Благовещенский базар

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 49°59′40″ с. ш. 36°13′22″ в. д. / 49.99436° с. ш. 36.222782° в. д. / 49.99436; 36.222782 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=49.99436&mlon=36.222782&zoom=15 (O)] (Я) Благовещенский базар (укр. Благовіщенський базар; неофициальное название Благбаз, официальное в СССР Коммунальный рынок, сейчас Центральный рынок) — центральный рынок и одновременно исторический район города Харькова. Базар в 1840 году получил название по стоявшей рядом с ярмаркой [pravoslavie.kharkov.ua/index.php?newsid=65 старой Благовещенской церкви], а в 1890-х годах — по новому кафедральному Благовещенскому собору.





Границы

Район ограничен с северо-востока левобережной Ивановской набережной реки Лопань, с юга улицей Кацарской и кафедральным Благовещенским собором, с запада — Панасовкой и Ленинским трамвайным депо (закрытым в 2006 г.)

Включает в себя основную территорию рынка, рыночную площадь, торговые ряды XIX века, Дом торговли, пригородную автостанцию и Ивановскую набережную.

История

До начала XIX века нынешний Благбаз был обширным островом, образованным двумя рукавами Лопани, расходившимися у нынешнего Бурсацкого моста и вновь соединявшимися в одно русло у Резниковского переулка на Панасовке.

В 1820-х, в связи с обмелением рукава Лопани со стороны Панасовки, эта территория превратилась в полуостров. Местность назвали Дунинской левадой, по имени хозяина земли. Она состояла из сплошных болот, поросших камышом, и только в самое сухое время года можно было с трудом пробраться к реке. В северной части левады, у Рогатинского переулка, на левом берегу проходил северный оборонительный вал Харькова, построенный в начале XVIII века.

В 1834 Дунинская левада была приобретена городом, в 1834 на Благовещенскую площадь перевели Сенной базар с Михайловской площади, отданной под парады: «15 июня 1833 года состоялся приговор Харьковского общества о переводе базара с тогдашней Михайловской площади, обращенной по Высочайшему повелению в плац-парадное место, на Благовещенскую, приобретенную покупкою». А. Н. Гусев, 1902

В 1840) году базар, располагавшийся вокруг Благовещенской церкви, в связи с чем новый рынок получил название Благовещенского, несколько «передвинули» в сторону нынешней Рыночной площади. В 1840 — 1850-х на льду Лопани напротив базара ежегодно происходили кулачные бои.

В 1860—1870-х годах прошла перепланировка базара, ставшего центральной торговой частью города. Здесь проходили Покровская и Крещенская ярмарки.

В конце XIX века базарную площадь замостили булыжником, в 1909 по ней проложили трамвайную линию. Летом 1912 в центре базарной площади началось строительство крытого рынка павильонной системы, закончившееся в 1914 году.

Великая Отечественная война и казнь «душегубцев»

В годы войны все строения рынка были полностью разрушены. В 19411943 годах на базарной площади стояли немецкие виселицы и проводились публичные казни.

В декабре 1943 года в Харькове прошёл первый процесс над нацистскими военными преступниками, массово уничтожавшими харьковчан. Судили одного полицая — члена экипажа газовой машины-душегубки и трех немцев, которых в народе назвали душегубцами. Приговоренные были повешены на Благовещенской рыночной площади, в присутствии сорока тысяч человек, на том самом месте, где оккупанты сами публично вешали население: заложников, подпольщиков, коммунистов…

О казни экипажа душегубки, состоявшейся 19 декабря 1943 года, я узнал из воспоминаний моего отца. Мальчишкой он провел все годы оккупации в Харькове, видел много страшного, но эту казнь запомнил исключительно хорошо. «На площади Благовещенского базара народу была уйма. Стояли четыре виселицы, но над толпой ничего видно не было. Тогда я залез на столб, укрепленный на двух рельсах и притянутый проволокой. Осужденные стояли в кузове машины, борта были опущены, машина располагалась под виселицей. Немцы спокойно курили, а русский в чёрной робе стоял отдельно. Пилотки нелепо торчали у них из-под погон.

Подошли солдаты, связали немцам руки, русский упал красноармейцам в ноги, но ему тоже связали руки и всех развели под петли. Машина медленно поехала, я смотрел на крайнего немца, он перебирал ногами и повис, дернулся, я закрыл глаза, открыл — он ещё дергается. Я отвел глаза на толпу. Когда он повис, раздался длинный ах… ах…ххх, и многие отшатнулись, некоторые — повернулись и побежали…»

…Декабрь 1943 года. Разрушенный войной город и его жители, прошедшие через все ужасы оккупации. И вот харьковчане, увидев смерть людей, пусть даже таких, как эти нацисты, «отшатнулись… и побежали». Несмотря ни на что, наши сограждане остались нормальными человеческими существами. Может быть, именно поэтому мы и победили фашизм.

— [www.event.interami.com/index.php?year=2003&issue=52&id=926 Юрий Зайончковский]

В 1952 здание крытого рынка было восстановлено по проекту арх. Мирошниченко. Рядом с автостанцией в 19661970 вырос Дом торговли.

Достопримечательности

Транспорт

№ 12 — с Южного вокзала до парка Горького и Лесопарка
№ 20 — с Алексеевки до Южного Вокзала

Интересные факты

  • Специфическое харьковское слово ракло, приблизительно означающее вор, «мелкий преступник из деревни» — обязано своим происхождением Харькову и благбазу. В XVIII веке в Харькове была бурса, а её покровителем считался св. Ираклий. Вечно голодные бурсаки после занятий сбегали с горы, где расположена бурса, прямо на Благовещенский базар. Там они снискали специфическую славу — и заодно получили такое странное для непосвящённых собирательное имя — раклы, ставшее позже нарицательным.
«- Интеллигент! Писатель! — кричали ему вслед и улюлюкали из подъездов кино раклы (босяки, золоторотцы, на харьковском жаргоне), приведённые в восторг его длинными ногами, кургузым пиджаком, пенсне и странного вида каракулевой шляпой.» — Валентин Катаев, 1926

Благбаз в литературе

  • «В Харькове базар находился неподалёку от большой церкви святого Благовещения. Вокруг церковной ограды, как и у Китайгородской стены в Москве, букинисты торговали книгами.» Игорь Болгарин, Георгий Северский, Адъютант Его Превосходительства.
  • «Они вышли к Благовещенскому базару, и Кольцов сразу увидел Наташу. Она прогуливалась вдоль высокой кирпичной ограды… Рядом, за стеной, глухо и напряжённо шумел неугомонный базар. Мимо них, громыхая колёсами, с базара неслись пролётки, мужики и бабы толкали тачки с нераспроданным за день добром — овощами и фруктами.» Болгарин, Северский, Адъютант Его Превосходительства.

«Первым в городе проснулся знаменитый харьковский рынок — „Благбаз“. Один за другим открывались рундуки. Печальный, неумытый ходил я по Благовещенскому базару, пока в нос не ударил очень вкусный и острый запах. Он забивал запахи квашеной капусты, сельдерея, стынувшего в бочках и похожего на расплавленный сургуч густого томата. Словно охотничий пёс, почуявший перепёлку, раздувая ноздри, пошёл я на этот запах…Если кто-нибудь из вас ел прямо на базаре, стоя рядом с пылающей жаровней, из глиняной миски обязательно шершавой деревянной ложкой горячие, обжигающие рот, наперченные, залитые сметаной, пересыпанные колендрой, резаным луком, зубками чеснока, оранжевой паприкой, душистые от лаврового листа и петрушки, засыпанные мелко натертым сыром, приготовленные из рубленого коровьего желудка свежие и пахучие флячки, или по-русски рубцы, тот поймет, как трудно было удержаться, чтобы не сломать голову последнему моему рублю!» — Владимир Беляев, Старая крепость, 1959.

  • «Не имея денег, чтобы купить, и вещей, чтобы продать, ослабевшие и почти лёгкие от голода, мы слонялись по выжженному городу, старательно обходя базар. Нам было легче съесть полную ложку сахарного песку пополам с солью, чем пройти по августовскому великолепию украинского рынка, среди пирамид лакированных помидоров, мраморных досок сала, чудовищных пшеничных калачей, низок табачных листьев, распространявших на солнце аромат алжирских фиников.» — Валентин Катаев, Чёрствый хлеб, 1935.
  • «Они вышли с вокзала и, расспросив встречного красноармейца, вскоре добрались до Блакбазы. Рынок уже кончался. Свистели милиционеры, разгоняя торговок… Несколько барахольщиков налетели из подворотни. Ёжась от холода, Ванечка снял своё пальтишко. Барахольщики повертели его в руках, подбросили и предложили семьдесят пять копеек.» — Валентин Катаев, Растратчики, 1926.
  • «На кровати синее одеяло, купленное мной в Харькове на Благовещенском базаре, в голодный год. Баба торговала пирогами. Они укрыты были одеялом. Они, остывающие, ещё не испустившие жара жизни, почти что лопотали под одеялом, возились, как щенки.» — Юрий Олеша, Зависть, 1927.
  • Без него я просто пропал бы на харьковской Сухарёвке. — Вениамин Каверин, Освещённые окна, 1975.
Вот тот базар, что на болоте в грязи и сырости стоит…
Коль на базар вы тот пойдёте, у вас иссякнет аппетит.
Торговок брань, хозяек крики, собак кусающихся тьма,
раклы, и вонь, и кутерьма и где-нибудь скандал великий…
А дальше вон «толчок» шумит, здесь торг ворованным кипит
и тьма народа здесь мешает тем, кто на мостик проезжает.
А мостик — чудо красоты!.. Такие дивные мосты
лишь на просёлочной дороге ломать приезжим могут ноги.
Иванов Василий (Шпилька), «Путеводитель по Харькову», 1890[1]
  • [www.suomi.ru/forum/showthread.php?p=126271&mode=threaded Харьковский вальс]
  • [blagbaz.org.ua/ «БЛАГБАЗ» — Харьковский альманах сатириков и юмористов]

Напишите отзыв о статье "Благовещенский базар"

Ссылки

  • Зайончковский Юрий. [www.event.interami.com/index.php?year=2003&issue=52&id=926 Харьковский пролог Нюрнберга]

Фотографии

  • [www.kharkov.com/news/?p=153&secure=&till=&lang=], [www.kharkov.com/news/?p=154&secure=&till=&lang=] — Старые фотографии площади и базара

Карты

  • [009.kharkov.com/city/2/e3.htm Карта района]. Можно увеличить

Примечания

  1. Харьковчане. Поэма о Городе в цитатах поэтических произведений / Составители В.П. Копычко, Ю.Г. Копычко. — Харьков: Слобожанщина, 2007. — 436 с. — 2 000 экз. — ISBN 978-966-7814-68-7.

Отрывок, характеризующий Благовещенский базар


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.