Благовещенский собор (Шлиссельбург)

Православный собор
Благовещенский собор
Вид на собор и соседние храмы с юго-востока
Страна	Россия
Город	Шлиссельбург, Красная площадь
Конфессия	Православие
Епархия	Тихвинская
Благочиние	Шлиссельбургское
Тип здания	Собор
Архитектурный стиль	барокко
Первое упоминание	1702 год
Строительство	1763—1764 годы
Дата упразднения	1935—1990 годы
Статус	Объект культурного наследия РФ № 4710110001

Благове́щенский собо́р — главный храм города Шлиссельбурга. Относится к Тихвинской епархии Русской православной церкви, состоит в Шлиссельбургского благочиннического округа. Является центральным храмом комплекса, состоящего из трёх церквей. Настоятель — протоиерей Евгений Геннадьевич Горячев.

История

Предыдущие храмовые постройки

Одновременно с основанием крепости Орешек на левом берегу реки Невы появился погост, в котором, по определению, находился храм. Церковь была уничтожена последующими военными событиями. После освобождения крепости от шведов Пётр I приказал заложить в ней деревянный православный храм. На торжестве, состоявшемся в октябре 1702 года, присутствовал сам царь. Однако вскоре Благовещенский храм обветшал, деревянные конструкции прогнили, и в 1725 году церковь, в которой одно время хранились мощи святого Александра Невского, была разобрана.

Почти сразу жители города и работники канала организовали при городской Никольской часовне сбор средств на строительство нового храма, но уже на Московской стороне, в посаде. Заказ исходил от «шлиссельбургских обывателей и канальных людей». Храм был возведён в 1726—1727 годах. 7 (18) октября 1728 года в городе была освящена деревянная Благовещенская церковь, куда был переведён священник бывшей крепостной церкви. В 1756 году храм сгорел.

Современный собор

В 1763 году на средства полковника А. Белова и дворян Сибилевых «на набережной Невы и Ладожского канала, близ шлюзов» началось строительство каменного храма в традициях раннего барокко, освящение которого состоялось 8 (19) августа 1764 года. Первоначально внутренним перекрытием в помещении, имевшем гладкие стены, служил навесной потолок, деревянный и плоский. В 1788—1795 годах церковь претерпела реконструкцию: с запада была пристроена колокольня, деревянные перекрытия заменены кирпичным крестовым сводом, для укрепления которого были установлены столбы. Замена деревянной главы собора на каменную произошла как раз в конце XVIII века. Были добавлены пилястры; с площадки второго этажа колокольни теперь вёл ход в сооружённые тогда же хоры. Возможно, в то же время собор был дополнен второй главой, уже над алтарём. До 1828 года к храму был приписан крепостной Иоанно-Предтеченский собор. В 1864 году, к столетию церкви, ей был придан соборный статус. В 1877—1882 годах в соборе под руководством архитектора Г. И. Карпова был проведён ремонт. В рамках работ были заложены двери южного и северного фасадов и сделаны новые, западнее, на месте оконных проемов; с сохранением прежних архитектурных форм были заменены кровля собора и шпиль колокольни (последний по проекту архитектора Н. Д. Федюшкина); в 1881 году к апсиде были пристроены ризница и пономарская. В 1900 году в храме по проекту инженера путей сообщения Рехенбахера было устроено печное отопление. Ввиду этого старые дубовые рамы на окнах были дополнены вторыми рамами из сосны. В 1903 году была обновлена роспись купола и парусов (художником Флоридовым).

9 июня 1935 года собор был закрыт. После закрытия прошёл частичный демонтаж храма. В его здании предполагалось устроить Дом культуры, однако здесь был устроен продуктовый склад. Колокольня спортивным клубом (по другим данным, школой ДОСААФ) была приспособлена под парашютную вышку. Во время оккупации города в 1941—1944 годах пострадавший от обстрелов собор был действующим.

С 1944 года собор был занят складом судоремонтного завода; в алтарной части располагалась контора Леноблторга. Верующие направляли в 1949 году ходатайство о возобновлении богослужений в соборе, но получили отказ. В 1963 году были проведены частичные работы по восстановлению здания. В 1967 году храм был передан Ленинградскому заводу граммпластинок «Мелодия» для размещения производственного цеха. При передаче здания было поставлено условие восстановить его. Однако здание было лишь реконструировано под нужды владельца. В 1970—1981 годах в храме прошли восстановительные работы по проекту архитектора А. Н. Милорадовича. В рамках реставрации состоялось полное восстановление основного объёма постройки, крыши, барабана, алтарной части и колокольни до купола. Купол и шпиль колокольни восстановлены не были, внутри было сооружено перекрытие. При обустройстве второго этажа в стены были врезаны балки, что привело, в свою очередь, к снятию всей штукатурки и имевшихся профилей.

В августе 1990 года собор был возвращён Русской православной церкви. Первое богослужение состоялось в 1991 году, началась реставрация, которая к 2015 году ещё не закончена. Так, в 2014 году шли работы по монтажу главного купола со шпилем высотой 52 метра, но были мнения, что стены собора не выдержат; ранее частично была заменена кровля. Оценка предварительной стоимости работ, включающих реставрацию фасада, шпиля колокольни, оконных и дверных заполнений и т. д., составила 37 млн рублей.

Архитектура, убранство и устройство собора

Каменный храм представляет собой однокупольную базилику: прямоугольное в плане двухсветное здание с одной апсидой, увенчанное куполом (покрытием в своё время служило белое железо). Архитектура собора приближается к стилю Благовещенской церкви Александро-Невской лавры и Петропавловскому собору. Известно, что стены были двухцветными: предположительно основным был розовый цвет, а архитектурные детали (пилястры, наличники, тяги, антаблемент) были окрашены в белый. О розовой окраске здания храма можно судить по сохранившейся акварели художника Уланова, которая была написана в 1776 году. Фасады расчленены плоскостными пилястрами большого ордера на пять частей, с окнами в два света: нижний ряд составляют высокие окна прямоугольной форма с арочными перемычками, а верхний — в форме эллипса. Барабан с куполом с люкарнами врезан в четырёхскатную крышу и смещён к апсиде, а его ось с севера и юга замыкают треугольные фронтоны над входными дверьми, обрамлёнными рустованными пилястрами. Окна и двери церкви оформлены однотипными наличниками барочного характера. Углы трёхгранной в плане апсиды закреплены пилястрами. Окна алтарной части прямоугольные с полуциркульным завершением. Над апсидой на небольшом барабане — главка луковичной формы.

К притвору пристроена трёхъярусная колокольня. Высота со шпилем составляла 52 метра (шпиля — около 14 метров). Первый ярус колокольни одновременно является папертью и решён в виде четырёх пилонов, несущих полуциркульные арки. По углам яруса находятся сдвоенные пилястры, капители которых составляют раскрепованную часть антаблемента с узким гладким фризом. Карниз антаблемента колокольни, в отличие от антаблемента остального храма, имеет пояс сухариков. Второй ярус колокольни, меньший по высоте, чем первый, является промежуточным звеном к третьему. По его углам расположены филёнки, а основанием служит выступающий профилированный крепованный карниз. На каждой стороне яруса находится по одному круглому окну. Третий ярус выполняет функции звона. Его стены прорезаны высокими арочными проемами, в которых крепились колокола. Колокольню венчал колоколообразный купол с выкружками и люкарнами. Над куполом располагались шестигранный фонарь с арочными проёмами и шестигранный шпиль.

Храм имел один престол. Резной иконостас был двухъярусным. Выкрашен голубой краской с позолоченными деталями.

В 1847 году в храме колоколов было немного, и все они имели небольшой вес. На то время, по мнению А. С. Томилина, одним из главных недостатков архитектуры храма было большое количество столпов для поддержки свода, располагавшихся во всей церкви в два ряда, ибо они «заслоняют собою священнослужение», стесняя и подавляя «внутренность храма». Над царскими вратами располагались местные иконы «Спасителя и Благовещения и Тайной Вечери» в серебряных ризах, принадлежавшие к «новой иконописи». В то же время большинство образов в храме были «старинной живописи». Томилин выделяет из них две иконы: Успения Божией Матери, размещённую в иконостасе, и Димитрия Мироточивого, хранившуюся в особом киоте. Последний образ имел драгоценную ризу, покрытую золотом. В свою очередь, серебряные ризы имели и запрестольный крест, и двухсторонняя икона Знамения Божией Матери и Святителя Николая; последняя была специально создана для крестных ходов. Надпись под крестом и иконой, украшенными ризами в 1825 году, свидетельствовала, что использованное серебро было прежде, ещё в 1815 году, похищено из церкви и лишь в 1822 году обнаружено «на берегу Невы у шлюзов». Вес серебра, использованного для ризы креста, составил 11 фунтов 36 золотников, а для ризы иконы — 13 фунтов 42 золотника.

В соборе находились захоронения:

• Родовое семьи Сибилёвых (1700—1770). Над склепом был размещён образ страданий мученицы Евдокии.
• полковника А. Белова (скончался в 1766 году). Бронзовая доска с надписью о его погребении сохранилась.

Территория храмового комплекса

Территорию собора, кроме храма, занимают еще две церкви. Весь участок обнесён оградой. Первая каменная ограда была создана еще в 1797 году. Но при строительстве шлюзов участок со стороны Староладожского канала и реки Невы был разрушен. Проект новой ограды был предложен в 1837 году управляющим Ладожским отделением корпуса инженеров путей сообщения подполковником В. С. Семичевым. Однако он был отвергнут комиссией проектов и смет 5 (17) ноября 1837 года. Но его основе архитектором Д. И. Висконти был разработан новый проект, который утвердили генерал-майор Зеге-фон-Лауренберг и архитектор Л. И. Шарлемань. Сумма, в которую оценивалась работа, составляла 16 033 рубля 76 ½ коп. Начало работ по сооружению новой каменной ограды «…длиною с воротами на 76 сажень высотой 3 ¼ аршина, на плитном цоколе высотою 14 вершков…» относится к 5 мая 1839 года, завершение — к лету 1840 года. Возможно, остальная часть ограды, финансирование работ по строительству которой вела церковь, возводилась одновременно. Ограда имела железную и частично чугунную решётку и окружала пространство 42 сажени в длину и 29 саженей в ширину.

Никольская церковь

Первый храм на месте современной Никольской церкви был сложен из дерева в 1737—1739 годах. В 1772 году он был перенесён в село Гавсарь. В 1768 году началось возведение нового храма. 5 (16) декабря 1770 года рядом был освящён другой, каменный, одноглавый храм во имя святителя Николая Чудотворца. Здание тёплой церкви небольшое, с пятью окнами по фасаду. В храме хранился почитаемый образ святителя Николая Чудотворца в серебряной ризе. В 1933 году церковь была закрыта. В 1990 году вновь освящена, а в 1995 году возвращена верующим.

Казанская часовня

Каменная часовня Казанской Божией Матери была построена по проекту Г. Ершова с главным выходом на Красный проспект. В часовне на возвышении был устроен иконостас с пятью образами, обнесённый балюстрадой. Украшением этому зданию «коринфского ордена» служили купол и две колонны. В воскресенье, которое предшествовало празднику Казанской Божией Матери, из собора Шлиссельбургской крепости выносилась с крестным ходом икона Казанской Божией Матери, почитавшаяся чудотворной, и относилась священниками в эту часовню Благовещенской церкви. Здесь образ оставался до дня праздника — до 8 июля, когда после совершения в Благовещенской церкви литургии он выносился из часовни и совершалось «молебствие соборне». Далее после крестного хода по городу образ возвращался в часовню для посещения богомольцами. В крепостной собор икона переносилась с крестным ходом в воскресенье, следующее за Днём Спаса Преображения, а на её месте в часовне помещали другой образ Богородицы, на этот раз из Благовещенского собора, являвшийся «снимком» с предыдущего и украшенный серебро-золочённой ризой с драгоценными камнями. Храм был закрыт. Восстановлен и вновь освящён в 1989 году.

Погребения

В ограде собора также находились погребения:

• М. П. и И. М. Белозеровых. Надпись: «Под сим погребены тела во блаженной памяти преставившихся Шлисенбургскаго купца и депутата Матвея Петрова Белозерова и сына его Иоанна, кои краткой сей жизни наслаждались: Матфей 58 лет, преставися марта 9-го дня 1783 года, Иоанн 14 лет, скончался маия 13-го дня 1784 г. О, Боже Праведный, Боже Премилосердый, услыши вопль и стенание вдовы, буди прещедрый отец оставшихся сирот и преставившимся даруй со святыми Твоими вечный живот».
• князя Д. М. Голицына (у Никольской церкви). Надпись: «На сем месте погребено тело князя Дмитрия Михайловича Голицына, скончавшагося 1737 года, месяца апреля 10-го дня, на 74 году»
• Д. М. Дудиной (существовала мраморная доска на правой стене Никольского храма). Надпись: «От сего места прямо 4 аршина погребено тело рабы Божией Дарии, Михайловой дочери, супруги Санктпетербургскаго цеховаго костянаго мастера Осифа Христофорова сына Дудина; в супружестве жила 43 года и 8 месяцов; оставила живых детей и внучат и правнучат 45 душ, а умерших тож детей и внучат и правгучат 50 душ; жития ея было от роду 64 года; тезоименитства была марта 19 день; преставися ноября 16 день 1777 году в Шлюшенбурхе»

Приход

В 1847 году в приход собора входили деревни Липка, Морье, Ириновка и Ваганова, а также дачи «г. г. Резвого и Белозерова» в Шлиссельбургском уезде. Тогда же в число причта этого храма и Никольской церкви входили два священника, диакон и три дьячка, на старшем причетнике из которых лежало заведование метрическими книгами. Для проживания духовенства был отведён церковной дом на Большом проспекте в Шлиссельбурге. В 1899 году к приходу собора относились наряду со Шлиссельбургом деревни Шереметьевка, Чёрная Речка, Марвино, Липки. Всего насчитывалось 339 дворов, в число прихожан входили 1862 мужчины и 1774 женщины. Кроме храмов, находящихся в ограде собора, к нему была приписана каменная Преображенская церковь на Шлиссельбургском городском кладбище.

Духовенство

Настоятели церкви
Даты	Настоятель
… — 1721—1727	священник Василий Андреев (… — 1740)
… — 1728 — …	священник Феодор Дометиев (… — до 1730)
… —1735	иерей Иаков Игнатьев (… —1736)
1735—1739	иерей Иоанн Онуфриев (… —1759)
1735—1743	иерей Назарий Меркурьев (… —1746)
1743—1745	протоиерей Иоанн Онуфриев (… —1759)
1745—1749	протоиерей Тимофей Васильев (1714—1763)
… — …	сведений не удалось обнаружить
… — 1782—1800	протоиерей Андрей Яковлев (… —1807)
1800—1817	священник Порфирий Антонов (… —1817)
1817—1820	протоиерей Александр Пантовский (… —1833)
1820—1833	священник Фока Быстряков
1833—20 октября (1 ноября) 1876	протоиерей Иоанн Степанович Студийский (1797—1876)
1876—1890	протоиерей Григорий Иванович Кесарев (1815 — …)
1890 — 29 декабря 1909 (11 января 1910)	протоиерей (с 1897) Виктор Иванович Благовещенский (…—1909/1910)
20 января (2 февраля) 1910 — …	протоиерей (с 1913) Александр Дмитриевич Зосимовский
… — …	сведений не удалось обнаружить
1919—1923	иерей Михаил Александрович Смирнов (1888—1962)
… — …	сведений не удалось обнаружить
1935—1941	период ликвидации прихода
октябрь 1941	«иерей» И. Амосов (самозванец)
… — 1944	сведений не удалось обнаружить
1944—1991	период ликвидации прихода
1990— …	сведений не удалось обнаружить
… — настоящее время	протоиерей Евгений Геннадьевич Горячев (род. 1967)

Ссылки

• [moshlisselburg.ru/newz/3005-blagoveshhenskiy-sobor-otmetit-250-letie О соборе на официальном сайте администрации Шлиссельбурга]
• [shlisselburg.com/places/sobor Достопримечательности Шлиссельбурга]
• [moshlisselburg.ru/newz/3058-vosstanovlenie-blagoveshhenskogo-sobora-prodolzhaetsya Восстановление храма]
• [online47.ru/video_clip/33988/ «Лот-регион» Реставрация собора]
• [online47.ru/video_clip/34092/ «Лот-регион» Спасти и сохранить]
• [www.spbvedomosti.ru/article.htm?id=10308638@SV_Articles Санкт-Петербургские ведомости — Благая весть из Шлиссельбурга]
• [www.vesti.ru/doc.html?id=1702789&cid=17 Вести — В Шлиссельбурге приступили к восстановлению Благовещенского собора]
• [blog.fontanka.ru/posts/125838/ Благовещенский собор. Блог Фонтанка.ру]

Литература

• Томилин А. Шлиссельбург. Историческое обозрение шведских войн, в которых участвовала Шлиссельбургская крепость с подробным описанием осады её при Петре Великом. СПб., 1847.
• Щербович С. М. Шлиссельбург
• Овсяников Ю. В. Шлиссельбург. На подступах к городу

Отрывок, характеризующий Благовещенский собор (Шлиссельбург)

– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.