Блай, Нелли

Нелли Блай
Nellie Bly
Нелли Блай в 1890 году
Дата рождения:	5 мая 1864(1864-05-05)
Место рождения:	Кокранс-Миллз, Пенсильвания
Дата смерти:	27 января 1922(1922-01-27) (57 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк

Нелли Блай (англ. Nellie Bly, настоящее имя Элизабет Джейн Кокран, англ. Elizabeth Jane Cochran; 5 мая 1864 (или 1867), Кокранс-Миллз, штат Пенсильвания — 27 января 1922, Нью-Йорк) — американская журналистка, писательница, предпринимательница.

Ранние годы

Блай родилась в Кокранс Миллз (Cochran's Mills), графстве Армстронг, штат Пенсильвания, находящегося в 65 км от Питтсбурга. Отец, бывший судья, умер, когда дочери было 6 лет. Через три года мать вышла замуж, но развелась, когда Блай было 14 лет. В юности Кокран добавила к своей фамилии букву «e» (Cochrane, Кокрейн).

В 1880 году семья переехала в Питсбург, а в 1885 году Блай начала свою карьеру в качестве репортёра газеты «Pittsburgh Dispatch». В газете была опубликована статья, дискриминировавшая женщин, в ответ на публикацию Кокрейн послала гневное письмо редактору, который был так впечатлён им, что предложил ей работу. В те времена женщины-журналистки часто публиковались под литературными псевдонимами, Кокрейн выбрала себе псевдоним Нелли Блай по названию популярной в то время песни Стивена Фостера.

Сначала Блай публиковала в газете заметки о тяжёлом положении женщин, работавших на заводе в Питсбурге, жизни в трущобах и другие подобные темы, однако редакция вынуждала её заняться тем, чем ограничивался тогда вклад женщин в журналистику, — описанием светской жизни, моды, садоводства и т.п. Несогласная с этим, Блай в 1886—1887 годах предприняла поездку по Мексике, отправляя отчёты о жизни мексиканцев, описывая коррупцию и тяжёлые условия существования бедноты в Мексике. В одной из статей Блай выступала против ареста местного журналиста за критику мексиканского правительства (в то время у власти находился Порфирио Диас), за что была под угрозой ареста изгнана из страны. Её статьи позже были собраны в сборнике «Six Months in Mexico» («Шесть месяцев в Мексике», 1888).

Разоблачение психбольницы

В 1887 году Блай уволилась из «Pittsburgh Dispatch» и переехала в Нью-Йорк, устроившись в газету «New York World» Джозефа Пулитцера. Одной из первых её затей стала симуляция сумасшествия с целью попасть в женский сумасшедший дом на острове Блэкуэлл (ныне остров Рузвельта) для расследования жестокого обращения с пациентами клиники.

Симулировав душевную болезнь и амнезию и обманув нескольких докторов, Блай добилась своего и провела десять дней в лечебнице, чтобы позже выступить с разоблачительной статьей об ужасающих условиях, в которых существуют пациентки лечебницы, об издевательствах персонала и о том, что часть пациенток явно попала туда по ошибке. Статья стала сенсацией и привела к тому, что положением в лечебницах такого рода заинтересовалась не только общественность, но и власти, существенно увеличив бюджет Департамента общественной благотворительности и исправительных учреждений.

Кругосветное путешествие

После репортажа о событиях в сумасшедшем доме Нелли Блай обрела широкую известность. Люди называли её Леди сенсация. Однажды она сделала своему редактору предложение: превзойти рекорд героя книги Жюля Верна, совершив кругосветное путешествие. В одном из очередных номеров «Нью-Йорк Уорлд» было опубликовано объявление о том, что всенародно известная Нелли Блай бросила вызов Филеасу Фогу и решила обогнуть планету менее чем за 80 дней. Нелли отправилась в кругосветное путешествие 14 ноября 1889 года. По пути она отклонилась от своего маршрута, чтобы взять интервью, у самого Жюля Верна. Когда девушка достигла своей цели, он отправил телеграмму в редакцию «Нью-Йорк Уорлд»: «Я нисколько не сомневался в успехе Нелли Блай. Она показала своё упорство. Ура в её честь! Жюль Верн». Нелли добилась своей цели, отважная Блай – в отличие от вымышленного персонажа совершила кругосветное путешествие ровно за 72 дня 6 часов и 10 минут, посетив при этом Англию, Францию, где встретилась с Жюлем Верном, Италию, Суэцкий канал, Цейлон, Сингапур, Гонконг и Японию.

Личная жизнь и последние годы жизни

Чем большую известность приобретала Нелли Блай, тем труднее ей было проводить журналистские расследования, так как её повсеместно начали узнавать. Она поняла, что журналистику придется оставить. Она сделала это, выйдя замуж за миллионера Роберта Симона, который был на 42 года старше её. Их счастье очень омрачалось тем, что дети Роберта крайне негативно относились к Нелли. У пары так и не появилось своих детей. Она ушла из журналистики и стала президентом 'Iron Clad Manufacturing Co.', производившей стальные контейнеры, молочные банки и котлы. В 1904-м она овдовела. Некоторое время она была одной из ведущих женщин-фабрикантов в Соединенных Штатах, но совершаемые сотрудниками хищения привели её к банкротству, и Блай была вынуждена вернуться к профессии журналиста. Она писала репортажи с парада суфражисток 1913 года и с Восточного фронта Первой мировой войны. В то же время она активно занималась благотворительностью, уделяя особое внимание сиротам, оставшимся без попечения родителей.

Она умерла от пневмонии в нью-йоркской больнице St. Mark's Hospital 27 января 1922 года, в возрасте 57 лет, и была похоронена в скромной могиле на кладбище Woodlawn Cemetery в Бронксе (Bronx).

В кино

Лана Уинтерс (Сара Полсон) в фильме Американская история ужасов: Психбольница, 2012, частично списана с Нелли Блай

Источники

• «Bly, Nellie». Encyclopædia Britannica from Encyclopædia Britannica 2007 Ultimate Reference Suite.

Отрывок, характеризующий Блай, Нелли

Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.