Бишоп, Эрик де

Эрик де Бишоп
Eric de Bisschop
Эрик Де Бишоп у макета «Таити-Нуи»
Род деятельности:	путешественник
Дата рождения:	23 октября 1891(1891-10-23)
Место рождения:	Эр-сюр-ла-Лис, Франция
Гражданство:	Франция Франция
Дата смерти:	27 августа 1958(1958-08-27) (66 лет)
Место смерти:	атолл Ракаханга, острова Кука

Эри́к де Бишо́п (фр. Éric de Bisschop, 23 октября 1891, Эр-сюр-ла-Лис, Па-де-Кале, Франция — 30 августа 1958 атолл Ракаханга, острова Кука) — французский путешественник, этнограф, исследователь Полинезии, писатель. Известен благодаря своим плаваниям на каноэ «Каимилоа» и плоту «Таити-Нуи», являлся сторонником автохтонной теории этногенеза полинезийцев.

Биография

Ранняя жизнь

Эрик де Бишоп родился в аристократической семье и унаследовал титул барона. С детства он интересовался морем, поэтому в юношеском возрасте родители отдали его учиться на океанографа. Однако эта чиновничья работа не устраивала Эрика, и во время Первой мировой войны, в 1914 году, записавшись добровольцем на флот, он стал капитаном французского тральщика. Вскоре его корабль был потоплен, сам капитан был спасён патрульным судном. После этого Эрик перешёл в авиацию. Однажды его самолёт из-за неисправности упал в море, а сам Эрик был спасён лётчиком разведывательного гидроплана. До 1918 года он пробыл в госпитале. После войны Эрик женился и стал предпринимателем в области строительства. В 1927 году он купил судно и занялся доставкой леса из западной Африки, однако во время шторма судно перевернулось и затонуло.

«Фоу-По» I и II

В том же 1927 году Эрик развёлся с женой и уехал в Китай, где поступил в полицейский корпус, позднее став личным консультантом китайского генерала. В 1932 году Эрик де Бишоп, желая изучить тихоокеанские течения, построил джонку «Фоу-По». Взяв в спутники своего сослуживца Жозефа Татибуэ, в ноябре 1932 года на этой джонке он вышел в море, но через пять дней судно потерпело крушение возле острова Тайвань. Экипаж был спасён местными жителями.

Вернувшись в Китай, Эрик построил новою джонку «Фоу-По II», которая оказалась более удачной. Было решено пройти весь Тихий океан с востока на запад, чтобы изучить течения и проверить гипотезу о возможных плаваниях полинезийцев в этих водах. Джонка вышла в море в февpaлe 1933 года. Чтобы изучить ширину течения, джонке пришлось идти зигзагами, что вызвало недовольство Татибуэ. Убедившись в том, что полинезийцы не могли проплывать здесь, и обнаружив на корабле червей-шашней, Эрик отремонтировал джонку на острове Серам и решил для пополнения кассы продать китайский антиквариат. В июле 1934 года судно было повреждено во время шторма и прибито к берегам Новой Гвинеи, где путешественникам помогли туземцы. Спустя некоторое время (в февpaле 1935 года) «Фоу-По II» вновь вышла в плавание.

Вскоре после плавания Татибуэ окончательно устал и потребовал высадить его на берег, что и произошло 22 июля. Ближайшей землёй был атолл Джалуит, находившийся под властью Японии. Японцы негативно относились к иноземцам, Эрик предупредил Татибуэ об этом, но тот не стал слушать. В результате японский комендант арестовал экспедицию и потребовал от них признания в том, что они американские шпионы. 7 aвгустa, не добившись признания, власти отпустили пленников и велели им убираться с острова. Тогда Эрик решил высадить Татибуэ на Гавайях. Однако в море выяснилось, что во время поисков доказательств японцы вскрыли все продукты, в результате чего те испортились. Положение стало критическим. На протяжении месяца путешественники питались сухарями. В конце концов, 25 oктября 1935 года им удалось подойти к Молокаи, oдномy из Гавайскиx островов; Эрика и Татибуэ спасли местные жители. Однако 27 oктября джонка была разбита штормом. Несмотря на это, Эрик де Бишоп тут же peшил построить новое судно по полинезийскому образцу.

«Каимилоа»

С Молокаи oни отправились в Гонолулу, где с мapтa 1936 пo мapт 1937 года занимались постройкой судна. Это было спаренное каноэ длиной 11,58 м. Судно было названо «Каимилоа» в память об одной из таитянских легенд.

В Гонолулу Эрик встретил женщину, которую он называл Папалеаиаина, хотя настоящее имя её было Констанс Констебл (Constance Constable); они сблизились. В период испытаний (в ноябре 1936 года) Эрик де Бишоп решил вернуться во Францию вместо того, чтобы продолжать свои исследования, которыми не хотелось заниматься Татибуэ.

B марте 1937 года судно было готово к выходу в море. Плавание имело фантастический успех. Путь от Гавайев до островов Уоллис был пройден за месяц, а на 59-й день каноэ достигло Кейптауна. Далее путешествие проходило менее удачно: возле мыса Доброй Надежды «Каимилоа» снесло к границе полярных льдов, в результате путь от Кейптауна до Танжера занял примерно 100 дней. Тем не менее, это был рекордный срок для подобного судна. Это плавание доказало превосходство полинезийской мореходной техники над европейскими аналогами. Средняя скорость «Каимилоа» составила более ста миль в сутки, что также является высоким показателем. Из Танжера каноэ добралось до конечного пункта — Канн (май 1938 года). Всего путешествие заняло 264 дня.

«Каимилоа-Вакеа» и Гавайи

В Каннах Татибуэ, довольный, что наконец отделался от Эрика, покинул лодку. Папалеаиаинa приехала из Гонолулу сначала в Танжер, а затем и в Канны. В конце 1938 года они с Эриком поженились. В 1939 году, пока в Бордо строилось новое судно, вышла в свет книга «Каимилоа».

14 июня 1940 года новое судно «Каимилоа-Вакеа» вышло из Бордо и взяло курс на Тихий океан, к Маркизским островам. Однако уже через неделю каноэ попало под испанский пароход в порту Лас-Пальмас-де-Гран-Канария и затонуло. Эрик де Бишоп, который так и не научился плавать, был спасён своей женой. Желая вернуться в южные моря, путешественник получил должность консула в Гонолулу от правительства Виши (в то время оно не рассматривалось как марионеточное, многие даже видели в Петене спасителя Франции) и отправился на Гавайи. Но вскоре после того, как правительство Виши окончательно потеряло престиж, Эрик де Бишоп был арестован как японский шпион и пробыл в тюрьме до конца войны.

Южные моря

В 1945 году, после выхода из тюрьмы, тяга к морю вновь завладела Эриком. Сблизившись с владельцем торгового судна, джонки «Чэньхэ», совершавшей плавания во Французскую Полинезию (куда и мечтал попасть исследователь), Эрик принял решение совершать рейсы, совмещая таким образом коммерцию и научную деятельность. Вернувшись в хорошем настроении после первого рейса, он узнал, что дело оказалось убыточным. Вместо того чтобы вновь отправить Эрика в плавание, его компаньон собрался обратиться в суд. Поняв, что обретённая свобода под угрозой, и уже побывав в тюрьме, Эрик решил любой ценой избежать ареста. Тогда вместе с одним авантюристом он ночью пробрался на борт «Чэньхэ» и отплыл в южные моря.

Сначала, оказавшись в любимой Полинезии, Эрик де Бишоп со своим новым компаньоном торговал копрой. Именно в это время он познакомился с Бенгтом Даниельссоном, вскоре ставшим его лучшим другом. Однако вскоре «Чэньхэ» продали, и Эрик устроился землемером на архипелаг Тубуаи, где вёл мирную жизнь, занимаясь топографическими съёмками и сельским хозяйством. Позднее Даниельссон писал:

Я был убеждён, как и все, что возраст взял наконец своё и Эрик ушёл на покой. На самом деле оказалось, что он уединился на некоторое время на острове Тубуаи только для того, чтобы подготовиться к очередному и самому большому в его жизни морскому путешествию.

«Таити-Нуи I»

В 1956 году Эрик де Бишоп принялся за строительство своего нового судна — бамбукового плота. Он собирался проплыть на нём от острова Таити до побережья Южной Америки, спустившись до 40° ю. ш. Таким образом Эрик хотел опровергнуть теорию Тура Хейердала о заселении Полинезии с запада и доказать, что между народами существовал культурный обмен, но именно полинезийцы достигали берегов Южной Америки, а не наоборот. Вскоре определился экипаж плота. В него вошли: друг Эрика, Фрэнсис Коуэн, молодой француз Мишель Брэн (Мишель в это время готовился к свадьбе, и Эрик боялся, что он изменит своё решение, но невеста уговорила его участвовать). Также в команду вошли брат Мишеля Ален и чилиец Хуанито. В Папеэте у экспедиции был свой связист, Ролан д'Ассинье (ФО-8-АД)), раздражавший путешественников перекличками и неверными прогнозами. Плот был назван «Таити-Нуи» (великий остров Таити). Отплытие состоялось 8 ноября 1956 года. Местные жители подарили путешественникам кур, трёх котят-талисманов и свинью. Плавание началось удачно, только перед островом Пасхи пришлось сделать крюк. Вскоре ситуация изменилась: 9 мая 1957 года разразился очень сильный шторм. Позднее выяснилось, что шторм подобной силы бывает раз в 50 лет. Команде удалось справиться с бурей, но тяжёлой ценой: были сильно повреждены палуба и остов плота. «Таити-Нуи» мог продолжать плавание, но нового шторма он бы не выдержал. Эрик де Бишоп решил не рисковать и попросить отбуксировать плот до архипелага Хуан - Фернандес для ремонта. Отправленный радиосигнал о помощи был пойман радиолюбителем. На следующий день путешественники с удивлением узнали, что «Таити-Нуи» разбит и на борту трое раненых, кроме того, были даны неправильные координаты. Экипажу удалось связаться с другим радиолюбителем и уточнить координаты. Вскоре к плоту подошло чилийское судно «Бакедано» и взяло «Таити-Нуи» на буксир. Однако из-за высокой скорости, которую не мог выдержать плот, произошёл ряд осложнений. В результате он дважды врезался в корабль. После второго столкновения плот окончательно разбился, и было принято решение покинуть «Таити-Нуи».

«Таити-Нуи II»

«Бакедано» прибыл в Вальпараисо 25 июня 1957 года. В Чили путешественников встречали, как героев. Тем не менее, Эрик твёрдо решил строить новый плот, на этот раз из кипариса. Параллельно он писал диссертацию о мореплавании полинезийцев и художественную книгу — «Таити-Нуи» о первом плавании. С самого начала возникли проблемы как с материалом, так и с экипажем будущего плота: сразу по прибытии на Таити Мишель Брен уехал к своей невесте, а добравшийся, наконец, в Чили Хуанито отправился к матери. Покинул Эрика и Франсиско Коуэн, о чём жалел до конца жизни. Ален Брен вынужден был руководить постройкой плота один. Эрик занялся написанием книги и набором экипажа. Несмотря на недостаток рук, благодаря энтузиастам и участию местных властей плот удалось закончить к февралю 1958 года. Тогда же определился экипаж: кроме Алена и Эрика, в экспедицию вошли французский океанолог Жан Пелиссье, его друг чилийский немец Ханс Фишер и вернувшийся Хуанито. 15 февраля 1958 года плот, названный «Таити-Нуи II», был спущен на речку Мауле, откуда ему предстояло выйти в Тихий океан и совершить испытательное плавание вдоль берега Южной Америки от Конститусьона до Кальяо. Уже при испытании стало ясно, что новый экипаж уступает старому: Жан, тяжело воспринимавший безобидное подтрунивание Эрика, решил показать себя, занявшись подводной охотой, и чуть не остался за бортом. Эрик не смог не подшутить над этим, а Ханс встал на защиту друга, в результате команда разделилась на два лагеря.

27 марта был достигнут Кальяо, где были проведены необходимые работы, а 13 апреля 1958 года «Таити-Нуи II» вышел в открытое море. Плавание начиналось спокойно. Жизнь на «Таити-Нуи» напоминала жизнь на «Кон-Тики»: плот шёл примерно с той же скоростью, и первая половина пути до Таити была пройдена за 6 недель. Однако вскоре ситуация изменилась: 4 июня разразился шторм, нанёсший небольшие повреждения плоту, после чего раскололся руль. Вскоре Эрик де Бишоп заболел (возможно, обострилось воспаление лёгких, которым он страдал ещё до плавания), кроме того, плот начал постепенно оседать, и экипажу пришлось перебраться на крышу каюты. Ветер всё время менялся, и вскоре стало понятно, что до Таити доплыть не удастся. В ночь с 26 на 27 июня на плот нахлынула огромная волна. Это имело катастрофические последствия: плот опустился почти на метр, потерял плавучесть и стал намного хуже управляться, кроме того, волна смыла большую часть припасов. Положение стало крайне опасным. Совсем больной к тому времени, Эрик передал командование Алену, и было принято решение двигаться к ближайшему атоллу Восток. Со временем появилась ещё одна проблема — деморализация и ссоры в команде. Хуанито отказался исполнять свои обязанности и нести вахту. Жан и Ханс стремились построить лодку и попытаться на ней достигнуть Маркизских островов. 13 июля рядом с «Таити-Нуи II» прошёл пароход, но на нём не заметили плот. Следующую неделю плот продолжал оседать. Хуанито вёл себя всё более странно — он намеревался построить лодку и после отказа стал угрожать товарищам. Пришлось установить за ним слежку, однако спустя некоторое время он всё же отказался от своих намерений и помирился с товарищами.

«Таити-Нуи III» и гибель

После того как стало понятно, что плот не доплывёт даже до ближайшей суши, было решено разобрать старый плот и построить новый «Таити-Нуи» прямо в открытом море. Эрик де Бишоп предложил хорошо продуманный план нового плота, и команда принялась за постройку. Однако вскоре после спуска «Таити-Нуи III» Эрику стало хуже, и он окончательно устранился от дел на плоту. После нескольких неудачных попыток 29 августа удалось подойти близко к атоллу Ракаханга, и ночью 30 августа плот был готов причалить к острову. Однако когда спасение казалось очевидным, плот налетел на риф и перевернулся. Когда экипаж очнулся, выяснилось, что плот был разбит, а найденный Эрик — мёртв. По заключению врачей, смерть наступила в результате травмы затылочной части головы и перелома шейного отдела позвоночника, полученного в момент опрокидывания плота. Больше из команды никто не погиб.

Остров Ракаханга оказался обитаем, и об остальных членах экипажа вскоре позаботились. Тело Эрика де Бишопа было похоронено сперва на Ракаханге, а затем, по настоянию его вахине Теритарии, было перезахоронено на Руруту, где он жил с ней до последнего плавания.

Интересные факты

• До конца жизни Эрик де Бишоп не учился плавать, так как считал, что он обязательно утонет, если научится.
• Все суда, капитаном которых был Эрик, заканчивали жизнь кораблекрушением. Единственное исключение — джонка «Чэньхэ», которую он продал.
• После постройки «Таити-Нуи III» был также построен «Таити-Нуи IV» в качестве лодки на крайний случай, но его не пришлось использовать по назначению.
• Существует серия марок, посвящённая пятидесятилетию его смерти.

Библиография

• Eric de Bisschop: Kaimiloa: D'Honolulu à Cannes par l'Australie et Le Cap, à bord d'une double pirogue polynésienne, Paris, Plon, 1939 (Au delà des horizons lointains 1). Réédition: Paris, Hachette, 1953. Aнглийский пepeвод: The Voyage of the Kaimiloa, London, 1940.
• Eric de Bisschop: Cap à l'Est: Première expédition du Tahiti-Nui, Paris, Plon, 1958. Pycский пepeвод: «Таити-Нуи». М., Гидрометеоиздат. 1966. 244 с.
• Eric de Bisschop: Vers Nousantara, ou l'énigme polynésienne, Paris, La Table Ronde, 1963 (Collection L'ordre du jour).
• Eric de Bisschop: Préface au livre de Jaime Bustos Mandiola, Les Mascottes du Tahiti-Nui, G.P., Paris, 1959 (Collection Rouge et Or).

На русский язык переведена лишь одна книга — «Таити-Нуи».

См. также

• Тур Хейердал
• Бенгт Даниельссон
• Кон-Тики
• Ален Бомбар

Ссылки

• [www.ufolog.ru/publication/3845 Володев А. Бегущий по волнам]

Отрывок, характеризующий Бишоп, Эрик де

Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.