Королевского лётного корпуса, с просьбой о переводе в Королевский лётный корпус. Просьба была удовлетворена, и Бишоп из кавалерии перешёл в авиацию в качестве воздушного наблюдателя.

Первой лётной частью Бишопа стала 21-я эскадрилья КЛК, расквартированная в Уилтшире. Самолёты этой части использовались для воздушной разведки и корректировки артиллерийского огня. Бишоп оставался в составе эскадрильи до июля 1916 года, когда он снова попал в госпиталь. В сентябре он подал просьбу о зачислении на курсы пилотов, но был признан негодным по состоянию здоровья. Благодаря помощи леди Сент-Хельер, с которой он познакомился в госпитале, Бишоп к ноябрю добился зачисления на курсы пилотов. Закончив лётные курсы примерно с четырьмя часами опыта пилотирования, Бишоп был зачислен в 37-ю эскадрилью, совершавшую ночные вылеты на перехват вражеских цеппелинов, шедших на бомбёжку целей в южной Англии. На вооружении эскадрильи стояли бипланы B.E.2. В феврале 1917 года он был переведён в 60-ю эскадрилью, размещённую во Франции близ Арраса и оснащённую бипланами французского производства Nieuport 17. Эта и соседние лётные части противостояли на данном участке фронта «летающему цирку» Манфреда фон Рихтгофена, укомплектованному лучшими лётчиками Германии. Несмотря на это, Бишоп не только остался в живых после своего первого боевого вылета 17 марта, но и открыл счёт сбитым самолётам противника. После этого он был назначен командиром звена, но в следующих нескольких боях потерял четверых ведомых, что заставило его начать разработку тактики воздушного боя.

Выработанная Бишопом тактика, опиравшаяся на атаки с солнечной стороны, оказалась успешной, и 7 апреля за бой, в котором он сбил шар воздушной разведки и прикрывавший его «Альбатрос», он был удостоен Военного креста. К концу апреля он уже имел на своём лицевом счету 17 сбитых самолётов противника, став ведущим асом эксадрильи. Он получил уже вторую награду — орден «За выдающиеся заслуги» — и был произведён в капитаны. Однако в целом эскадрилья понесла в апреле крайне серьёзные потери: 13 из 18 пилотов первоначального состава и семь из пилотов, присланных им на смену, были сбиты. После гибели Альберта Болла Бишоп остался лучшим асом КЛК.

После возвращения из отпуска в конце мая Бишоп продолжил борьбу с вражескими разведывательными аппаратами. Одновременно он обратился к начальству с предложением уделять больше внимания атакам на вражеские аэродромы за линией фронта. В своём первом вылете на такое задание 2 июня Бишоп в одиночку атаковал аэродром в районе деревни Эстурмель (по другим источникам, Эн) с семью находившимися на нём самолётами. В последовавшем воздушном бою немцы потеряли три «Альбатроса», а Бишоп сумел вернуться на базу. За эту операцию он был удостоен Креста Виктории. Необходимо отметить, что вся информация об этом бое получена со слов самого Бишопа и никогда не была подтверждена сторонними источниками, что породило, как сразу после этих событий, так и много позже, сомнения в том, что награда была заслуженной (см. также раздел Увековечение памяти).

Потери в эскадрилье Бишопа между тем продолжались, а вскоре и сам он во время рядового патрульного вылета получил пулю в бензобак. Дотянув до своей территории, он врезался в дерево и повис на нём вниз головой. Только начавшийся дождь позволил ему сбить пламя.

25 сентября Бишоп был повторно представлен к ордену «За выдающиеся заслуги». К этому моменту он уже находился в очередном отпуске, на этот раз в Канаде, где женился на Маргарет Бёрден, с которой был давно знаком. В эти же месяцы он написал автобиографическую книгу, «Воздушная война» (англ. Winged Warfare). 13 марта 1918 года он был произведён в майоры и назначен командовать новой 88-й истребительной эскадрильей, укомплектованной канадцами, британцами, новозеландцами и американцами и размещённой в Мидлсексе.

22 мая 88-я эскадрилья была отправлена во Францию, а уже 27 мая Бишоп провёл очередной удачный бой. За две недели, начиная с 27 мая, он сбил 19 самолётов противника, в том числе один — в бою с девятью немецкими аппаратами, и довёл общее число сбитых самолётов до 70. В свой последний боевой вылет Бишоп сбил три немецких самолёта: два истребителя Pfalz и двухместный разведывательный LVG. После этого правительство Канады, опасавшееся, что самый прославленный боец страны будет убит в очередном бою, отозвало его с фронта. В звании подполковника он был в августе направлен в Англию для формирования Военно-воздушных сил Канады в составе двух эскадрилий, а в ноябре война окончилась. К концу войны к его наградам добавились крест «За выдающиеся лётные заслуги» и две французских награды — орден Почётного легиона и Военный крест с пальмовыми ветвями.

Между войнами

После окончания войны и демобилизации в декабре 1918 года Бишоп совершал турне с лекциями по Канаде и США, а затем присоединился к другому бывшему асу, Билли Баркеру, открывшему собственную компанию воздушных перевозок. Вскоре, однако, компания прогорела и Бишоп с другими бывшими асами заключил договор с Канадской национальной выставкой на демонстрацию искусства высшего пилотажа и воздушной акробатики. Их участие в выставке окончилось скандалом: чтобы добиться максимального впечатления, они разогнали самолёты по земле в сторону публики и взлетели на высоте всего 10 метров над трибунами, что вызвало панику и выкидыш у одной из зрительниц. Скандал удалось замять с большим трудом.

Следующим шагом в карьере Бишопа стал переезд в Англию, где он продавал патентованные трубки французского производства. За время жизни в Англии в семье Билла и Маргарет Бишоп родились трое детей. Конец его бизнесу положил биржевой крах 1929 года. Это заставило Бишопа вернуться в Канаду, где с помощью друзей он устроился на пост директора по продажам и рекламе компании Frontenac Oil. В этой должности он преуспевал и остался на ней до начала Второй мировой войны.

В 1936 году, в связи с ростом международной напряжённости, Бишопу было присвоено звание почётного вице-маршала канадских королевских ВВС. На него была возложена задача проведения кампании за увеличение состава ВВС. В 1938 году он был произведён в почётные маршалы авиации и возглавил Комитет советников ВВС Канады. Бишоп был уверен в том, что война в Европе надвигается, и прилагал усилия к максимальному расширению ВВС до её начала, включавшие выработку плана по вербовке пилотов из США.

Во время и после Второй мировой войны

В январе 1940 года Бишоп возглавил отдел набора персонала канадских ВВС. На этом посту он оставался до 1944 года, когда по состоянию здоровья был вынужден подать рапорт об отставке. За заслуги перед Канадой и Британской империей в годы войны он был произведён в офицер-командоры Ордена Бани и удостоен Канадского ордена за эффективность.

В 1945 году Бишоп вернулся в нефтяной бизнес, которым занимался до 1952 года. Он скончался 11 сентября 1956 года.

Увековечение памяти

В 1965 году вышла биография Билли Бишопа, «Отвага рано утром» (англ. Courage of the Early Morning), написанная его сыном Артуром. Жизнь аса стала основой сюжета пьесы Д. М. Грея «Билли Бишоп идёт на войну» (англ. Billy Bishop Goes to War), ставшей одной из наиболее популярных в истории канадского театра и шедшей в том числе на Бродвее.

В 1982 году на экраны вышел псевдодокументальный фильм «Парень, который не мог промахнуться» (англ. The Kid Who Couldn't Miss), в котором сочетались факты и постановочные эпизоды и ставилась под сомнение общепринятая точка зрения на подвиги Бишопа в ходе Первой мировой войны. Особое внимание уделялось эпизоду с атакой на аэродром, за которую Бишоп получил Крест Виктории. Выход фильма повлёк за собой специальное расследование в Сенате, в ходе которого не было достигнуто единого мнения о достоверности имевшейся информации и её достаточности для опровержения выдвинутых в фильме обвинений. В то же время в 2002 году подполковник Дэвид Башоу, подробно разбиравший аргументы авторов фильма в издании Canadian Military Journal, пришёл к выводу, что и у них нет твёрдых доказательств, что отчёт Бишопа об атаке был ложным. Ещё один документальный фильм о Билли Бишопе, «Мой герой» (англ. A Hero to Me), основанный на воспоминаниях его внучки Дианы, вышел на телеэкраны в 2003 году.

В честь Билли Бишопа названы, помимо ряда улиц, вершина в Скалистых горах и аэропорт города Торонто (англ. Billy Bishop Toronto City Airport). Переименование аэропорта города Торонто в честь Бишопа вызвало негативную реакцию и опасения, что может возникнуть опасная путаница, со стороны администрации Оуэн-Саунда, где к этому времени местный аэропорт уже носил имя Бишопа.

Кроме того, в его честь названо административное здание Билли Бишоп Билдинг на базе Королевских военно-воздушных сил Канады «Виннипег» в Виннипеге, провинция Манитоба, которое является штаб-квартирой 1-й Канадской авиационной дивизии и Канадской зоны НОРАД.

Ссылки

• [constable.ca/caah/bbishop.htm Уильям Эвери (Билли) Бишоп] на сайте «Канадские асы и герои»  (англ.)
• [www.gwpda.org/comment/bishop.html Лётная карьера Уильяма Эвери Бишопа]  (англ.)
• [www.thecanadianencyclopedia.com/index.cfm?PgNm=TCE&Params=A1ARTA0000781 Уильям Эвери Бишоп] в Канадской энциклопедии  (англ.)
• [www.billybishop.org/ Сайт дома-музея Билли Бишопа]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Бишоп, Билли

«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.