Благовещенский собор Казанского кремля

 памятник архитектуры (федеральный)

Православный собор
Благовещенский собор
Страна	Россия
Город	Казань
Конфессия	Православие
Епархия	Казанская
Тип здания	Собор
Основатель	Иван IV
Строительство	1555—1562 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 1610053018
Состояние	действующий
Сайт	[www.blagsobor.ru/ Официальный сайт]

Благовещенский собор Казанского кремля — выдающийся памятник русской архитектуры XVI века.

С 1552 года по 1918 Благовещенский собор был кафедральным храмом Казанской епархии (в настоящее время кафедральным является Никольский собор на ул. Баумана), здесь веками совершались рукоположения священников, а с конца XIX в. и хиротонии епископов (здесь были посвящены в епископский сан Антоний (Храповицкий), Андрей (Ухтомский)).

Благовещенский собор Казанского Кремля — самый удаленный образец псковской архитектурной школы и самый древний из сохранившихся памятников истории и архитектуры в ансамбле Кремля и города. Крестовокупольный, с пятью главами, покоящимися на шести столпах и тремя алтарным апсидами собор изначально воссоздавал планировку и облик Успенского собора Московского кремля, подчеркивая новый статус Казанского царства. В подклете собора нашли упокоение многие казанские архипастыри, таким образом Благовещенский собор для Казанского края имел то же значение, что и Ризоположенский собор для Московского кремля.

Несмотря на позднейшие реконструкции, исконный псковский стиль собора прочитывается в полосе типично псковского орнамента, опоясывающей основание центральной главы, и аркатурном поясе, украшающем апсиды.

История

XVI век

Первоначально на месте каменного собора была возведена деревянная церковь, освященная 6 октября 1552 г. в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. Три года спустя была учреждена Казанская епархия, на новую кафедру с возведением в сан архиепископа был назначен игумен Селижарова монастыря Гурий Руготин. Маленькая деревянная церковь уже не могла служить центром епархии, охватывавшей огромную территорию, включая Сибирь, и через 9 лет, в 1561 году, по указу царя Ивана Васильевича из Пскова прибыли 80 каменщиков во главе с Постником Яковлевым и Иваном Ширяем по прозванию Барма, строителями Собора Василия Блаженного. Храм строили из волжского известняка, камень добывали на противоположном, высоком берегу Волги. 15 августа 1562 года храм был освящен первосвятителем казанским Гурием.

Новый белокаменный крестовокупольный в плане собор первоначально имел в длину 18 сажень, в ширину 7 сажень 2 аршина, почти в 2 раза меньше современного храма, расширившегося в результате нескольких реконструкций. Стены имели килевидные завершения и заканчивались закомарами. Свод покоился на 6 круглых, как в Успенском соборе Московского кремля столпах, вместо традиционных парусных переходов центральный купол поддерживали тромпы.

Купола собора в XVI веке имели шлемовидную форму. В конце XVI века к храму были пристроены боковые приделы: северный во имя св. Петра и Февронии муромских и южный во имя св. князей Бориса и Глеба, соединенными папертью, которая огибала центральный кубовидный объём собора.

XVII век

В 1694 г. узкие окна Благовещенского собора были расширены.

За свою многовековую историю собор неоднократно горел — в 1596, 1672, 1694, 1742, 1749, 1757 годах. В 1742 г. мощи Св. Гурия даже выносились за канал Булак. Несмотря на пожары сохранился фрагмент древней фресковой живописи, которой был украшен весь храм в XVI—XVII веках — это образ Казанской Божией Матери в алтарной апсиде, который был открыт в ходе реставрации в 90-х гг. XX века.

XVIII век

Реставрация 1736 года В XVIII ряд переделок изменил облик собора. В 1736 году шлемовидные купола были заменены на луковичные, а центральный купол получил завершение в стиле украинского барокко, так называемая «баня»; с западной стороны собора пристроили одноэтажную трапезную и крыльцо с лестницей. В таком виде собор запечатлён на гравюрах В. Турина, А. Дюрана, Э. Турнерелли, сделанных до новой реконструкции 1841 года.

XIX век

Реставрация 1841 года

Страшный городской пожар 1815 году, после которого перестраивался весь центр Казани, сильно повредил и Благовещенский собор, простоявший 2 года после пожара в запустении. В этом пожаре сгорел и весь губернский архив, хранившийся в храме. Казанский историк Пинегин так описывает это событие: «3 сентября 1815 г. в Казани произошел восьмой по счету крупный пожар в истории города, истребивший 166 улиц с переулками и в них 1179 домов. Выгорел кремль и лучшие части города. В этом пожаре погибли ценные в историческом отношении казанские архивы». См.: Пинегин М. Н. Казань в её прошлом и настоящем. — СПб. 1890.

Реставрацию собора начал архиепископ Амвросий (Протасов). Резьбу для нового иконостаса выполнил московский мастер Быковский. Окраску и позолоту иконостаса выполнил московский мещанин Гавриил Львов. иконы для нового иконостаса были написаны учителем Казанского народного училища, коллежским регистратором Василием Степановым Туриным.

19 июня 1821 года состоялось торжественное освящение обновленного храма.

Рядом с собором стояла церковь Рождества Христова, построенная при митрополите Казанском Маркелле в 1694 году. К 1821 году храм сильно обветшал, в связи с чем техническая комиссия предложила разобрать церковь и построить новый теплый храм. Император Николай I, посетивший Благовещенский собор 20 августа 1836 года предложил на месте Рождественского храма выстроить новую теплую трапезную Благовещенского собора, расширив его на запад. В 1841 году император утвердил проект казанского губернского архитектора (1834—1844) Фомы Петонди (1794—1874), по которому собор был расширен на запад, север и юг, для чего были снесены одноэтажная трапезная и старое крыльцо.

Бывшие приделы стали частью главного храма, были выстроены два теплых придела, отделенных от главного храма стенами и имевших отдельные входы. Левый был освящен в честь Рождества Христова, в память о разобранном храме XVII века, а правый — во имя Бориса и Глеба. В новой двухсветной трапезной была устроена лестница на хоры.

С тех пор облик собора не изменился, если не считать построенного по проекту Петонди крыльца собора, снесенного после революции, и уничтоженной большевиками колокольни.

По указанию императора Николая I были также выделены средства для восстановления Архиерейского дома, и уже в 1841 году архиепископ Казанский и Свияжский Владимир Ужинский переехал из Воскресенского Иерусалимского монастыря в кремль.

Реставрация 1855 года

24 августа 1842 года в Казани снова бушевал страшный пожар, пострадали почти все городские храмы, Петропавловский собор, сгорел комплекс зданий духовной семинарии, семинария была переведена в здание Казанского духовного училища, а училище переведено в Свияжский Успенский монастырь. Благовещенский собор, расширение которого завершилось лишь два года назад, вновь нуждался в ремонте. Уже через 2 года храм был восстановлен. В 1855 году были поновлены иконы в 5-ярусном иконостасе, для чего был приглашен владимирский иконописец Тимофей Гагаев (спустя десять лет также поновивший иконостас Петропавловского собора). Очередное поновление было выдержано в византийском стиле.

После реконструкции середины XIX века иконостас выглядел так: в нижнем, местном ряду, по правую сторону от царских врат иконы Господа Вседержителя сидящего на престоле, Св. Троицы, сошествия Господа Иисуса Христа во ад и Воскресения Христова; по левую — Благовещения Пресвятой Богородицы, Рождества Христова, Святителя Гурия. Все иконы были в серебряных ризах. На южных и северных дверях были изображены архангелы Гавриил и Михаил. Во втором ярусе 12 праздников, а в центре над бронзовыми царскими вратами — Тайная вечеря. В третьем, деисусном ряду в центре — Вседержитель, по сторонам предстоящие Божия Матерь, Иоанн Предтеча и двенадцать апостолов; в четвёртом, пророческом ряду в центре — Знамение Божией Матери и шестнадцать пророков по сторонам; в пятом праотеческом ряду в центре- Господь Саваоф с предстоящими по сторонам праотцами. Иконостас венчал крест. Три иконы деисусного ряда иконостаса находятся сейчас в экспозиции Музея изобразительных искусств Республики Татарстан: это древний образ предстоящего апостола Павла 16 века, тонкого одухотворенного письма, и позднейшие иконы св. Георгия и св. митрополита Алексия Московского, датируемые XVIII веком, написанные также в каноническом стиле, но в достаточно примитивной провинциальной манере.

Раскрытые в ходе реставрации рубежа XX—XXI века фрески собора общей площадью несколько тысяч квадратных метров, были написаны артелью известного иконописца Вязниковского уезда Владимирской губернии Н. Л. Софонова, расписавшего многие храмы в XIX веке. Подробнейший план росписи с указанием и расположением всех сюжетов составил архиепископ Казанский и Свияжский (с 16 апреля 1867 года по 8 ноября 1879 года) Антоний (Амфитеатров), который лично контролировал работу артели.

Своды новой пристроенной с запада теплой трапезной части собора были украшены уникальным циклом росписей, связанным с историей Казани. Фрески изображают: обретение и прославление чудотворной Казанской иконы Божией Матери; рукоположение митрополитом Московским Макарием архиепископа Казанского Гурия; обретение митрополитом Ермогеном (будущим патриархом) святых мощей святителей Гурия и Варсонофия, также на стенах собора изображены святые, которым были посвящены казанские храмы, в том числе свв. Киприан и Иустиния, Кизические мученики, благоверные князья Феодор, Давид и Константин.

В 1892 году ключарём, а позже и настоятелем храма стал протоиерей Андрей Поликарпович Яблоков, выпускник Казанской духовной академии, оставивший подробное описание собора.

XX век

Реконструкция 1909 года

Следующая капитальная реконструкция собора была проведена в 1906-09 гг. По проекту казанского епархиального архитектора (1894—1912) Федора Николаевича Малиновского (1864-?) пол на солее и в алтаре был выложен узорчатой мраморной плиткой, сохранившейся до настоящего времени, поновлена стенная живопись. В храме было устроено паровое отопление и электрическое освещение. После реконструкции левый придел был освящен во имя святителя казанского Гурия.

Колокольня

В 1630—1640 гг. по благословению казанского митрополита Матфея, рядом с собором была воздвигнута белокаменная колокольня высотой более 50 метров, , построенная на месте деревянной звонницы, упоминаемой в писцовых книгах 16 века: «соборная колокольница на площади деревянная, а на ней колокол благовестный большой с очапом, да два колокола средние, да два зазвонные меньшие, все колокола Государевы казны». В первом ярусе колокольни находился самый большой колокол Казани, его вес составлял 1.500 пудов (около 24570 кг).

В XVIII веке колокольня имела часы с боем, а рядом с колокольней, в ограде, окружавшей собор, была надвратная церковь Похвалы Пресвятой Богородицы, разобранная при архиепископе Казанском и Симбирском (1785 −1799) Амвросии Подобедове.

Колокольня примыкала к крыльцу трапезной части собора, по высоте 5-ярусная колокольня лишь немного уступала башне Сююмбике. Три яруса огневидных кокошников восходили от последнего яруса к основанию купола (первоначально шлемовидного). По мнению М. Пинегина колокольня представляла собой «сочетание татарского вкуса с древне-русским: первые этажи возведены под сильным влиянием архитектуры соседней Сююнбекиной башни, а у верхних — стиль колокольни Ивана Великого. Вместо крыши она живописно покрыта разными теремками…». Колокольня увенчивалась «прорезным крестом с венцом и голубицею Ноева ковчега».

В 1928 году Колокольня Благовещенского собора была разрушена. Сейчас на её месте находится сквер, к югу от собора.

Под колокольней находился храм, первоначально освященный в честь св. мученицы Ирины, в конце XVIII в. из-за ветхости он был закрыт. Усердием архиепископа Казанского Филарета этот храм в 1832 г. был возобновлен на средства казанского купца, городского головы (1830 по 1832 г.) Никифора Осиповича Чижова и освящен во имя казанского чудотворца св. Германа.

Ризница собора

В 40-е годы XIX века в западной части трапезной было устроено потаенное помещение для богатейшей соборной ризницы. В ризнице хранились: иконы, драгоценные литургические сосуды, вклады знатных людей, государственных деятелей, церковных иерархов; редкостной работы иерейские и архиерейские облачения; золотые и серебряные панагии, украшенные изумрудами, жемчугом и алмазами и другие соборные святыни из которых можно особо выделить:

• девять древних митрополичьих клобуков, в том числе два сделанных лично святителем Варсонофием казанским,
• плащаница XVI века вышитая княгиней Темкиной-Ростовской,
• рукописное евангелие XV века,
• саккос вышитый в технике золотного и лицевого шитья в Строгановских мастерских, и подаренный лично братьями Строгановыми казанскому митрополиту Лаврентию в XVII веке (саккос хранится в музее РТ),
• обитое малиновым бархатом односторонне седло, на котором казанский иерархи совершали в Вербное Воскресение «обряд торжественного шествия на осляти»
• до 1918 года в кафедральном Благовещенском соборе хранилась принадлежавшая святителю Гурию икона — Святцы строгановского письма,
• угловая часть гроба святителя Гурия,
• золотой с финифтью напрестольный крест митрополита Адриана (конец XVII в.) с частицами мощей святых апостолов,
• в Национальном музее РТ хранится рукописное Евангелие 1478 года, устроенное по заказу епископа Тверского Вассиана (князя Стригина-Оболенского) и подаренное собору архиепископом Гурием,
• Евангелие в золотом с алмазами окладе Всероссийского патриарха Адриана, пожертвованное в собор 25 декабря 1692 года,
• Евангелие елизаветинской эпохи, поражавшее размерами и весом (2,5 пуда), которое использовалось лишь раз в год — в первый день Пасхи,
• древние холщовые антиминсы (платы с изображением положения во гроб Иисуса Христа) времен митрополита Московского Макария и царя Иоанна Грозного,
• серебряный ковш, подаренный царями Иоанном Алексеевичем, Петром Алексеевичем и царевной Софьей,
• серебряная чаша — подарок императрицы Анны Иоанновны,
• Панагия с 209 бриллиантами, лично пожалованный митрополиту Вениамину императрицей Екатериной II и крест со множеством бриллиантов, извлеченных из собственных украшений Екатерины.

В ризнице также хранились саккосы золотного шитья, в том числе строгановской школы, также украшенные драгоценными камнями, особо ценными были облачения митрополитов Казанских Лаврентия и Тихона. Вес полного архиерейского облачения XVII века достигал 40 кг, также в ризнице хранились митрополичьи клобуки и шапки.

29 августа 1919 года казанские чекисты планировали конфисковать соборную ризницу «как не имеющую исторического значения» с последующей утилизацией. И лишь благодаря мужеству казанского искусствоведа Петра Максимилиановича Дульского и профессора Казанского университета (1918-22) Иринарха Аркадьевича Стратонова, удалось частично сохранить собрание ризницы Благовещенского собора. Дульский и Стратонов, несмотря на волну классового террора со стороны большевиков, волну арестов и расстрелов, захлестнувших город, смело обратитились к председателю губисполкома Николаю Антипову и доказали историческую ценность ризницы главного собора Казани, а также нашли понимание и поддержку у наркома просвещения РСФСР А. В. Луначарского и известного искусствоведа И. Э. Грабаря. Уцелевшее содержимое ризницы передали на хранение в Губернский музей (ныне национальный музей Республики Татарстан).

Библиотека Благовещенского собора

Собор обладал ценнейшим собранием старопечатных и рукописных книг XVI—XVII вв. После разорения собора большевиками значительная часть книг из коллекции Благовещенского собора пополнила фонд Казанского университета. На всех книгах из церковной ризницы сохранилась рукописная помета «К. К. С.» (Казанский кафедральный собор). Многие книги были подарены храму от именитых особ, церковных иерархов.

Среди чудом уцелевших ценнейших книжных экземпляров соборной коллекции, хранящихся ныне в Национальном музее Республики Татарстан, — Ефремово (по имени митрополита Казанского Ефрема) Евангелие, напечатанное в Москве в 1606 году «мастерством Анисима Михайлова сына Радишевского — волынца и прочих любезно трудившихся». Это Евангелие было подарено собору митрополитом Казанским Ефремом, венчавшим на царство в 1613 году первого из династии Романовых — царя Михаила Феодоровича, о чём в Евангелии имеется соответствующая надпись. Евангелие отличается редчайшими по красоте книжными миниатюрами, изображениями четырёх евангелистов. Государев мастер Парфений не только расписал темперой исполненные типографским способом заставки, концовки, буквицы, но и, не придерживаясь строго рисунка миниатюр, превратил их в собственные красочные композиции, вызывающие восхищение неповторимым своеобразием.

Святыни собора

Главной святыней Благовещенского собора в течение столетий была рака с мощами строителя собора первосвятителя казанского Гурия. Святитель Гурий упокоился 5 декабря 1563 года и был похоронен за алтарем соборного храма Спасо-Преображенского монастыря. Спустя 31 год 4 октября 1595 года при закладке нового каменного храма монастыря мощи святителя были обретены нетленными и положены в новом монастырском соборе. 19 июня 1630 года св. мощи были перенесены казанским митрополитом Матвеем в Благовещенский собор и положены у северной стены в устроенной казанским дворянином Саввою Тимофеевым Аристовым серебряную раку, на которую князь Б. И. Черкасский в 1633 г. пожертвовал шитый золотом и серебром покров с изображением святителя Гурия в рост. Над ней был сооружен резной золоченый балдахин на средства казанского ямского охотника Тимофея Шаланина. В середине XIX века казанский купец Петр Свешников устроил новую раку, на что пожертвовал 5000 рублей.

Около раки хранилась фелонь святителя Гурия шитая из шелковой узорчатой ткани — «камки» и его деревянный жезл, устроенный так, что престарелый святитель мог опираться на него грудью, что облегчало молитвенные бдения св. Гурия.

Праздничные службы святителю Гурию совершались 3 раза в год: 5 декабря в воспоминание его блаженной кончины, 20 июня — перенесения св. мощей его из Спасо-Преображенского монастыря в кафедральный собор и с особенной торжественностью 4 октября — в день обретения св. мощей, когда в собр из Казанского Богородицкого монастыря приходил крестный ход с чудотворной явленной иконой Казанской Богородицы. Особым императорским указом от 12 апреля 1854 г. этот день в Казани был объявлен нерабочим.

Келья Святителя Гурия

В ходе реконструкции собора в 1841 году под Борисоглебским приделом была открыта келья святителя Гурия — небольшая каморка, сложенная из того же волжского камня, что и собор, в которой святитель уединенно молился, как написано в Житии «обнощное стояние присно в молитвах выну принося к Богу, во келии близ… Бориса и Глеба» .

На стене был обнаружен написанный, вероятно самим святителем, минеральными красками Нерукотворенный Образ Спасителя, краски которого становятся ярче год от года. Келья сразу стала объектом паломничества казанцев, вскоре для фрески был устроен киот, стены оштукатурили, с запада прорезали дверь. Несколько позднее на средства старосты собора В. Ф. Булыгина к келии была пристроена часовня, сохранившаяся до наших дней.

Некрополь Благовещенского собора

Захоронения в храмах были в традициях российской религиозности Такой привилегии удостаивались церковные иерархи, цари и великие князья, храмоздатели и ктиторы (лица, пожертвовавшие крупные суммы на монастыри и храмы). Так, великие владимирские князья, начиная с Андрея Боголюбского, похоронены в Успенском соборе Владимира. В Архангельском соборе Московского кремля располагается усыпальница правителей Руси и России, начиная с Ивана Калиты (с 1340-по 1730). Усыпальница московских княгинь находилась в храме Спаса на Бору, а позднеев соборном храме Вознесенского монастыря Московского кремля. Императоры, начиная с Петра I, погребались в Петропавловском соборе Петропавловской крепости Санкт-Петербурга. В Успенском соборе Московского кремля — хоронили иерархов РПЦ (1326—1700).

Кафедральный Благовещенский собор Казанского кремля более 400 лет служил местом упокоения многих казанских архиереев (источники упоминают около 17 захоронений казанских митрополитов и архиепископов): первым в соборе был погребен в 1575 г. четвёртый казанский владыка Вассиан. Последним — в 1910 архиепископ Казанский и Свияжский Никанор (Каменский). В 1840 году при реконструкции собора захоронения из старого Борисоглебского придела были перенесены под алтарь, имена казанских владык были обозначены надписями на каменных плитах.

В подклете Благовещенского собора, под алтарем главного храма находился храм во имя Всех святых, устроенный в 1896 году архиепископом Казанским Владимиром (Петровым) и архиепископом Павлом Лебедевым на средства госпожи Еропкиной из купеческого сословия. В храм вела дверь в главной апсиде собора. В этом храме нашли упокоение митрополит Лаврентий II (†1672), принявший перед смертью схиму с именем Левкия, митрополит Маркелл (†1698), позже под алтарем были похоронены архиепископы Афанасий (Соколов) (†1868), Владимир II (Иван Степанович Петров) († 2 сентября 1897), Димитрий (Самбикин) (†1908), Никанор (Каменский) (†1910).

Вдоль северной стены главного храма похоронены архиепископ Вассиан (†1575), митрополит Матфей (†1646), митрополит Симон серб (†1649), митрополит Корнилий I (†1656), митрополит Иоасаф (†1686). Их захоронения располагались в названном порядке от трапезной к алтарю.

Вдоль южной стены — митрополит Тихон III (Воинов) (†1724)39, архиепископы Павел I (Зернов) (†1815)40 и Иона (Павинский) (†1828).

В новом Борисоглебском приделе, построенном в 1841—1843 гг. по проекту Ф. И. Петонди, упокоились архиепископы Антоний (Амфитеатров) (†1879) и Павел II (Лебедев) (†1892). Близ Борисоглебского придела был погребен кафедральный протоиерей Виктор Петрович Вишневский (1804 —30 декабря 1885).

В 1907 г. в ходе капитального ремонта собора вскрыли пол и профессор Казанского университета А. И. Александров установил точные места погребений, после чего были установлены таблички с именами архиереев.

Захоронения в подвальном храме собора и Борисоглебском приделе разорены в советское время. Захоронения в главном храме возможно сохранились.

Собор в советское время

В сентябре 1918 г. Казань осадили красноармейцы. Ленин приказал выбить белочехов любой ценой — «Город не жалеть», — писал Ленин, и город не жалели: большевики прямой наводкой стреляли по кремлю из пушек, установленных на холме порохового завода — все пять куполов собора были разрушены прямыми попаданиями снарядов. Внешний облик был воссоздан только в ходе реставрации собора в 1973 −84 гг., незадолго до перестройки.

В 1918 году, овладев городом, большевики закрепились в кремле, объявив его военным городком, вход для горожан был закрыт, все организации выселены, все 7 кремлевских церквей — закрыты. Епархиальное управление по распоряжению временно управляющего епархией епископа Анатолия было перенесено из архиерейского дома в кремле в Иоанно-Предтеченский монастырь. Роль кафедрального собора стал выполнять самый большой храм Казани — Казанский собор Богородицкого монастыря.

Верующим позволили вынести из собора только раку с мощами святителя Гурия и несколько икон. Св. мощи строителя Благовещенского собора перенесли в храм Николы Тульского Казанско-Богородицкого женского монастыря. После закрытия монастыря мощи были перенесены в Петропавловский собор, ныне почивают в церкви Ярославских чудотворцев на Арском кладбище, частица св. мощей вложена в воссозданную раку святителя в Благовещенском соборе.

Богатейшее собрание икон, литургических сосудов, мелкой пластики, шитья, рукописных и старопечатных книг и других церковных святынь было разграблено большевиками, многие ценности пропали бесследно. Сохранилось только 3 иконы из иконостаса (в музее ИЗО Казани), малая часть книг в библиотеке КГУ и музее РТ, и часть предметов из ризницы.

2 января 1922 года был издан декрет о ликвидации церковного имущества, в марте 1922 года Совнарком ТАССР создал комиссию по изъятию монастырских и церковных ценностей в составе А. А. Денисова (председатель), А. П. Галактионова и Г. С. Гордеева.

Часть икон, изъятых из казанских храмов, составила основу отдела древнерусского искусства в Казанском губернском музее (ныне Национальный музей республики Татарстан) из ризницы Благовещенского собора в музей забрали 85 предметов, уцелевших после разорения собора в первые годы советской власти.

В 1920 году власти позволили в соборе служить обновленцам, но в 1925 году снова закрыли храм и передали музейному отделу. В 1921 году некоторое время ещё действовала домовая церковь во имя свтт. Гурия, Варсонофия и Германа Казанских бывшего архиерейского дома. В 1922 году уничтожили колокольню. Несколько позднее разломали построенное по проекту архитектора Фомы Петонди крыльцо, ведущее в храм, так что дверь в собор ещё долгое время находилась на 3 метра выше земли. В конце ноября 1923 года архимандрит Питирим (Крылов), настоятель Благовещенского собора, был арестован и сослан на 3 года в Соловецкий лагерь. В мае 1929 года Казгорсовет просил Президиум ТЦИКа разрешить разбор закрытых церквей, в том числе Благовещенского собора. Через месяц, учитывая острую нужду в строительных материалах Президиум ТЦИК разрешил Горсовету разобрать часть зданий кафедрального собора, к чему дал распоряжение приступить уже 27 июня 1929 года. Несмотря на то, что Государственная Академия Истории Материальной Культуры изучив состояние храма с 23 июня по 14 июля 1929 года нашла состояние кафедрального собора удовлетворительным, секретным постановлением от 26 ноября 1929 года за № 1107/с по вопросу разбора собора, Президиум ТЦИК и НКВД не увидели «необходимости в особом постановлении Президиума, так как церковь давно уже закрыта особым постановлением ТЦИК, и вопрос о разборе является лишь вытекающим из бывшего постановления о ликвидации». В начале марта 1932 года ускоренными темпами начали ломать церковное крыльцо и разбирать на кирпич то, что осталось от колокольни. Но сам собор чудом уцелел.

Вскоре в церкви разместили Госархив ТАССР, устроив внутри четыре яруса деревянных перекрытий. В подвальном храме, служившем некрополем казанских архиереев, устроили овощехранилище, в келье святителя Гурия устроили сторожку.

В 1977—1984 гг. была проведена реставрация внешнего облика собора в формах 1841 года, восстановлены купола и барабаны (украинская «баня» и 4 маковки луковичной формы). В 1987 году центральный купол позолотили.

Внешние изображения
	[art16.ru/gallery2/v/work/old-kazan/015.jpg.html Собор в 1970-е гг.]
	[art16.ru/gallery2/v/work/old-kazan/014.jpg.html Собор в процессе реставрации 1980-х гг.]

После реконструкций и реставраций, от первоначального храма XVI века сохранились центральный объём здания с тремя апсидами и шестью круглыми в сечении массивными столбами, поддерживающими свод: 2 столба в алтаре, 4 в храме. Столбы соединяются арками, образуя 12 сводов. К XVI веку также относятся основания двух боковых каменных приделов и фрагменты фресок.

Возрождение собора

Последняя реставрация в Благовещенском соборе была проведена в 1995—2005 гг. Указом М. Шаймиева в 1995 году церковь передали в ведение Государственного историко-архитектурного музея-заповедника «Казанский кремль». В 1997 году Государственный архив ТАССР перевели в другое здание.

Для реставрации интерьера собора был создан Фонд финансовой поддержки реставрации Благовещенского собора, который возглавил генеральный директор Ю. В. Павлов. Иконописные и живописные работы с 2000 г. осуществляло межобластное научно-реставрационное художественное управление при Министерстве культуры Российской Федерации. В работах по воссозданию икон главного иконостаса собора принимала участие бригада московских иконописцев под руководством художника-реставратора высшей категории С. Р. Брагина. Реставрацию завершили в 2005 году, к 450-летию Казанской епархии.

19 июля 2005 он был вновь освящён архиепископом Казанским Анастасием. Первую литургию в возрожденном соборе отслужил Патриарх Алексий II 21 июля 2005 г. Собор действует, первым настоятелем возрожденного храма был поставлен иеромонах Мефодий, впоследствии настоятель казанского Кизического монастыря.

Знаменитые гости собора

В службах участвовали многие видные иерархи и протоиереи, собор посещали многие известные люди: св. прав. Иоанн Кронштадтский (служил литургию 5 июля 1894 и 16 июля 1897 г.); 7 сентября 1833 г., собирая материалы для «Истории пугачевского бунта» А. С. Пушкин; А. Н. Радищев, В. Г. Короленко, В. И. Немирович-Данченко, Ф. И. Шаляпин (неоднократно пел в архиерейском хоре собора), С. В. Рахманинов. На службах в соборе молились почти все российские императоры, посещавшие Казань: Петр I, Павел I, Екатерина II, Николай I (20 августа 1836), Александр II (20 июня 1837 и 27 августа 1871), Александр III (22 августа 1866, 27 августа 1871). Собор посещали многие члены императорского дома: сыновья Павла I, великие князья Александр Павлович и Константин Павлович (24 мая 1798), великий князь Михаил Павлович (26 августа 1817), сын Александра II, великий князь Николай Александрович (сын Александра II) (16 августа 1861, 9 июля 1863), великий князь Алексей Александрович (19 мая 1868), мчц. великая княгиня Елизавета Феодоровна (в 1911 и 1913 гг.).

Литература

• Александров А. Некрополь Казанского кафедрального собора. — Казань, 1907.
• Яблоков А. П. Кафедральный Благовещенский собор в г. Казани. — Казань, 1909.
• Ключевская Е., Саттарова Л. Наследие великих мастеров // Дизайн и Новая Архитектура : журнал. — Казань: Фонд развития архитектуры, 2005. — № 20.
• Пинегин М. Н. Казань в её прошлом и настоящем. — СПб., 1890.
• Фехнер М. В. Великие Булгары. Казань. Свияжск. — М., 1978.
• Загоскин Н. П. Спутник по Казани. Иллюстрированный указатель достопримечательностей и справочная книжка города. — Казань, 1895.
• Калинин Н. Ф. Казанский кремль. — Казань, 1952.
• Лебедев Е. М. Спасский монастырь в Казани. — Казань, 1895.
• Никанор (Каменский). Казанский сборник статей архиепископа Никанора. — Казань, 1910
• П. Заринский (1831—1881) Очерки Древней Казани. — Казань, 1877.

См. также

• Казанские святые
• Православные храмы Казани

Ссылки

• [www.blagsobor.ru/ Кафедральный Благовещенский собор Казанского кремля]
• [kds.eparhia.ru/bibliot/period/sobes/ps9/eldashev/ А. М. Елдашев. Благовещенский собор]
• [zz-project.ru/1566-1568-kazanskij-uezd-perepis-borisova-i-kikina/248-1565-68-gg-khramy-kazani Описание Благовещенского собора в писцовой книге Казани 1565-68гг]

Отрывок, характеризующий Благовещенский собор Казанского кремля

– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.