Благоев, Димитр

Димитр Благоев
Род деятельности:	Марксист.
Дата рождения:	14 июня 1856(1856-06-14)
Место рождения:	Загоричане
Гражданство:	Болгария Болгария
Дата смерти:	7 мая 1924(1924-05-07) (67 лет)
Место смерти:	София

Дими́тр Благо́ев Николов-Дядото (болг. Димитър Благоев Николов-Дядото; 14 июня 1856, Загоричане — 7 мая 1924, София) — болгарский политический деятель, теоретик и педагог, положивший начало распространению марксизма в Болгарии, основатель Болгарской рабочей социал-демократической партии (тесных социалистов) и Коммунистической партии Болгарии.

Биография

Родился в болгарском селении в Эгейской Македонии Загоричане (ныне — в греческом регионе Западная Македония) в семье крестьянина-бедняка. В 1871—1874 годах учился в Стамбуле, затем в Болгарии. В юношеские годы, неизвестно каким образом и где, участвовал в Апрельском восстании 1876 и дальнейшей Освободительной войне против Османской империи. В 1878 году некоторое время работал на табачном складе в Свиштове, затем выехал продолжать образование в Российской империи. В 1880 году окончил Одесское реальное училище.

С 1881 году учился в Петербургском университете, где через студенческие организации пришёл в революционное движение. Изначально сблизился с «Народной волей» и активно включился в её работу, однако вскоре отошёл от народовольцев и взялся за изучение марксистской теории, в частности, «Капитала» Маркса. В декабре 1883 года организовал один из первых в России марксистских кружков, известный как «Группа Благоева» (самоназвание — «Партия русских социал-демократов»). «Группа Благоева» объединяла около 30 человек (преимущественно студентов) и поддерживала связь с женевской группой «Освобождение труда». Она основала 15 рабочих кружков и издала два выпуска первого социал-демократического издания в России — нелегальной газеты «Рабочий». После разгрома «Группы Благоева» полицией в марте 1885 арестован за создание подпольной типографии, посажен в тюрьму, позже выслан на родину — в Болгарию.

С июня 1885 года издавал в Софии социалистический журнал «Съвременний показатель». В 1886 году выступил с брошюрой «Наши апостолы», в которой остаивал демократическую и революционную трактовку наследия Христо Ботева и Любена Каравелова. В книге «Что такое социализм и имеет ли он почву у нас?» (1891) популярно излагает основные положения Маркса и Энгельса, даёт обзор социально-экономического состояния Болгарии и подвергает критике взгляды группы русских народников-эмигрантов, отрицавших наличие в Болгарии условий для развития капитализма и социалистического рабочего движения.

В 1891 году, в ходе дискуссии «партийцев» (сторонников создания партии) и «юнионистов» (считавших переход к партийной форме преждевременным) Благоев поддержал первых и стал главным организатором Болгарской социал-демократической партии, тогда как его оппоненты оформились в 1892 году в Болгарский социал-демократический союз (БСДС). После объединения БСДП с БСДС в Болгарскую рабочую социал-демократическую партию (1894) проявились противоречия между радикальным и реформистским (к которому в те годы примыкал, в частности, и Крыстю Раковский) крылом партии.

Когда в 1903 году, вслед за размежеванием в РСДРП на большевиков и меньшевиков по отношению к организационной структуре партии, в Болгарской рабочей социал-демократической партии произошёл аналогичный раскол на «тесняков» и «широких», Благоев возглавил Болгарскую рабочую социал-демократическую партию (тесных социалистов). «Тесняки» придерживались революционных позиций, сходных с идеями Ленина и участвовали в борьбе левого крыла против ревизионистского руководства Второго Интернационала. Вместе с тем, несмотря на сильное влияние российской социал-демократии на процессы в Болгарии, оно не было столь однозначным: так, когда в 1902 году Благоев ссылался на ленинскую работу «Что делать?», он всё ещё считал, что «Ленин» — псевдоним Плеханова.

Между 1897 и 1923 годами, с перерывами, Благоев руководил изданием журнала «Ново време» — теоретического органа вначале БРСДП, а затем тесных социалистов — и разместил в нём более 500 собственных статей. Кроме того, он занимался публицистской и издательской деятельностью в ряде партийных газет, включая «Работник», «Работнически вестник» и «Социалист». Благоев перевёл на болгарский язык большое количество сочинений Маркса и Энгельса, включая 1-й том «Капитала», и был автором ряда исследований по вопросам марксистской философии, истории, политэкономии, эстетики и болгарской литературы. Одно из крупнейших — монография «Из истории социализма в Болгарии» (1906) — положило начало болгарской марксистской историографии. Около 8 лет Благоев посвятил педагогической работе, преподавая в мужской гимназии Пловдива, был редактором «Вестника на учителското дружество», составил программу болгарской марксистской партии по вопросам образования. При участии Благоева в 1904 году был создан и Общий рабочий синдикальный союз.

Будучи интернационалистом, Благоев развивал идеи социалистической Балканской федерации. Он возглавлял делегации «тесняков» на балканских социалистических конференциях в Белграде (1910) и Бухаресте (1915), на которых выступал против попыток империалистов стравить балканские народы между собой. В 1910 году Благоев возглавлял делегацию тесных социалистов на 8-м конгрессе Второго Интернационала в Копенгагене. В годы Первой мировой войны Благоев выступал против империалистической войны и социал-шовинизма. Являясь (с 1902) депутатом Народного собрания Болгарии, Благоев, равно как и вся фракция тесных социалистов, голосовал в октябре 1914 года против военных кредитов для правительства и выступал против участия страны в войне.

Во время Первой русской революции Благоев занимался организацией в Болгарии кампаний солидарности. В 1917 году он приветствовал Октябрьскую революцию и занимался пропагандой опыта большевиков. Вместе с тем, он никогда не принимал ленинизм в полной мере, в частности, отрицал целесообразность союза рабочего класса с крестьянством. В связи с этим своим убеждением Благоев не откликнулся на призыв Стамболийского поддержать солдатский бунт сентября 1918 года и т. н. Радомирскую республику, объявленную Стамболийским.

В 1919 году Благоев руководил реорганизацией Болгарской рабочей социал-демократической партии (тесных социалистов) в Болгарскую коммунистическую партию (тесных социалистов) и был избран председателем её центрального комитета.

Во время правого переворота 9 июня 1923, свергнувшего прогрессивное правительство Александра Стамболийского, Благоев, в силу возраста и состояния здоровья практически отошедший от дел, поддержал решение ЦК БКП (т.с.) сохранять нейтралитет и не сопротивляться заговорщикам. В Сентябрьском восстании смертельно больной Благоев участия уже не принимал, со скепсисом отнесясь к его подготовке. Похороны Благоева сопровождались тридцатитысячной демонстрацией.

Адреса в Санкт-Петербурге

• осень 1884 — начало 1885 года — доходный дом — Кронверкский проспект, 51;
• начало 1885 года — доходный дом — Введенская улица, 14.

Память

В честь Благоева названы:

в России

• посёлок Благоево в Коми
• улица Благоева и стела в городе Зарайске
• улица Благоева в городе Краснодаре
• улица Благоева в городе Санкт-Петербурге
• улица Благоева в городе Твери
• улица Благоева в городе Уфе (решением Совета ГО г. Уфа РБ № 6/17 от 31.07.2008 переименована в Зайнуллы Расулева)

на Украине

• Село Благоево в Одесской области
• улица Благоева в городе Ужгороде на Украине
• улица Благоева в городе Черновцы на Украине
• улица Благоева в городе Донецке на Украине
• Улица Благоева в городе Харькове на Украине
• Улица Благоева в городе Херсоне на Украине
• Улица Благоева в селе Парканы в Приднестровской Молдавской Республике

в Болгарии

• Благоевград, бывшая Горна-Джумая, город

Отрывок, характеризующий Благоев, Димитр

– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…