Благовещенская церковь (Кола)

Церковь
Благовещенская церковь в Коле
Страна	Россия
Город	Кола, пр-кт Защитников Заполярья, 22
Координаты	68°52′54″ с. ш. 33°01′14″ в. д.68.88167° с. ш. 33.02056° в. д. / 68.88167; 33.02056
Конфессия	Православие
Епархия	Мурманская
Благочиние	Кольское благочиние
Строитель	Василий Иванович Мышкин
Основатель	Екатерина II, Павел I, Дмитрий Иванович Попов,
Первое упоминание	1533 год (деревянная)
Строительство	1800—1809 годы
Основные даты: 1854—1866 — повреждена пожаром
Дата упразднения	1937—1947; 1962—1992
Реликвии и святыни	Путный крест Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5110003000
Настоятель	протоиерей Андрей Разинков
Состояние	действующая
Сайт	[kolahram.ru Официальный сайт]

Благове́щенская це́рковь (реже — Благове́щенский собо́р) — православный храм в городе Кола Мурманской области, старейшее каменное здание на Кольском полуострове. В прошлом входила в единый комплекс-тройник вместе с деревянным Воскресенским собором (1681—1684 годы) и колокольней (не сохранились).

В церкви находится деревянный путный крест 1635 года — памятник архитектуры федерального значения.

История

Главный престол храма освящён в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Благовещение — одно из евангельских событий — возвещение архангелом Гавриилом Деве Марии о будущем рождении по плоти от неё Иисуса Христа; в православии — один из двунадесятых праздников.

Основание

История престола восходит к деревянной церкви Благовещения, освящённой в 1533 году. В 1532 году лопляне, прибывшие в Великий Новгород «с Мурманского моря, с Колы, с Туломы», просили новгородского архиепископа Макария прислать к ним священников для освящения церквей. В 1533 году Макарий отправил священника и дьякона Софийского собора, которые в Филиппов день освятили церкви Благовещения Богородицы и Николая Чудотворца. В это время Кола являлась временным поселением, оставляемым после окончания морских промыслов. Церковь служила, вероятно, не столько для надобности русских промышленников, сколько для лопарей, обращение которых в христианство началось во времена великого князя Василия Иоанновича. Впоследствии, вместе с холодным Воскресенским собором (1681—1684) с колокольней, деревянная церковь Благовещения составляла традиционный северный тройник Кольского острога.

27 февраля 1783 года Екатерина II в виде особой «монаршей милости» пожаловала Коле как самому северному городу Российской империи 8000 рублей на сооружение каменного собора. Однако найти подрядчика за такую сумму не удалось, и деньги были отложены в банк под проценты.

Строительство церкви началось после ходатайства колянина Андрея Герасимова перед императором Павлом I в день его коронации в Москве, когда «его величеству угодно было дать повеление о постройке предположенной каменной церкви». К тому времени сумма на счёте возросла до 14 000 рублей, и 7 июля 1800 года архангелогородец Василий Иванович Мышкин взял подряд на каменную кладку Благовещенской церкви. Был вырыт котлован, выложен фундамент и начата кладка цоколя, после чего из-за перебоев с поставками материалов из Архангельска строительство было остановлено. Весной 1804 года строители завершили сооружение большого каменного купола. Оставалось закончить кладку колокольни и отделку здания. Но 19 мая 1804 года купол церкви обрушился, после чего было решено сначала закончить строительство зимнего помещения храма, и 29 января 1805 года придел во имя преподобного Алексия, человека Божия, расположенный в средней части здания, был освящён.

Работы по завершению строительства были осуществлены богатым крестьянином Кильдинского погоста Дмитрием Ивановичем Поповым. При этом вместо каменного купола был возведён деревянный. Строительство Благовещенской церкви было окончено 7 августа 1807 года. А 21 апреля 1809 года, после отделки здания и приёмки работ, состоялась торжественная церемония передачи построенной церкви духовному ведомству.

Около десяти лет для богослужения использовался только Алексеевский придел, остальная часть церкви пустовала. В 1816 году кольский купец Алексей Попов пожертвовал 2400 рублей на иконостас, иконы и украшения, и 25 января 1817 года была освящена Благовещенская церковь.

Пожар 1854 года

В ходе нападения англичан на Колу 11—12 (23—24 по новому стилю) августа 1854 года, сопровождавшего артиллерийским обстрелом в течение 28½ часов «созжено около 110-ти домов, 2 церкви, из коих одна каменная, хлебный и соляной магазины, и теперь в г. Коле осталось только 18 домов».

Прикрытые каменной церковью, уцелели три частных дома и здание уездного казначейства. Как повествует легенда, при пожаре в Благовещенской церкви 75-пудовый колокол превратился в бесформенный слиток, однако находившаяся в алтаре икона Иверской Богоматери была найдена на другой день «довольно повреждённой», но не сгоревшей. Впоследствии икона была поновлена и почиталась верующими, как чудотворная.

В 1866—1867 годах церковь была восстановлена на деньги Святейшего Синода кольским купцом Мартемьяном Базарным. Так как при пожаре в 1854 году сгорел девятнадцатиглавый Воскресенский собор, то восстановленная Благовещенская церковь стала соборной.

XX—XXI век

К 1937 году, когда Советской властью были закрыты почти все храмы на Кольском полуострове, Благовещенский собор в посёлке Кола оставался единственной действующей церковью в Мурманском округе. Под предлогом «аварийного состояния» планировался снос и Благовещенской церкви. Протоиерей К. М. Мелентьев и члены церковной двадцатки начали борьбу против уничтожения храма. Верующим удалось предоставить в «Комиссию культа» при Президиуме ЦИК СССР необходимый альтернативный акт технического осмотра здания церкви и помешать её сносу. В их ходатайстве, направленном во ВЦИК, говорилось:

Созданная Кольским РИКом комиссия явилась с топором и не меньше как с пятикилограммовым гвоздём, изрубили снаружи стены́ северный угол здания, навыворачивали кирпичей, сделали несколько фотоснимков… Такой комиссии нам и не снилось… Подлинно, цель оправдывает средства.

В ответ на это в газете «Полярная правда» в 1937 году была начата кампания травли, в которой «поп Мелентьев» обвинялся в том, что он «сумел подчинить своему влиянию часть населения Мурманска», а также в «употреблении спиртных напитков», «вымогательстве денег из карманов верующих», «шаманских операциях с исцелениями больных людей». Кола объявлялась «центром религиозного мракобесия», где даже пионеры ходят в Вербное воскресенье с вербами.

К. М. Мелентьев и члены двадцатки были арестованы в августе 1937 года. В постановлении об аресте говорилось:

Поп Мелентьев и члены двадцатки занимались контрреволюционной деятельностью, результатом которой стало моленчество в религиозный праздник «Пасху» в Кольской церкви — единственной действующей в Кольском округе, на которое из ряда районов съехались до 800 человек.

В октябре 1937 года К. М. Мелентьев был приговорён особой тройкой при Управлении НКВД по Ленинградской области по статье 58-10 УК к высшей мере наказания и расстрелян. Впоследствии канонизирован в числе новомучеников Российских.

С 1947 по 1958 годы церковь вновь была открыта, восстанавливалась, протоиереем служил отец Владимир Обнорский. После закрытия Благовещенской церкви с 1962 года в ней размещались школьные производственные мастерские. В этот период был разобран купол церкви, уничтожены интерьеры. Впоследствии в церкви был устроен склад, потом она осталась бесхозной. К 1980-м годам здание пришло в аварийное состояние, предполагался снос храма. Однако было принято решение о реставрации, и после продолжавшихся в течение нескольких лет работ, 25 декабря 1984 года, в церкви был открыт Музей поморского быта.

В 1992 году по ходатайству верующих горожан храм был возвращён Русской православной церкви. Настоятель: протоиерей отец Андрей Разинков.

Архитектура

Здание церкви включает в себя двусветный кубический объём основного храма с пятигранным алтарём и большой трапезной, с западной стороны соединяющейся с шатровой колокольней типа восьмерик на четверике. Трапезная выполняла роль зимней церкви и содержала два придела: с южной стороны — преподобного Алексия, человека Божия, с северной — Всемилостивого Спаса, который предназначался для Христовых праздников; позднее он был освящён во имя святителя Николая Чудотворца, считавшегося покровителем мореходов. О существовавших ранее приделах в настоящее время напоминают боковые арки в стене между трапезной и основным помещением храма.

Примечательной особенностью церкви является огромный многогранный луковичной формы купол, посаженный без барабана прямо на основной четверик, и полностью его покрывающий.

Путный крест

В церкви хранится деревянный путный (поклонный) крест XVII века, на котором можно прочитать «В лето ЗРМГ июня в 16 день поставлен сий крест на поклонение всем христианам». По преданию, крест был установлен кольским воеводой Г. И. Волынцевым в почесть священнику Варлааму Керетскому за исцеление от болезни. Примечательно, что Варлаама не канонизировали (вплоть до внесения в «Верный месяцеслов» 1903 года), но местные поморы почитали его святым, веря, что он спасает терпящие крушения карбасы. Крест был изначально поставлен у залива, у судовой пристани, и ему поклонялись рыбаки и купцы перед началом промысла, перед ним молились, благодаря за удачный улов и сохранённую жизнь. В начале XIX века его перенесли к часовне Спаса Милостивого и над ним устроили сень. В XX веке крест стоял у дороги, в 1960-е годы его снесли, потом нашли и установили в здании церкви. Постановлением Совета Министров РСФСР № 624 от 4 декабря 1974 года он был признан памятником архитектуры федерального значения.

См. также

• Воскресенский собор (Кола)

Отрывок, характеризующий Благовещенская церковь (Кола)

«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.